Тогда я заговорил как настоящий деревенский пентюх, как будто во рту у меня сено, да и в голове тоже:
— «A-а, мистер, так вы, стало быть, чаете, что из-за привидений эта хибара должна стоить дороже? Ох нет, это не по мне: платить за то, чего не видишь. Да и нету там ничего, разве что всякие чудные шумы по ночам».
Он на меня посмотрел этаким зорким взглядом, чтобы проверить, не морочу ли я ему голову. — Глаза Нэйта сузились. — Тогда я прикинулся полным дураком. — Он широко раскрыл глаза и сделал пустой взгляд. — В общем, привидения быстро отбили у него охоту самому прибрать к рукам дом и землю.
Он в два счета перелистал кучу бумаг, пулей промчался по четырем разным кабинетам и провернул дело в суде с судьей и всем, что полагается — и все за один день. Еще не до конца стемнело, как я уже стал владельцем ста акров отличнейшей земли и проточной воды, «которую никто не имеет права отвернуть в сторону при помощи плотины или иных препятствий». И за все про все я заплатил ровно столько, сколько отложил для задатка. Плюс пять долларов адвокату.
Пятьдесят центов за акр, Чесс, ты можешь в это поверить?! Осуществление моей мечты всего за пятьдесят центов за… — Нэйт осекся, услышав шаги матери.
Мэри Ричардсон вошла в комнату и тут же втянула носом воздух.
— С какой стати ты вздумала сжечь наш ужин, Чейс?
— Ма, я вернулся.
— Давно пора. Элва и я чуть глаза себе не надорвали, сидя за шитьем, кучу табака тебе наготовили для продажи, а ты столько времени и носа не казал! Наверное, вместо того, чтобы спешить домой, ты поехал на эту языческую ярмарку штата.
— Нет, мэм. Меня задержал лед на дорогах.
Чесс хотелось огреть мать Нэйтена кастрюлей с подгорелой овсянкой, которую она держала в руках.
— Нэйтен как раз собирался лечь спать, мисс Мэри, — сказала она. — Я обещала разбудить его к ужину.
И она улыбнулась своей самой приветливой улыбкой:
— Сегодня у нас на десерт будет пирог из сладкого картофеля.
Но мисс Мэри не смягчилась. Только когда Нэйт отдал ей письма, которые он взял на почте в Плезент-Гроув, ее лицо просветлело. Среди них было письмо от Гидеона.
Он и Лили собирались приехать с детьми на Рождество.
— Иди поспи, — сказала Нэйтену Чесс.
Он был мертвенно-бледен от усталости.
Через два дня он нагрузил другую лошадь и снова уехал. Начез был слишком вымотан для новых поездок. Ежась от холода, Нэйт направил тяжело нагруженную кобылу по обочине обледеневшей дороги. Придорожные сорняки тоже промерзли, но на них было все же не так скользко, как на льду, который покрывал дорогу.
Письмо Гидеона было для него страшным ударом. Он был уверен, что вся пачка писем адресована Чесс. И то сказать: верхнее письмо было от Огастеса Стэндиша и нижнее тоже. Ему даже не пришло в голову разрезать бечевку, которой была стянута пачка, и заглянуть в середину.
Впрочем, это ничего бы не изменило. Гидеон все равно бы приехал на Рождество. Вместе с Лили и их детьми.
Нет, он не будет об этом думать. Он будет думать о своих ста акрах и мельнице, которую он на них построит. Это сделало его таким счастливым. Много дней он ни разу не вспомнил о Лили. Он снова сможет это сделать, он должен. Надо просто сосредоточиться… Нэйт зажмурил глаза в отчаянном усилии вернуть недавнее чувство ликования.
Кобыла поскользнулась и едва не сбросила его. Нэйт осторожно натянул поводья.
— Спокойней, Мисси, спокойней. Просто постой минутку и отдышись. — Он нагнулся и погладил ее шею.
— Вот так, хорошо. Ничего не случилось, все обошлось. Я знаю, как ты испугалась. Но все уже прошло. Теперь уже нет причины так дрожать. Ну-ну, успокойся, Мисси, успокойся…
Не успел он проехать и трех миль, как начало смеркаться. Он заночевал на ферме одного знакомого, улегшись в хлеву, где его согревало тепло лошадей и коров. Вскоре после полуночи его разбудил голос, прошептавший: «Нэйт!» Он ублажил жену фермера с таким пылом, что, кончая, она завопила во все горло. Нэйт тоже громко вскрикнул, когда выпустил семя в ее теплое тело. Пусть муж услышит. Наплевать. От пули ему будет не так больно, как от воспоминаний о Лили.
Чесс распечатала свои письма только после отъезда Нэйтена. Ей не хотелось терять ни секунды из времени, проведенного рядом с ним, даже на вести из дома. Она улыбнулась, потом тихо рассмеялась. В письме Огастес Стэндиш выражался с тем же сдержанным юмором, что и в разговоре.
