— Так же, как и мы. Но где Пепи?
Мефистофель оглянулся и, увидев в тени человека в костюме крестьянина, махнул ему рукой.
— Пепи, в пятом часу утра ты приедешь за нами сюда с большим экипажем, чтобы отвезти нас. Остальные пусть отправятся в Сен-Жерменское предместье и ожидают нас. Понял? В пятом часу!
— Все, что ты приказываешь, благочестивый брат, будет исполнено.
— Поторапливайся и приготовь все, — приказал Мефистофель, — вот вам деньги, но не напивайтесь пьяными.
Пепи исчез в толпе. Мефистофель подошел к Квазимодо.
— Теперь войдем в бальный зал, — сказал он, — маленькое развлечение нам не помешает.
— Да, ты прав, — прошептал тот, улыбаясь под своей отвратительной маской, — я тоже иногда с удовольствием смотрю, как веселятся грешники.
Оба благочестивых брата, в которых читатель, вероятно, узнал Жозе и Кларета, прошли в зал, откуда звучала бравурная музыка.
Глаза Кларета заблестели, когда мимо него порхнули стройные сильфиды, затянутые в прозрачные трико. Надетые поверх юбочки были так коротки, что легкие очаровательные сильфиды казались живыми статуями (прибавьте к этому густые черные волосы, падающие на плечи, и игривые движения, вызванные чрезмерным употреблением шампанского). Набожный Кларет тотчас же постарался потерять в толпе своего брата, чтобы без помех наблюдать за грешным светом. Хитрый иезуит понимал, что ему не скоро выпадет такой счастливый случай.
Жозе, красный Мефистофель в испанском национальном плаще, остроконечной шляпе с красным пером и туго набитым кошельком в кармане, оказался около балерины, поразившей его своей изящной фигуркой. Красавица набросила на себя короткую шелковую юбочку и прозрачную тюлевую шаль явно не для того, чтобы скрыть свои прелести.
— Пойдем, черт, — улыбнулась она так кокетливо, как умеет только француженка, — пойдем, предадимся веселью!
— Хорошо, мой ангел, — прошептал Мефистофель и обвил рукой ее талию, чтобы закружиться в вихре вальса.
Мефистофель крепко прижал балерину к себе, и странная пара завертелась в танце.
— Довольно! Хватит, черт! — с трудом произнесла обессиленная балерина.
— Ты знаешь, ведь черт — тоже ангел, — шепнул ей на ухо Жозе, еще крепче прижимая к себе, — хотя и падший!
Тем временем по тускло освещенному боковому залу, все ниши которого были заняты парами, прохаживались венецианский дож и Ромео, любуясь пестрой толпой масок.
— Посмотрите, какая соблазнительная гречанка, — прошептал князь Аронта, показывая на прекрасно сложенную маску, — какой роскошный стан! Какая маленькая ножка в прелестном башмачке!
— Не углубляйтесь слишком в созерцание этих красавиц, князь, — сказал дон Олоцага, улыбаясь, — мне кажется, это цветки с подозрительным запахом.
— В маскараде все сойдет, — отвечал беспечно молодой князь, — будем веселиться, дон Олоцага.
— Помните, князь, что мы пришли сюда для того, чтобы понаблюдать за прекрасными графинями де Салиньон, придворными дамами императрицы.
— Кто знает? Может быть, они скрываются как раз под этими очаровательными масками. Подойдем к ним, они прекрасны, значит, мы могли ошибиться только относительно имени. Да и не важно, дон Олоцага, мы преклоняемся перед красотой, а не именем.
Гречанка и ее очаровательная подруга обернулись. К ним подошли молодой князь и дон Олоцага, взяли под руки и, весело болтая, вошли в зал.
Вдруг Олоцага почувствовал, что кто-то тронул его за плечо. Он обернулся — позади него стоял Мефистофель.
Салюстиан уже хотел подойти к непонятной красной маске, как вдруг услышал неприятный хриплый смех, и с ужасом вспомнил монаха в парке Фонтенбло. Он хотел побежать вслед за ним, но маска уже исчезла в толпе. Олоцага был почти уверен, *гго этот Мефистофель и есть тот самый монах, подслушивавший его в парке. Разговаривая с молодым князем, он пытался подавить в себе неприятное впечатление, произведенное отвратительной маской, и не мог сдержать улыбки, узнав в маленькой гречанке графиню де Салиньон, хотя она отнекивалась и отрицательно качала головой, когда он нарисовал на ладони ее маленькой руки букву С.
— Это непростительно, прекрасная маска, — шутил он, — это преступление, которого не простят боги этого бала. Я нарисовал на твоей ладони первую букву фамилии, а ты отрицательно качаешь головкой.
— Какому же наказанию подвергнут меня боги за это преступление? — спросила очаровательная гречанка.
— Преступление искупится только десятью поцелуями.
— О гордый дож, какой ужасный приговор!
— Нет тебе пощады, нет снисхождения! Если ты признаешься, очаровательная гречанка, я уменьшу наказание наполовину, если же нет…
— Кто же, по-твоему, должен решить наш спор?
— Приподними немного маску, — продолжал дон Олоцага, — я убежден, что не ошибся.
— Какое же наказание ожидает тебя, если ошибешься?
— То же самое. Дожи справедливы. Если ты невиновна, то имеешь право потребовать от меня те же десять поцелуев!
