— Помилуйте, Ловелас, — пробормотал он, — каким опасным и жестоким противником вы теперь выглядите. Однако во всем остальном вы совершенно не изменились. Вы, как и прежде, молоды и не утратили привлекательности.
— Тогда как ваш вид, милорд, и ваши морщины вызывают отвращение.
Ловелас рассмеялся, пододвинул к кровати кресло и сел. Через его плечо был переброшен мешок, который он снял и положил на пол возле ног, но так осторожно, словно боялся разбить его содержимое.
— Выглядите вы действительно крайне плохо, — продолжал он. — Но в чем причина? Вы жестоко просчитались, если, продав душу, продолжаете стареть.
— Требуется дополнительная плата, — сказал лорд Рочестер, пожав плечами, — на которую мне трудно решиться.
— Неужели, милорд, она настолько непосильна даже для такого мота, как вы?
Лорд Рочестер снова пожал плечами.
— Недавно к моему недомоганию добавилась какая-то желудочная инфекция. Я помню, Ловелас, вы тоже когда-то страдали от чего-то подобного.
— Верно, милорд, она превратила меня в истинного мученика.
— Не припомните ли нашу поездку по Темзе, когда мы обсуждали специфические опасности, которые угрожают существам моей породы?
— Вы прекрасно знаете, что я никогда этого не забуду.
Ловелас помолчал, потом с улыбкой спросил:
— А как мисс Молит, то есть леди Рочестер? Я уверен, она выполнила свое предназначение и наградила вас потомством?
— Да, у меня есть дети.
Ловелас наклонился к нему.
— У вас они только есть? — прошептал он. — Так еще и не отведали?
— Вы не задавали бы такого вопроса, сэр, будь вам известно то, что я сам обнаружил совсем недавно.
— И что же это?
— Причина утраты мной прежнего вида, сэр, моей морщинистой кожи, ее болезненно-желтого цвета, моего тяжелого, утомленного распутством взгляда перестает быть великой загадкой, как только приходит понимание еще одной тайны. Цена крови наших родственников гораздо выше цены ее вкуса. Без нее мы превращаемся в морщинистых стариков значительно раньше срока. Но стоит испить ее однажды, только однажды, и мы еще более привязываемся к этому драгоценному вкусу, который становится для нас единственно желанным.
Лорд Рочестер на мгновение умолк, а потом всплеснул руками.
— Всего один глоток, а потом — такое множество разнообразных путей!
Ловелас насмешливо приподнял бровь.
— И вы его еще не сделали?
Лорд Рочестер пожал плечами.
— Вероятно, осмелиться на такое по силам не любому храбрецу.
— Куда же подевалась ваша трусость там, в Амстердаме, когда вы выпили кровь своей первой жертвы и швырнули труп в Брауэр-грахт?
— Утонула в золотых потоках моего наслаждения.
— А теперь?
— Былые потоки иссякли. Мне ничего не осталось, кроме иссушающего отупения, еще более ненавистного, чем мой страх перед перспективой подобной вечности. В пепле этого отупения, словно вытащенные на свет черви, ползают и извиваются неизбывные сомнения.
Ловелас слабо улыбнулся.
— Пуританские речи, милорд. В ваших устах они звучат особенно странно и неожиданно.
Он помолчал, потом спросил:
— Не значит ли это, что дошедшие до меня при дворе слухи верны и вы действительно совсем недавно сблизились с каким-то священнослужителем?
Лорд Рочестер помолчал.
— Да, я говорил с одним из них, — признался он наконец.
— И рассказали ему… Что?
— Все, Ловелас, абсолютно все.
— Вы не боитесь, что он может нарушить тайну исповеди?
— Вам известно, что он не посмеет это сделать.
— И что же предложил этот священнослужитель для облегчения ваших мучений?
— Ничего конечно.
— Но ведь вам однажды уже удалось удостовериться, — когда мы плыли под парусами с Уайндхэмом и Монтегью, — что сам Господь и есть всего лишь молчаливое Ничто.
— И все же я желаю такого Ничто.
— И священнослужитель, как вы заявляете, может его вам предложить?
На губах лорда Рочестера промелькнула едва заметная улыбка.
— Возможно, дело даже не столько в этом. Определенно, именно благодаря его наставлениям и рекомендациям я целых три месяца не притрагивался к крови. Он называет меня и подобных мне демонов такими же противниками христианского общества, какими оказываются выпущенные на свободу дикие звери. В основном это верно, по крайней мере неопровержимо, поэтому его слова укрепляют мою прирожденную решимость. И все же…
Лорд Рочестер попытался поднять руку. Ее почерневшая сухая кожа плотно обтягивала кости, и это движение далось ему, казалось, с таким трудом, что на голос не осталось сил, и он замолк на полуслове.
— И все же… — продолжил он наконец шепотом. — Я не думаю, что обладаю достаточной решимостью. Слишком сильна боль. Цель же слишком неопределенна. Боюсь, что мое проклятие действительно вечно, что я никогда не найду свое Ничто, что я навсегда останусь таким, как есть.
Какое-то мгновение Ловелас молча смотрел на него, потом встал и направился к открытым окнам. Сумерки уже были глубокими, серебристо-синими.
— Скажите, — негромко заговорил он, — вы молитесь?
Лорд Рочестер удивленно нахмурил брови, потом нехотя кивнул.
