Когда 4 ноября 1991 года Госсовет СССР постановил: «Поручить тт. Баранникову В. П., Бакатину В. В. с учетом мнения республиканских органов рассмотреть предложения о возможности объединения Министерства внутренних дел СССР и Межреспубликанской службы безопасности в единую службу безопасности страны и представить согласованные предложения в Госсовет СССР», я выступил против, и поручение благополучно скончалось само по себе. Но после 19 декабря вопрос встал в практическую плоскость уже в российском масштабе. В некоторых газетах писали, что Ельцин, готовя Указ по созданию МБВД, ни с кем не советовался, в том числе и с Бакатиным. Не знаю, как с другими, но со мной он советовался, и я был «за».
Нельзя сказать, что я не видел негативных сторон Указа. Конечно, создание единого аппарата служб правопорядка не вполне вписывалось в концепцию их взаимного контроля и «сдерживания». Но если честно, то его и раньше не было. А парламентский контроль, которого тоже не было, должен быть организован при любой схеме. Я предвидел негативную реакцию республик на поглощение Россией еще одной межреспубликанской структуры — МСБ. Я знал о настроениях на самой Лубянке: сотрудников элитных спецслужб угнетала мысль о переходе под начало МВД, где и работа потруднее. Они интересовались друг у друга, «когда идти получать милицейские свистки?». Не была секретом и реакция на Указ многих представителей демократической общественности, чьи позиции можно проиллюстрировать строками из заявления российской Ассоциации жертв политических репрессий, которое передал мне ее президент Николай Нумеров: «Со всей определенностью заявляем о крайней озабоченности бывших узников ГУЛАГа по поводу новой попытки государства объединить все репрессивные органы в могущественного, никем не контролируемого монстра, призванного снова взять народ за горло». Конечно, здесь больше эмоций, чем рационализма.
Тем не менее в разговоре с Ельциным я поддержал возможность соединения спецслужб и милиции. Как я уже говорил, я полагал, что самое худшее для спец-служб заключалось в затянувшейся их реорганизации и страшной неопределенности в отношении будущего, что буквально парализовало их деятельность. Указ позволял им в короткие сроки закончить все реорганизации, обрести почву под ногами и начать наконец нормально функционировать. Даже плохая определенность лучше неопределенности.
Далее несколько парадоксальное соображение. У меня появилась убежденность, что уход спецслужб «под милицию», лишение их привилегированного положения в какой-то мере могли способствовать нейтрализации угрозы «чекизма» для общества, подорвать его традиции. Заметьте, объединению противилась не только демократическая общественность, но и гораздо более рьяно сами представители органов госбезопасности (но не МВД). Они прекрасно понимали, что в составе нового министерства им не удастся сохранить свой привилегированный статус.
Наконец, я верил в искренность демократических устремлений Ельцина, который не допустил бы использования органов охраны правопорядка и безопасности против народа, как не сомневался в праве Президента России самостоятельно решать вопрос об их структурах.
23 декабря, ровно через 4 месяца после моего назначения на Лубянку, Ельцин пригласил меня в свой кабинет для продолжительной беседы. У меня от этой встречи осталось доброе чувство. Борис Николаевич подробно рассказал о состоявшейся у него накануне беседе с Горбачевым по поводу его отставки. Еще раз поддержал мои действия по поводу известной затянувшейся истории со строящимся зданием американского посольства.
Ельцин спросил у меня, чем бы я хотел заниматься в дальнейшем. Я не стал скрывать, что не вижу для себя места в запутанных и полных разногласий российских структурах. Президент с пониманием к этому отнесся и предложил рассмотреть вариант с дипломатической работой. Может быть, я заблуждаюсь, но мне кажется, что я бы смог осилить эту новую для меня работу. Однако в это нестабильное время мне не хотелось покидать Россию. Я сказал Борису Николаевичу, что готов работать в межреспубликанских структурах, если будет на то добро, а главное, если такие появятся, а они должны появиться. Вопрос об их создании должен был стоять на заседании глав государств — участников СНГ 30 декабря. Президент резонно предложил мне уйти в отпуск на 2–3 недели и сказал, что, когда вопрос о межреспубликанских структурах прояснится, он найдет меня.
На том и расстались. 24 декабря очистил от бумаг сейф и покинул свой кабинет на Лубянке. Как оказалось — навсегда.
На следующий день последовало заявление об отставке Президента СССР Михаила Сергеевича Горбачева. Я уверен, этот человек навсегда вписал свое имя в историю, бросив вызов тоталитаризму на 1/6 части земного шара и избавив человечество от конфронтации и угрозы самоуничтожения. Да, он проявлял нерешительность, колебания, совершал ошибки. Но то, что сделано Горбачевым, одна из ярких страниц новейшей истории. Мне повезло с первых дней активно включиться в работу, которую начал Горбачев, по реформированию нашего государства и общества. В последние, наиболее драматичные годы перестройки судьба дважды уготовила мне не самые приятные и «легкие кресла» — МВД и КГБ.
