— Пойдем, Сэлли, — прошептала она девочке.
Некоторое время Чесс постояла снаружи, чтобы выяснить, какую роль играет во всем этом Нэйтен. Вскоре он и Майка вышли, неся длинную жердь, на которую были аккуратно нанизаны связки табачных листьев. Они осторожно вставили ее в самые нижние пазы рамы, установленной на большой повозке, которая стояла перед дверью. На раме были десятки таких пазов.
— Мы посидим на крылечке, Сэлли, и я почитаю тебе сказку. Хочешь?
«Даже если Сэлли не хочет, — подумала Чесс, то я хочу». Идиллия «Инид и Джерейнт» из преданий о короле Артуре и рыцарях Круглого стола казалась ей куда ближе и понятнее, чем работа с табаком. Она прижала к себе малышку так тесно, что Сэлли запищала. «Когда-нибудь, — подумала она, — у меня будет свой ребенок. Ребенок от Нэйтена».
Когда они отправились в Дэнвилл, было темно и тихо: земля отдыхала, и все живущие на ней существа спали. Небо над головой было черно и усеяно несметными россыпями звезд. Луна едва виднелась — всего лишь бледный, тонкий серп у горизонта. Дорога впереди стлалась тусклой серебристой лентой. Поскрипывала упряжь, скрипели колеса — знакомые успокаивающие звуки в глухой тишине ночи. Чесс чувствовала тепло, исходящее от сидящего рядом с нею Нэйтена, и это тепло изгоняло холод, который несла с собой ночная тьма.
Они были совсем одни на своем собственном маленьком острове. Как на железнодорожной станции в Уэлдоне. Невидимая в темноте, она могла любить его, не заботясь об осторожности. Она чувствовала себя невесомой и свободной, юной, счастливой и спокойной. Счастье рвалось наружу из ее горла, и она рассмеялась своим удивительным смехом. Нэйт уже успел забыть, каков он, этот ее смех, от которого у любого станет светло на душе. На ферме она почти не смеялась.
Табак, который они везли, был накрыт светлым брезентом, наброшенным на высокую раму.
— Наверное, мы похожи на огромное привидение, — сказала Чесс. — Всякий фермер, который сейчас не спит, перепугается до смерти.
— Вполне возможно, — усмехнулся Нэйт. — Только испугается он не привидения. Он просто поймет, что Нэйт Ричардсон везет продавать свой табак на целый месяц раньше его самого.
— А это хорошо?
— Хорошо, если у тебя такой табак. Лучшие лимонные рубашки, какие только можно увидеть. Покупатели задерут цену выше крыши.
Нэйтен был полон воодушевления. Он рассказывал и рассказывал о выдающихся качествах покрытого брезентом табака за их спинами. Чесс едва поспевала за потоком его слов, так быстро он говорил.
…В мае и июне была такая засуха, что многие фермеры потеряли урожай. Но Ричардсоны изо дня в день по полдня таскали ведрами воду из ручья, и растения выросли сильными и прямыми. Потом, когда в июле зарядили дожди, их табак выстоял, не полег… а у многих в округе поля представляли собой жалкое зрелище. На рынке будет мало хорошего листа, все толкуют об этом уже несколько месяцев, а раз так, то за него можно будет взять высокую цену. А лист, который везут они, не просто хорош, он близок к совершенству. Почти треть обладает качеством покровного листа, а это качество самое лучшее, к тому же все покровные листы — лимонные, да, настоящие лимонные рубашки. Да, ничего не скажешь, в сушке и сортировке Джош, пожалуй, понимает больше, чем кто-либо во всей Северной Каролине. С ума можно сойти, как он цепляется за старые способы и не терпит никаких новшеств, но когда речь идет о сушке табачного листа, старые способы — самые лучшие, а Джош знает их как никто…
«Все дело в температуре, понимаешь? Как нагреть сарай сначала до девяноста градусов, потом до ста десяти, потом еще больше — до ста тридцати, а иногда и до ста сорока. И еще надо знать, как долго держать лист при каждой из этих температур и когда открывать дверь сарая, чтобы в сохнущие листья опять попало немного влаги, и когда надо подбавить в кучи древесного угля, а когда наоборот, разгрести их, чтобы они остыли. Некоторые толкуют, что тут-де существует своя раз навсегда установленная система, что-то вроде точной науки, но если бы это и впрямь было так, лимонные рубашки не были бы такой редкостью. Нет, это не наука, это почти колдовство — то, как Джош направляет сушку».
— А что такое лимонные рубашки? — спросила Чесс, когда Нэйт остановился, чтобы перевести дыхание. Она была ошеломлена, когда он вдруг обнял ее за плечи правой рукой.
— Господи помилуй, Чесс, я и забыл, как многого ты не знаешь.
Его голос звучал тепло, таким же теплым было его короткое объятие. Чесс чувствовала себя наверху блаженства; ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы прислушаться к тому, что он говорил.