— Ну, я снисходительна и согласна на половину, — смеясь, отвечала гречанка.
— Кто знает, прекрасная маска, тебе, может быть, придется раскаяться в своей снисходительности.
— Негодный!
— Может быть, и хуже, — прошептал Олоцага, — но не отвлекайся, прекрасная маска! Мне нужны доказательства.
Восхитительная француженка приподняла маску — на дона Олоцагу блеснули черные глаза графини де Салиньон.
— Выиграл! — воскликнул дон Олоцага, наклоняясь к прелестной гречанке и целуя ее в щеку.
— О дож, это против уговора: ведь не тебе платить, а мне. Раз срок платежа не назначен, тебе придется долго ждать, всемогущий властитель прекрасной Венеции.
— В таком случае я обманут.
Мимо них прошла необычная пара: очаровательная стройная сильфида с маленьким сгорбленным Квазимодо.
Кларет, а это был он, крепко держал красавицу за руку, направляясь в боковой зал. Исповедник государственных преступников Мадрида, желавший сделаться духовником королевы, блаженствовал. Роскошная сильфида успела полностью завладеть его сердцем и могла требовать от него все, что ей вздумается. Она, по-видимому, знала
это, иначе не стала бы весь вечер преследовать столь отвратительную маску. Кларет же таял при виде красавицы. Карман его был полон золота, а что может быть лучшей приманкой для соблазнительных сильфид и фей парижских маскарадов? Прекрасная Анж, услышав хорошо знакомый ей звон монет, тотчас приласкала маленького Квазимодо и охотно последовала за ним в нишу бокового зала. Он велел подать шампанского и устриц, так как Анж все это очень любила. Святой отец чувствовал себя прекрасно: сладкие звуки музыки, полумрак, мягкие диваны, пенящееся шампанское, а рядом с ним соблазнительная сильфида, которая сбросила с себя тюлевую шаль и осталась в— одном трико и коротенькой воздушной юбочке.
— Как прекрасна природа, — прошептал благочестивый отец, — и какие чудеса она творит! О, отчего скрывает человек божественные формы, дарованные ему небом? Отчего не носит он их напоказ, как ты сегодня, очаровательная маска?
Кларет обнял сильфиду, которая, наслаждаясь шампанским, смеялась про себя над неуклюжим кавалером. Она догадалась, кем мог быть ее сегодняшний обожатель. Кларет в опьянении смотрел на полный бюст прекрасной Анж, на ее круглые белые плечи, маленькие ножки, обутые в красные сапожки, и кто мог осудить благочестивого отца за то, что он забыл на минуту обет целомудрия!
— Но — о ужас! — при попытке обнять свою подругу у него свалился головной убор, и Анж, лежавшая на мягком диване, увидела тонзуру.
— О Боже, как мне смешно, — залилась она смехом, — но утешьтесь, благочестивый отец, вы не первый каноник, с которым я пировала в этой нише.
— О, ты мой ангел, ты моя голубка, — прошептал влюбленный Кларет, — прижми меня к себе и дай ощутить то блаженство, которое нам, бедным, недоступно, хотя мы задыхаемся от страсти.
Анж обняла благочестивого отца.
Набожный патер в объятиях грешницы — какой точный портрет иезуита!
Через некоторое время Кларет оправился, надел маску и тихо вышел из ниши.
Ровно в пять часов Мефистофель и Квазимодо стояли у выхода в ожидании дона Рамиро.
Наконец, он появился под руку с прекрасной гречанкой, за ним следовал молодой князь Аронта с очаровательной феей. Жозе и Кларет быстро спустились с лестницы и спрятались. Убедившись, что Коко подъезжает без лакея и что за ним следует Пепи с большим крытым экипажем, Жозе обратился к фамильяру:
— Принес ты наши сутаны?
— Да, благочестивый отец, они в карете.
— Не забудь, Коко, — крикнул Жозе, подбежав к кучеру, — в Сен-Жерменское предместье, там я тебе заплачу остальные десять луидоров.
— Покорно благодарю, сеньор, я последовал вашему совету и дал поспать лакею Педро, я не люблю делиться.
Мефистофель засмеялся и стал на свое прежнее место.
Наконец, в дверях показались дож с гречанкой и Ромео со своей дамой. Дон Олоцага и князь Аронта усадили дам в карету и стали прощаться.
— Завтра нам покажется, что сегодняшний вечер был сном, — прошептала гречанка.
— Который мы, графиня, вспомним только тогда, когда останемся одни. Это была прекрасная ночь!
Карета отъехала. Дон Олоцага и князь приблизились к своей. Они очень удивились, не найдя лакея, но Коко стал извиняться, говоря, что никак не мог его добудиться.
Жозе и Кларет торжествовали.
Коко схватил поводья, лошади полетели по улице Лепельтье; и дон Олоцага и князь Аронта за разговором не заметили, куда повернул их экипаж.
Кларет и Жозе быстро прыгнули в большую широкую карету, специально купленную для этой ночи, сбросили с себя свои костюмы и через несколько минут на них были снова их монашеские платья.
— Императорский приказ у тебя? — спросил Кларет.
— Он у меня на груди.
— Что нам делать с князем Аронтой? — прошептал первый.
— То, что подскажут обстоятельства. Если он умрет, то мы возьмем с собой его тело, чтобы уничтожить всякие следы.
— Мы у заставы?