Сцилла, писал он, которая теперь заняла место постоянной кухарки, еще тверже вознамерилась отравить его, нежели в те две недели, когда она работала в Хэрфилдсе, заменяя заболевшую гриппом Чесс. Но теперь она стала много изощреннее, восхищенно повествовал Огастес Стэндиш. Она больше не добавляет во все подряд коричневый сахар, как она это делала раньше. Ошеломляющий эффект, который этот эксперимент имел в случае с репой, так врезался ему в память, что он абсолютно уверен, что не преминул упомянуть о нем, когда это произошло. Теперь же вся без исключения еда в доме приправляется медом. Причем не обычным клеверным медом, который сам по себе тоже выглядел бы весьма примечательно на таком прозаическом предмете, как говяжья грудинка. Нет, Сцилла сумела совершить эпохальное открытие в энтомологии — она открыла разновидность пчелы, которая собирает нектар с репейника! Эти чудо-пчелы настолько обогнали в развитии своих собратьев, что им удается вместе с медом вбирать в себя с репейника также и шипы, дабы затем перемещать их в горло тех, кто этот мед потребляет. Испытываемые при этом ощущения, увы, неподвластны перу человека с таким слабым воображением, как у него…
«Милый, старый обманщик», — подумала Чесс. Она знала, что Сцилла — великолепная повариха. Она сама брала у нее уроки в начале своей карьеры у кухонной плиты, но как она ни старалась, ей так и не удалось приготовить такой же вкусный мясной соус.
Второе послание было написано более прозаично. Единственным комментарием к восторженному описанию ее новой жизни, которому она посвятила свое первое письмо, было краткое «молодец!». Было непонятно, за что он хвалит ее: то ли за удачный выбор мужа, то ли за умение скрыть истинное положение вещей.
Она положила часто исписанные листки вместе с первым письмом, которое получила от него. Каким далеким казался ей теперь тот радостный день праздника урожая! А между тем с тех пор миновало немногим больше месяца.
Какая удивительная штука время. Иной раз ей казалось, что она прожила на этой ферме всю жизнь. А порою она чувствовала, что это всего лишь краткая остановка на пути к другому месту, которое ей пока еще неведомо.
«Я предпочитаю последнее, — решила Чесс. — Так оно и будет, правда, я еще точно не знаю — где. Это место находится неподалеку от Дерхэма — где бы он ни находился, — на берегу быстрого ручья, и скоро там встанет мукомольная мельница, а внутри нее будет установлена сигаретная машина».
Внезапно ее пронзила тоска по Нэйтену. Ей хотелось, чтобы он снова поднял ее и закружил. Как счастлива она была в те короткие минуты! Такие минуты у них еще будут, и их будет много, она в этом уверена. В последние два дня он был так замкнут и молчалив просто оттого, что совсем вымотался. «Господи, прошу тебя, пусть он больше не ездит по дорогам холодными ночами. Сделай так, чтобы он нашел ночлег где-нибудь, где тепло».
В течение ноября Нэйтен еще трижды возвращался на ферму. Для Чесс его приезд всегда был праздником: пасмурные небеса вмиг светлели, а тесный убогий дом превращался в уютное гнездышко, где она могла упиваться блаженством быть рядом с ним.
Но первое ликование всегда длилось недолго. Нэйтен был чем-то озабочен; иногда он даже не слышал, что она ему говорит. И он почти ничего не ел, хотя она старалась все приготовить как можно вкуснее несмотря на то, что зимние запасы провизии не отличались разнообразием.
— Ты стал таким же малоежкой, как Чейс, — брюзжала его мать. — Смотри, если заболеешь, то будешь сам виноват.
Именно этого Чесс больше всего и боялась — что он заболел. Нэйтен всегда был хорошим едоком, даже когда еда на столе выглядела куда менее привлекательно, чем то, что готовила она. У нее самой был плохой аппетит, но это было нормально. Она уже и не помнила, когда он был хорошим. Несколько раз, особенно когда она была вместе с Нэйтеном, ее аппетит улучшался, но в основном ей было все равно, ела она что-либо или нет. В Хэрфилдсе она часто вообще пропускала завтрак или обед или только делала вид, что ест, потому что сидела за одним столом с дедушкой.
Ей это было нипочем, но ему — нет. Ему нужна сила, чтобы ездить по холоду от магазина к магазину. Когда она смотрела, как она грузит на лошадь тяжелые седельные сумы с табаком, у нее сердце начинало щемить от тревоги. Но она каждый раз махала ему на прощанье с широкой улыбкой на лице. Это было единственное, что она могла ему подарить.
В декабре она не выдержала и стала просить его не уезжать.
— Не уезжай, прошу тебя! В том, чтобы остаться дома, нет ничего стыдного. Такой суровой зимы, как нынешняя, еще никогда не было, даже Ливви Олдербрук так говорит. В этом году она даже не устроила свой праздник с жареной свининой, а такого с нею еще ни разу не бывало.
— Стыдного и правда нет ничего, зато дома и денег не заработаешь. Моя работа — продавать кисеты с табаком, когда они сшиты и наполнены.
Он даже не был раздражен. Он просто говорил с нею так, словно она была кем-то, кого он едва знал.
Когда фигура Нэйтена пропала вдали, Чесс зарыдала, закрыв лицо плечом. Он нес лопату, шагая впереди тяжело нагруженной кобылы и ведя ее на поводу сквозь густой снегопад, который начался с утра.
Она боялась, что никогда больше его не увидит.
Старая Ливви отругала ее.
— Разве он не сказал тебе, что вернется, чтобы отпраздновать Рождество? Значит, так оно и будет. Нэйт Ричардсон не из тех, кто нарушает свое слово.