Лимонными были табачные листья. Это был самый лучший цвет; другие два сорта назывались «оранжевый» и «красное дерево». Рубашка, или покровный лист, — это самый лучший лист, в него заворачивается связка жевательного табака. Каждое табачное растение дает восемнадцать листов, во всяком случае у них с Джошем. Некоторые фермеры позволяют им дорасти до двадцати четырех и даже больше, другие — только до двадцати. Нижние листья бывают покрыты песком, потому что лежат на земле, к тому же они жестче и грубее остальных. Они немногого стоят. Листья, растущие на самом верху, тоже дешевы. Настоящий урожай — это средние листья, у них самый лучший букет. Обычно их размельчают для получения курительного табака. А лучшие из всех — это те, что растут в самой середине, так, что сверху и снизу от них располагаются листья, идущие на курево. Их-то и называют покровным листом или рубашками. Фермеру повезло, если с одного растения он получил две рубашки, потому что эти листья должны быть целыми, без надрывов и без дырок, проеденных табачными гусеницами — а эти дьяволы способны сожрать лист быстрее, чем человек съест отбивную.
А если учесть, что после сушки лист почти всегда выходит оранжевым или цвета красного дерева, то становится ясно, какая это редкость — повозка, полная лимонных рубашек.
Чесс подумала, что уже достаточно узнала о табаке и с нее хватит, но не сказала об этом Нэйтену. Конечно, она предпочла бы сейчас вспоминать о том, как он ее обнял, но она любит его, поэтому ей интересно все, что связано с его жизнью, даже рассуждения об урожаях прошлого и позапрошлого годов, и о сложностях сбора семян и их сохранения до сева, и о том, как они с Джошем спорили по поводу новой системы обогрева сушильного сарая, о которой сейчас многие толкуют.
— Если она новая, то она, наверное, и впрямь лучше, Чесс. В такое время мы живем. Люди каждый день придумывают что-то новое. Говорят даже, что в этом году на ярмарке штата в Роли будет демонстрация электричества. Я имею в виду настоящий электрический свет, а не игры с каким-то там приспособлением, от которого становится щекотно ладоням. В прошлом году я говорил по телефону с одним приятелем, который был так далеко, что я даже не мог его видеть! И телефон работал, действовал — то же и с электрическим светом. Мир переменился, здорово переменился. Мать честная, люди уже научились закатывать мясо и овощи в банки, так что они никогда не испортятся и можно есть их не в сезон. А потом очередь дойдет до молока и масла и кто знает, до чего еще! Говорю тебе, Чесс, хорошо жить в такое время!
— Да, хорошо! — Она говорила искренне. И правда, как хорошо жить, особенно сейчас, в эту минуту, когда рядом находится человек, которого она любит. Ее муж!
Ее шелковая ночная рубашка лежала в саквояже, который стоял у ее ног, и она вымыла волосы. Если за табак дадут очень высокую цену, она попросит Нэйтена купить ей маленький флакон одеколона. На ночь они остановятся в гостинице.
— Расскажи мне о Дэнвилле, — попросила Чесс.
— Это настоящий большой город, — голос Нэйта зазвенел от возбуждения. — Более интересного места я и представить себе не могу. Это самая настоящая табачная столица. Там продается и покупается больше табака, чем в любом другом месте, больше, чем даже в Ричмонде. Мне с трудом верится что ты не знаешь, что из себя представляет Дэнвилл. — Он рассмеялся. — Кстати, тебе этот город должен особенно понравиться. Ведь он находится не в Северной Каролине, а через границу, в Виргинии. Так что я везу тебя в твой родной штат, Чесс.
Нэйт запел. Его сильный баритон верно выводил знакомый мотив популярной народной песни:
— «Увези меня обратно…»
Чесс тотчас подхватила:
— «В родную Виргинию…»
Они оба знали только первый куплет и повторяли его снова и снова, меж тем как повозка медленно катила по дороге и впереди, на востоке, вставала утренняя заря.
В полдень они сделали привал, чтобы напоить лошадей и подкрепиться провизией, которую Чесс взяла в дорогу. Солнце уже палило вовсю, и пыль с изрытой глубокими колеями дороги садилась на их одежду и забивалась в горло.
— Еще часа два, не больше, — пообещал Нэйт. — По всему видно, что мы уже недалеко.
Вокруг поля, на котором они остановились, стояли большие камни, на которых яркими буквами было написано:
«САМЫЕ ВЫСОКИЕ ЦЕНЫ ЗА ТАБАК…»
«У НИЛА НЕ ОБМАНУТ…»
«У НАС — ЛУЧШИЕ ВОЗМОЖНОСТИ…»
Чесс видела подобные надписи уже на протяжении нескольких миль; они кричали с придорожных камней, со стен сараев и даже домов.
— Это реклама аукционных складов, — объяснил Нэйт. — Они все время дерутся друг с другом, чтобы залучить побольше продавцов. Я пользуюсь складом «Большая звезда». Там меня знают.
Он вскочил на ноги и начал нетерпеливо ходить взад и вперед.
— Ты готова ехать?
— Готова и сгораю от нетерпения, — отвечала Чесс. — Но ты должен пообещать мне, что мы сделаем еще один привал. Я хочу привести себя в порядок, прежде чем мы въедем в город.
— Хорошая мысль. — Он уже запрягал лошадей.
— Здесь, — сказала Чесс. — Давай остановимся здесь.
Возле небольшого пруда слева от дороги густо цвели рудбекии.