Чесс сочла за лучшее не спрашивать, для кого предназначаются будущие дома. Новый дом нужен для Доктора, но для кого еще?
Это она узнала, когда наступило Рождество. Нэйт посадил ее и Огасту в экипаж и по новой дороге подвез их к новенькому, с иголочки белому дому, похожему на замысловато украшенный торт, который Чесс видела в витрине одной кондитерской в Ричмонде.
В нем было три этажа, а сверх того еще круглая башенка и мансарда со слуховыми окнами, над которыми возвышались стрельчатые арки. Весь дом был изукрашен выпиленными из дерева ажурными узорами, они красовались даже на широких качелях, подвешенных к балке просторного крыльца, и на ящиках для цветов, прикрепленных под окнами.
— Нэйтен, какой он огромный! И какой красивый! Почему ты мне о нем раньше не сказал? Мы могли бы справить здесь Рождество. Эти двери смотрелись бы так чудесно, если б были украшены венками из остролиста, и я уверена, что внутри достаточно места для огромной елки. Но что же мы стоим здесь, давай зайдем.
— Еще рано. То есть я, конечно, хочу показать дом тебе изнутри и узнать твое мнение, но витражи еще не доставлены, поэтому в нем пока холодно и гуляет ветер.
Чесс вскинула брови.
— По-моему, дело здесь не только в витражах. Есть что-то еще, не так ли?
— Ну, раз уж ты об этом заговорила, то да, есть. Я собирался устроить в нем электрическое освещение, но электрическую станцию не удастся построить раньше будущего лета. Сначала надо изготовить в Нью-Йорке динамо-машину и доставить ее поездом сюда.
— Ах, вот оно что. — Она рассмеялась. — Пожалуйста, Нэйтен, пообещай мне, что сюда не пришлют еще и Бруклинский мост. По-моему, ты и на это способен.
Нэйт улыбнулся.
— Я слыхал, что городские мошенники, бывает, продают его деревенским олухам, но меня эта участь миновала. Во всяком случае — пока.
Осмотр недостроенного дома стал гвоздем программы на рождественском празднике, который устроили Чесс и Нэйт. Маленький кирпичный дом был в этот день открыт для всех. В его столовой и гостиной весь день толпились люди. Одни приходили, другие уходили: плантаторские семейства, семьи фермеров, которые мололи зерно на мельнице и делали покупки в магазине, даже Джим с Дориной и рабочие, живущие в арендованных коттеджах. Для поездок к новому дому на одной из фабричных повозок были специально сооружены скамейки. Бобби Фред и Доктор поочередно возили на ней гостей по новой дороге, чтобы те могли полюбоваться этой достопримечательностью. На дверях нового дома висели венки остролиста, а внутри его, на ажурной отделке перил широкой лестницы — сосульки.
Перед уходом все поздравляли Чесс и благодарили ее за гостеприимство. Нэйт, занятый Огастой и сосанием ячменного сахара, мог только молча махать вслед гостям из окна столовой.
Дорина вдруг ухватила Чесс за локоть и вытащила ее за собой на крыльцо. Чесс поняла, что она напилась пунша, предназначавшегося для мужчин, и попыталась высвободиться.
Джим подхватил шатающуюся Дорину.
— Черт побери, Дорри, стой прямо, — прошипел он сквозь стиснутые зубы. — Извини, Чесс.
— Джим просил меня, чтоб я тебя поблагодарила за приглашение. Но я ему сказала: дудки, мне не нравится, когда меня ставят на одну доску с черномазыми.
Чесс отшатнулась, услышав это мерзкое слово.
— Мне очень жаль, что вы так на это смотрите, миссис Монро. В дни праздников моя семья всегда оказывала гостеприимство своим черным арендаторам.
И кому какое дело, до чего жалким было гостеприимство в Хэрфилдсе и как мало там бывало гостей помимо арендаторов.
— Скажите пожалуйста! — с насмешкой протянула Дорина. — Значит, гостеприимство, да? Вот и все, что ты можешь предложить. Неудивительно, что твой муж завел еще один дом в городе — для Джули.
— Черт возьми, женщина, заткни свой рот, — рявкнул Джим и ударил ее по лицу. — Она пьяна, Чесс, и не понимает, что говорит.
Дорина вытянула шею и воинственно выдвинула вперед подбородок. Оплеуха Джима размазала толстый слой помады у нее на губах.
— Не понимаю? Черта с два! Эта сука заставила Нэйта спровадить Джули, такую славную девчонку, прочь из города. И теперь она, бедняжка, помирает от чахотки. Лучше бы она осталась у нас в «Дикси», тогда бы у нее все было в порядке.
— Отпусти мою руку, не то я тебя убью, — проговорила Чесс.
Ее голос был тих и полон яростной злобы. Дорина, спотыкаясь, попятилась. Джим стащил ее с лестницы и потянул за собой по дороге.
Чесс обвила рукой столб крыльца, чтобы не упасть. «Я не могу дышать, — подумала она, — мой корсет слишком туго затянут. И меня тошнит». Ее разум отказывался принять то, что она услышала, и вместо него среагировало тело. Жгуче-кислая, горячая рвота брызнула у нее из носа и изо рта. Она едва успела перегнуться через перила, чтобы не испачкать платье.
Она вынула из кармана носовой платок, вытерла губы и вернулась в дом, где еще были гости. Она заставила себя улыбнуться.
