Глаза слепого начали вращаться. Они вдруг показались Роберту каким-то инструментом громадного, не знающего пределов разума, который, не видя его, может видеть, не слыша его рассказа о себе, способен все понять.
— Я знаю, что он изгнанник, — прошептал слепой, — такой же, как я, оставшийся без смысла жизни и надежд.
Он протянул к Роберту руки и стал гладить его лицо. Потом повернулся к открывшему им дверь мужчине и сказал:
— А теперь отведите нас, пожалуйста, туда, где мы будем в безопасности.
Тот провел их по ряду лестничных маршей, и они оказались в комнате самого верхнего этажа дома. Помещение было небольшим, а вход в него находился внутри камина. Роберт вознес благодарственную молитву за позволение остаться в этой комнате. Он надеялся, что вампиры не смогут найти его в таком потайном месте. Встретивший их мужчина, видимо почувствовав нервозное состояние мальчика, похлопал его по спине и скомандовал:
— Будь хорошим поводырем своему хозяину. Он известный и преданный слуга Английской республики. Я не хочу видеть, как его лишат жизни за добрую службу. — Он направился к выходу, но на пороге остановился. — Молю Господа, чтобы вы оба были здесь в безопасности, — пробормотал он, поклонившись. — Храни вас Бог, мистер Мильтон.
Он сразу же торопливо спустился по лестнице. Роберт и слепой мужчина, имя которого он теперь знал, остались одни.
Они прятались несколько дней, потом счет пошел на недели и, наконец, на месяцы. Не раз бывало, что Роберту хотелось, чтобы его заставили покинуть это убежище. Он с трудом выносил привычку мистера Мильтона к рассуждениям, строгому отношению к себе и к нему. Он вставал рано, и Роберт должен был читать ему из Библии и множества книг его личной библиотеки на разных языках: английском, итальянском, на латыни или греческом. В процессе этого чтения продолжалось и обучение Роберта. Он находил, что мистер Мильтон более требовательный учитель, чем мистер Йорк. Знания этого слепого человека казались мальчику обширными, как океан, а его презрение к лености Роберта было холодным и бездонным. Вскоре он возненавидел своего нового учителя. Зачастую немало часов подряд протекали за чтением впустую, потому что он даже не пытался осмыслить то, что читал, просто водя глазами по бесконечным строкам печатного текста, на каком бы языке тот ни был. Медленнее всего время бежало после полудня. Хотя с языка мистера Мильтона то и дело срывались грубости, он был очень остроумным человеком и понимал толк в сатире, но после ленча садился писать, несмотря на слепоту, и одиночество Роберта становилось настолько невыносимым, что он был бы рад даже оскорблению. Слепой засадил его за изучение еврейского языка. Хотя у мальчика явно обнаружились способности к этому языку и довольно скоро он стал читать достаточно бегло, ему по-прежнему было интереснее наблюдать за полетом мух и мечтать, всегда только мечтать о том мире, который для него утрачен, в котором могла еще быть Эмили.
С мистером Мильтоном он делился этими мыслями редко, хотя однажды, когда король Карл торжественно въехал в Лондон и шумные празднества охватили весь город, Роберт спросил своего хозяина, не одолевает ли его отчаяние. На лице слепого появилась неприятная улыбка, и он ответил вопросом на вопрос:
— Отчаяние, которое чувствовали вы при нашей первой встрече, когда заявили, будто рады будете умереть?
Роберт согласно кивнул и процедил сквозь зубы:
— Если вам угодно такое сравнение.
— Вы правы, — признался мистер Мильтон, — рухнуло все, ради чего я трудился. И эти руины настолько очевидны, что иногда я задаюсь вопросом, не прогнил ли сам небесный свод, а земля — всего лишь блюдо, на котором лежат его жалкие останки. Временами мне кажется… — Он сделал паузу и приложил руку к сердцу. — Временами меня угнетает мысль, что Господь плюет мне в лицо.
Наступила тишина, которую нарушал далекий рев толпы, да время от времени слышался грохот пушечного салюта в честь короля.
— Только временами? — осторожно нарушил молчание Роберт.
Мистер Мильтон кивнул, потом ответил:
— Да, иногда. Но теперь много реже.
— Почему?
— Потому что мне довелось увидеть доказательства правоты Господа, который учит нас, что сильным станет тот, кто нынче слаб.
— И что же это за доказательства?
На лице мистера Мильтона промелькнула слабая, едва заметная улыбка.
— Что ж, Роберт, вы и есть это доказательство.
— Я? — переспросил Роберт, изумленно вытаращив на слепого глаза. — Но… я не понимаю.
— Вы продолжаете верить в то, что, казалось бы, утрачено вами навсегда.
Слепой вздохнул и погладил Роберта по руке. Когда он заговорил снова, его голос внезапно обрел убежденность и страстность.
— Никогда не предавайте эту вашу стойкость, — взмолился он. — Поклянитесь в этом. Я чувствую себя вправе просить вас об этом, потому что вы преподнесли мне тот же урок. В окружении неверия вы продолжали верить, оказавшись в океане фальши, вы продолжали не поддаваться ей. Не меняйте курса, который вы проложили себе сами, не отклоняйтесь от него, каких бы жертв это ни потребовало от вас, какими бы темными ни оказались ваши пути.