Теперь пора подводить итоги.
Из интервью газете «Известия»:
«Вопрос. Несмотря на то, что Вы до прихода в КГБ работали министром внутренних дел, можно себе представить, что Вам не до конца было известно, чем занимаются на Лубянке. И вообще, видимо, отнюдь не многие могут похвастаться тем, что знают о КГБ абсолютно все. Что теперь Вы знаете о КГБ и изменились ли за 4 месяца Ваши представления об этой организации?
Ответ. Не верьте тому, кто похвастается, что знает о Лубянке абсолютно все. Нет такого человека. Мои представления не изменились, а расширились. Однако теперь я знаю, что знаю о КГБ гораздо меньше, чем предполагал раньше.
Вопрос. В первом интервью «Известиям» в новом качестве Вы сказали, что в своем старом виде Комитет госбезопасности СССР представляет собой опасность для государства. Вы брались избавить страну от этой опасности и сделать КГБ инструментом защиты государства и его граждан. Что Вы могли бы сказать сейчас: советская, вернее, уже российская спецслужба все еще может считаться небезопасной?
Ответ. Я не считал и не считаю сейчас возможным для нас реформирование КГБ по радикальному — германскому или чехо-словацкому пути, то есть полное упразднение, а потом новое создание. Не разгонять, а реформировать. Вот, если можно так выразиться, то гуманное направление, которое я избрал.
Реформирование, кроме того, включало в себя, я уже об этом не раз говорил, три известных направления. Прежде всего — дезинтеграцию. Она проведена. Структурно система спецслужб стала более безопасной для общества. И, по крайней мере, я рад, что все эти бурные перипетии вокруг нашей государственности в конце концов позволили хотя бы сохранить единую разведку.
Второе — децентрализация. Конечно, этот путь в меньшей степени зависел от воли руководителя КГБ, да и любого другого ведомства. В тех условиях слабого Союза это объективно осуществлялось помимо воли Центра. Но мы, я имею в виду МСБ — Межреспубликанскую службу безопасности, не потеряли управляемости, республиканские и областные структуры никто не разрушал. А руководители всех служб безопасности, буквально всех, включая Украину, Беларусь, Казахстан, Молдову, все Закавказские и Среднеазиатские республики, дали согласие на сотрудничество. Был создан координационный совет — хорошая основа для функционирования уже в условиях Содружества.
Третье, главное направление реорганизации — отказ от идеологии «чекизма», отказ от постоянного поиска врага, потому что без четко обозначенного врага, которого раньше указывало Политбюро, КГБ в старом понимании не мог существовать. Вначале это были контрреволюционеры, потом троцкисты, потом врачи-отравители, потом «американский империализм», потом диссиденты и т. д. Вот отказ от всего этого должен был произойти, а без этого КГБ как КГБ уже трудно себе представить. И здесь же следовала вторая часть этого направления — повышение эффективности работы. Поворот спецслужб к реальным потребностям общества, от шпиономании в условиях кардинально изменившейся новой политики — к безопасности на основе сотрудничества и доверия. Главное внимание — внешнему криминальному влиянию на наши внутренние дела, борьбе с преступностью в новых экономических и межгосударственных условиях. Борьбе с организованной преступностью и прежде всего — с коррупцией. Здесь прямо надо сказать, успехов не было достигнуто. Да и не считаю, что можно было за столь короткое время в реальных условиях деморализации, если хотите, всех служб криминальной юстиции, не только КГБ, что-то сделать. Я не думаю также, что нарождающаяся российская служба, как и другие, имеет большие успехи в идеологической перестройке, адекватной построению демократического государства. Это то, чего предстоит еще добиваться. Я не считаю, что спецслужбы уже стали безопасными для граждан. Нет законов, нет контроля и нет профессиональных внутренних служб безопасности».
Акт моей формальной отставки с поста руководителя МСБ несколько затянулся. Развернувшаяся в средствах массовой информации и подхваченная Верховным Советом и Конституционным судом Российской Федерации кампания против Указа Ельцина об образовании Министерства безопасности и внутренних дел фактически парализовала усилия исполнительной власти по его реализации. Будущее спецслужб вновь стало неопределенным. Наконец, 14 января 1992 года, Конституционный суд России признал Указ противоречащим Основному закону. Это означало, что все возвращалось на круги своя и создавало несколько странную ситуацию. Юридически я вновь оказался во главе МСБ. Но новый Указ Ельцина от 15 января поставил точку. Я освобожден от обязанностей руководителя МСБ. Сожалений у меня не было. Мне не нравилось работать на Лубянке.
11. В парламенте
Чем больше власть, тем опаснее злоупотребление ею.