— И как Господь отвечает на ваше бесхитростное обращение к нему?
— Помню, однажды вечером этот священнослужитель сидел здесь со мной, когда боль была особенно сильной. Мы с ним вместе молились об укреплении моей решимости.
— И?..
— Позднее, той же ночью, мне приснился сон, будто, вопреки своей воле, я поднялся с постели. Я не помню, куда направился, но чувствовал, что мое тело обдувал ветерок. В полях за парком я нашел нищего, который спал под живой изгородью, свернувшись калачиком. Я выпил его досуха. На следующий день, когда я проснулся, мне стало заметно лучше. Священник заявил, что это чудо ниспослано в ответ на мою молитву.
Ловелас улыбнулся, продолжая вглядываться в сгущавшуюся вечернюю темноту.
— А что вы скажете, — тихим голосом спросил он, — если ваши молитвы действительно могут быть услышаны?
Лорд Рочестер сузил глаза и долгое время не отвечал.
— Хотел бы я знать, — наконец прошептал он, — как достичь этого.
Ловелас холодно рассмеялся.
— О, милорд, — ответил он, — можете не сомневаться, сейчас вы услышите рассказ об этих средствах и о многом, очень многом другом. Ведь у нас впереди целая ночь.
— И я хотел бы также знать…
— Да?
— Сколько я должен буду за это заплатать.
Ловелас отвернулся от окна.
— Столько, милорд, сколько вы в состоянии себе позволить.
— В самом деле?
Ловелас улыбнулся и вернулся к его постели. Он еще ближе придвинул кресло к кровати и сел, потом наклонился и спросил шепотом:
— Неужели не можете догадаться?
Лицо лорда Рочестера осталось совершенно неподвижным, а затем он склонил голову в едва заметном утвердительном кивке и снова замер.
— Итак, я рад, что мы поняли друг друга.
Лорд Рочестер снова кивнул.
— И все же ваше безрассудство, сэр, — пробормотал он, — поразительно, если вы вправду желаете стать подобным мне.
Ловелас презрительно улыбнулся.
— Благодарю вас, но я преодолел все свои сомнения.
Лорд Рочестер пожал плечами.
— Полагаю, у вас было для этого достаточно времени.
— Четырнадцать лет, — согласился Ловелас, — которые я, милорд, использовал лучше, чем вы, и в этом трудно усомниться.
— Каким образом, Ловелас? — спросил Рочестер.
Внезапно он закашлялся, упал, задыхаясь от кашля, на подушки, но снова вернулся в сидячее положение, что стоило ему немалых усилий.
— Расскажите, — попросил он, тяжело дыша. — Что с вами произошло? Боюсь, что-то ужасное. Хотя на вашем лице эти события не оставили ни малейшего следа, ваша душа, похоже, стала совершенно черной.
Ловелас запрокинул голову и огласил спальню безудержным хохотом.
— Я уже обещал, милорд, что расскажу обо всем без утайки.
Внезапно он снова склонился к Рочестеру.
— И тогда мы, как договорились, совершим обмен?
Какое-то мгновение он помедлил, потом поднял лежавший у его ног мешок и положил его на постель возле лорда Рочестера. Ухмылка на его лице стала при этом еще шире.
— И тогда мы совершим обмен.
Теперь это был не вопрос, а просто констатация факта достижения договоренности. Он откинулся на спинку кресла, а его улыбка стала отрешенной, а затем вовсе пропала. Он вцепился в подлокотники кресла так, что побелели костяшки пальцев, и начал рассказывать свою повесть.
«Твой бог теперь — одни твои желанья,
И в них любовь сокрыта Вельзевула!
Воздвигну я ему алтарь и храм
И совершу там жертвы детской кровью!»
— Вы сказали, милорд, что, на ваш взгляд, я сильно изменился. Но правда состоит в том, что я выбрал линию своего нынешнего поведения четырнадцать лет назад. Однако нет ничего удивительного в том, что из вашей памяти изгладилась истинная причина такого выбора, хотя именно вы направили меня на него своим пренебрежением и своей апатией. Постепенно я пришел к пониманию, что если Паше и нужен был достойный наследник, то им должен был стать я, а не вы. По той же причине я решил отправиться в Прагу, не дожидаясь вашего возвращения. По той же причине я попросил Миледи, когда мы стояли на палубе нашего корабля и смотрели на горевший Лондон, сделать меня существом, подобным ей.
— Она, очевидно, не пожелала выполнить вашу просьбу?
Ловелас пожал плечами и сказал:
— Ее отказ не удивил меня.
— В самом деле?
Ловелас снова пожал плечами.
— Она говорила мне и прежде, что сначала мы должны разгадать тайну книги. И как, сказать по правде, мог бы я осуждать ее за отказ? В конце концов, милорд, она не хотела, чтобы я стал таким же, как вы, и отказался от своей цели в угоду страстному увлечению новообретенными удовольствиями. Глядя на горевший Лондон, видя силу предсмертной агонии города, я остро ощущал, что могли бы означать такие удовольствия. Мне казалось, что мое прошлое — город, который будет уничтожен этими неистовыми удовольствиями так же, как Лондон. Но по мере того, как сияние пожара виделось нам все менее отчетливо, по мере того, как мы сами словно сливались с холодными черными водами моря, слабело и мое желание безотлагательного превращения. Я снова решил прислушаться к совету Миледи и довольствоваться ожиданием.