— Какими бы темными… — повторил Роберт и зажмурился.
Ему показалось, что он видит перед собой Лайтборна, который протягивает ему нож и указывает на окровавленного, лишенного глаза мужчину на полу. В памяти звучали слова Лайтборна: «Сделайте это». Казалось, какое-то эхо повторило их, и они прозвучали тысячу раз подряд, становясь с каждым разом все громче и громче, заглушая пушечные выстрелы салюта. Роберта передернуло, словно он вырвался из кошмарного сна. Он зажал ладонями уши и снова посмотрел в слепые глаза мистера Мильтона.
— Вы правы, — тихо согласился мальчик, — я никогда не допущу, чтобы развеянный прах моих родителей продолжал носиться по воле беспамятного ветра, не допущу, чтобы потускнел в моем сознании образ подруги.
— Я знаю, — сказал мистер Мильтон, крепко сжав руку Роберта — Ваш пример помогает и мне собираться с силами.
Эти слова слепого долго продолжали звучать в голове Роберта. Он помнил о них даже в дни особенно едких насмешек требовательного учителя, когда ему хотелось, чтобы никто и никогда не писал на еврейском языке, когда он страстно жаждал свободы, простора родных полей и чистого неба над ними. И все же он восхищался своим господином, потому что мистер Мильтон был провозвестником великого дела его отца, одним из самых знаменитых, как ему казалось, и равным по отваге и силе воли капитану Фоксу. Этот слепой человек находился в полной темноте, со всех сторон его окружала опасность, в любой момент в дверь могли постучать. А следом за стуком — разоблачение, заключение в тюрьму, возможно, обвинение в предательстве и смерть. Но он продолжал оставаться неустрашимым, не терял твердости духа. Мистер Мильтон жил так, будто сидел в библиотеке колледжа и спокойно работал, опасаясь разве что только того, что кто-нибудь обнаружит его и сдаст властям. Всплеск его эмоций можно было заметить, только когда он писал. Время от времени его перо замирало под натиском беспокойных мыслей, а затем он возвращался к рукописи, и оно начинало мелькать по бумаге, будто подгоняемое страхом. Роберту очень хотелось узнать, на какую тему пишет его господин. Он догадывался, что мистер Мильтон сочиняет поэму, но, закончив работу, он всякий раз убирал со стола бумаги и запирал ящик на ключ, а Роберту не хотелось поколебать его доверие к себе. Однажды он решился спросить, но слепой лишь широко улыбнулся в ответ. С той поры мальчик старался держать свое любопытство при себе.
В августе, когда летняя жара уже набрала полную силу, опасность так еще и не миновала. Раз или два Роберт выскальзывал на улицу, чтобы посмотреть, нет ли чего-то нового, послушать, о чем болтают люди, но у него не возникало ни ощущения свободы, ни нервной дрожи от того, что вырвался из тесноты убежища. Всюду царила атмосфера жажды крови, точно такая же, какая окружала его на деревенской лужайке Вудтона, и его бросало в дрожь от страха, что эта жажда рано или поздно снова проявит себя. В конце месяца, когда вышел приказ о публичном уничтожении всего, что было написано мистером Мильтоном, Роберт бродил в толпе, повсюду встречая знакомые взгляды ликующих людей, которые глазели на палача, бросавшего в костер книгу за книгой. Даже уничтожение книг казалось Роберту богохульным делом, но глаза толпы горели жадным ожиданием того, что скоро палач продемонстрирует свое искусство не только на книгах. Все знали, что близится время, когда руководителям Английской республики будет вынесен официальный приговор. Парламент должен объявить имена пятнадцати из них, назвать тех, которые поднимутся на эшафот по обвинению в предательстве короля. Но кто эти пятнадцать? Роберт еще раз оглядел возбужденную толпу. Он сомневался, что в этом списке не окажется имени мистера Мильтона, что ему удастся скрываться так долго. У толпы хороший нюх на кровь осужденного. Роберт знал это по себе: каждую жертву в конце концов кто-нибудь обязательно выследит. И если они явятся — солдаты, палачи и голодная толпа, — он знает, что следует делать, он хорошо усвоил урок. Лучше сражаться, чем быть схваченным. Лучше бороться, чем покорно идти на убой. Защищая мистера Мильтона, думал мальчик, он в какой-то мере сможет искупить свою вину. Вину за то, что просто смотрел и ничего не предпринял в тот страшный день на лужайке Вудтона.
Следующие два дня тянулись медленной поступью какой-то неимоверно колючей, пресмыкающейся твари. Каждый доносившийся с улицы звук казался многократно усиленным: каждый крик, каждый шаг прохожего. Время от времени по потайной лестнице поднимались мужчины: друзья мистера Мильтона, приносившие ему новости о том, что новостей не было, что Парламент все еще не назвал имена пятнадцати виновных. Роберт видел, что при каждом визите этих людей его хозяин хватал рукопись и прижимал ее к груди, словно это было его дитя. Роберт невольно задавался вопросом: что его беспокоит больше — ценность рукописи или желание сохранить ее в секрете? Мальчик во второй раз осмелился обратиться к слепому за разъяснением, но тот только что-то буркнул в ответ и одарил своего ученика неприятной улыбкой.