— Мама, — весело пропела Огаста. Чесс не могла смотреть на счастливое личико своей маленькой дочки — пока та сидела на коленях у своего отца.
«У меня гости, — сказала она себе. — Я должна улыбаться и непринужденно болтать. Даже если это убьет меня. Даже если я хочу умереть».
Глава 25
Чесс уже забыла эту боль, забыла, как она велика, как сильна. Теперь, когда боль снова раздирала ее, она вспомнила. Вспомнила и ласковый голос Элвы, и ее жестокие, мимоходом брошенные слова «он меня тешил», и ту муку, которую они породили. Чесс схватилась руками за горло, пытаясь разжать тиски спазмы, которая не давала ей дышать и постепенно сжимала ее всю: сначала сердце, потом желудок, потом кишки. Все ее тело превратилось в клубок мучительной боли. Железные когти ревности стискивали ее, стискивали все сильнее, раздирали ее тело.
На этот раз боль была еще ужаснее, чем прежде, ужаснее, чем ее разум мог себе представить. Чесс подумала о Джули, этой шлюхе; о, конечно же, она была шлюхой, Чесс знала, что из себя представляет бар «Дикси». Наглядным свидетельством тому была Дорина.
Получить выговор от этой дряни — какое унижение! Такая женщина не должна сметь даже заговаривать с ней, даже говорить ей «доброе утро».
«Как мог Нэйтен касаться такой низкой твари? О, Господи Боже, что же неладно со мной, почему ему понадобилось ходить к шлюхе? Разве недостаточно того, что мы каждую ночь пытаемся зачать еще одного ребенка? Я ненавижу ее. Я надеюсь, что у нее и в самом деле чахотка. Пусть она задохнется собственной кровью, как я задыхаюсь от этой боли. От сознания того, что меня предали, Нэйтен предал меня».
Сердце ее пронзила огненная стрела.
Чесс, хотя и через силу, но примирилась с тем, что было между Нэйтеном и Элвой. Это было до их свадьбы, до того, как он стал ее мужем. То, что она узнала сейчас, было в тысячу, в миллион раз хуже, это было чудовищное предательство.
Она оглядела комнату, скользнула взглядом по гостям. О, почему они не уходят домой? Неужели они не чувствуют, неужели им не видно, что она терпит сейчас все муки ада? Нет, они ни о чем не подозревают, и слава Богу. Хорошо, что у нее еще осталась гордость. Вот что ее поддержит.
Чесс улыбалась, разговаривала, вновь и вновь наполняла пуншем бокалы. И улыбалась… улыбалась…
Она продержалась до тех пор, когда все гости разошлись. А потом до тех пор, когда Огаста была накормлена, выкупана, уложена в постель, когда она прочитала свою детскую молитву, выслушала сказку и подставила щечку для поцелуя.
Чесс медленно сошла по лестнице вниз, крепко держась за перила, чтобы не упасть. Боль была нестерпимой, но она должна была ее вытерпеть.
— Вечер удался на славу, Чесс, — сказал Нэйт. — При виде нашего нового дома у всех глаза лезли на лоб, ты это заметила?
— Да, заметила, — внезапно ее объяло ледяное спокойствие. Наверное, именно такой бывает смерть.
— Дом для Джули ты тоже построил или просто купил?
Улыбка на миг сошла с его лица, но тут же расплылась еще шире.
— Что за чепуха? О чем ты толкуешь?
— Ради всего святого, не лги! Хватит и того, что ты прелюбодей. Так не будь еще и лжецом!
Нэйт пожал плечами. Он больше не улыбался.
— Надо полагать, тут не обошлось без Дорины. Мы больше не будем приглашать ее и Джима, в этом ты была права. Извини.
— Извини? И это все, что ты собираешься мне сказать? Неужели ты считаешь, что это слово все исправит? Нэйтен, «извини» говорят, когда разбивают тарелку или опаздывают к ужину. После того, что совершил ты, этого недостаточно.
— Господи Боже мой, Чесс, было бы из-за чего подымать шум! Ты ведь уже не ребенок, и тебе известно, что у мужчин есть потребности, я хочу сказать: физические потребности, о которых леди не имеют ни малейшего понятия. Ты же сама мне говорила про своего отца и его черных рабынь. Не понимаю, чего ты так огорчилась.
Он был раздосадован, но пока еще не рассержен. Наверняка все дело здесь в причудах нелогичной, непостижимой женской натуры. Мужчине в таких случаях остается только одно — переждать, когда приступ сумасбродства пройдет сам собой. Он сожалел, что Дорина поставила Чесс в неловкое положение. Если на то пошло, вообще жаль, что Джим женился на Дорине: от нее одни неприятности. Но при чем здесь он, Нэйт? Это не его вина. Почему он должен чувствовать себя виноватым только из-за того, что он мужчина?
Горькая печаль охватила Чесс. Тяжкая, тяжкая печаль и бесконечная усталость. Жгучая, пронзительная боль прошла; ее место заняла печаль. Что ему ответить? Что ее отец тоже поступал очень дурно; что ее мать, должно быть, так же страдала, как сейчас страдает она; что не понимать этого было с ее стороны верхом слепоты и бессердечия — но никакие ее слова ничего не изменят. Нэйтену нет дела ни до нее, ни до ее родных.
Она все же попыталась объяснить ему, что она чувствует:
— Но ты же мне не отец, Нэйтен, ты мой муж, и ты сделал мне очень больно.
Тут он уже по-настоящему рассердился.