– Но большинство из того, о чем вы сейчас говорили, было прошлым и для нас… – попыталась я возразить, – мир становился все лучше…
– Вы полагаете? – усмехнулась она. – Интересно, что думали об этом женщины Берлина, когда город пал. Может быть, наоборот – мир стоял на заре нового всплеска варварства и вандализма?
– Если от зла можно избавиться, отбросив с ним все добро, то что же остается?
– Очень многое. Мужчина олицетворял собой начало конца. Мы нуждались в нем лишь для того, чтобы рождались дети. Вся остальная его деятельность приносила миру лишь горе и страдания. Теперь мы научились обходиться без него, и нам стало гораздо легче жить.
– Значит, вы убеждены, что улучшили саму Природу?
– А-а, – она досадливо тряхнула головой, – любое развитие любой цивилизации можно назвать «победой» над Природой. Но скажите, разве вы предпочли бы жить в пещере, чтобы ваши дети умирали во младенчестве от голода и холода?..
– Но есть же какие-то незыблемые вещи… – я пыталась подобрать слова, но она неожиданно прервала меня.
На поляне перед коттеджем замелькали длинные тени. В вечерней тишине слышался хор женских голосов. Несколько минут мы молчали, пока пение не начало затихать и отдаляться все дальше и дальше, замирая вдалеке.
– Как прекрасно! – вымолвила старая леди. – Ангелы не спели бы лучше! Это наши дети, они счастливы, и у них есть на то основание: они не вырастут в мире, где пришлось бы зависеть от злой или доброй воли мужчины, им никогда не придется принадлежать хозяину… Вслушайтесь в их голоса!..
Новая песня донеслась до нас из сумерек.
– Дорогая, почему вы плачете?
– Я знаю, это ужасно глупо, но, наверное, я плачу обо всем, что вы… утратили бы, окажись это явью, – сквозь слезы пробормотала я. – Здесь, под деревьями, могли бы сидеть влюбленные и слушать эту песню, держась за руки, и любоваться восходящей луной. Но нет теперь влюбленных и больше не будет… – Я взглянула на нее. – Слышали ли вы когда-нибудь такие строки:
Как много роз невидимо цветет,
Даря свой сладкий аромат пустыне.
Разве вы не чувствуете все одиночество созданного вами мира? Неужели вы действительно не понимаете? – спросила я.
– Я знаю, дорогая, вы еще очень мало знакомы с нашей жизнью, но пора уже осознать, что можно создать прекрасный мир, в котором женщинам не надо драться между собой за крохи мужского внимания… – возразила она.
Мы говорили и говорили, пока за окном не стало совсем темно.
Она действительно много читала. Некоторые «куски» прошлого, даже целые эпохи, она знала блестяще, но ее взгляд на жизнь и общество был непоколебим. Она не чувствовала бесплодности этой жизни. Я для нее была лишь «продуктом эпохи Романтизма».
– Вы не можете отбросить от себя шелуху древних мифов, – продолжила она. – Вы рассуждаете о полной жизни и за образец берете несчастную женщину, связанную по рукам и ногам брачными цепями в собственной загородной вилле-клетке. И это, по-вашему, полная жизнь! Чушь, дорогая! Ее обманывали, внушая, что она живет полной жизнью, обманывали, потому что это было выгодно мужчинам. Действительно, полная жизнь была бы очень короткой в любой форме вашего общества.
И так далее…
Вскоре появилась маленькая горничная и сказала, что мои ассистентки готовы меня забрать, как только потребуется. Однако была одна вещь, которую мне очень хотелось выяснить.
– Скажите, – попросила я собеседницу, – как… как все произошло?
– Случайно, дорогая. Совершенно случайно, но, надо сказать, эта случайность тоже была довольно характерной для того времени. Обыкновенное научное исследование, давшее неожиданный побочный результат, – вот и все.
– Но как?!
– Довольно любопытно, как бы… между делом. Вы когда-нибудь слышали о человеке по фамилии Перриган?
– Перриган? – переспросила я. – Нет, не припоминаю. Хотя это довольно редкая фамилия.
– Теперь она, конечно, очень известна. Доктор Перриган был биологом и разрабатывал средство для уничтожения крыс. Его в особенности интересовали бурые крысы. Он хотел найти возбудителя заразы, которая истребила бы их полностью. За основу он взял колонию бактерий, вызывавших нередко летальный исход у кроликов, вернее, несколько колоний, действующих очень избирательно. Эти бактерии постоянно изменялись, мутировали, давали бесконечное множество вариантов: их испробовали на кроликах в Австралии, проводились опыты и в других местах, с небольшим, впрочем, успехом, пока не вывели более стойкий вид бактерий во Франции и сильно уменьшили количество кроликов в Европе.
Взяв этот вид за основу, Перриган искусственно спровоцировал новую мутацию, и ему удалось создать бактерию, поражающую крыс. Он продолжал работу, пока не вывел род бактерий, поражавших только бурых крыс, причем с высокой эффективностью. Проблема бурых крыс была решена раз и навсегда. Но дальше… произошло нечто непредвиденное. До сих пор спорят, произошло ли это вследствие некой случайной мутации окончательного штамма или один из промежуточных вирусов вырвался на волю, но не суть важно. В общем, какой-то вид этих бактерий оказался гибельным для человека. Но, к сожалению, все обнаружилось слишком поздно. Когда этот вид оказался «на свободе», он стал распространяться со страшной скоростью, слишком большой, чтобы можно было предпринять какие-то эффективные меры защиты.
Большинство женщин оказались неподверженными этой болезни, а из мужчин чудом уцелели лишь несколько. Случайно уцелевшие были помещены в стерилизованные условия, но… Они не могли жить так вечно. В конце концов и эти несколько погибли.
У меня сразу возникло множество чисто профессиональных вопросов, но стоило мне задать первый, как она покачала головой:
– Боюсь, я ничем не смогу вам помочь, дорогая. Может быть, медики сочтут нужным рассказать поподробней.
По выражению ее лица я поняла, что она сильно в этом сомневается.
– Я понимаю. Просто несчастный случай… Другого объяснения не вижу… Разве что…
– Разве что рассматривать это как вмешательство свыше.
– Вам не кажется, что это походит на святотатство? – помолчав, спросила я.
– Я просто подумала о Первородном грехе и о возможном его искоренении.
На это трудно было сразу ответить, и я лишь спросила:
– Вы можете сказать мне искренно, без притворства?.. Можете поклясться, что вам не кажется, будто живете вы в каком-то жутком кошмаре?..
– Никогда! – твердо и без колебаний ответила она. – Кошмар, страшный сон – все это было, но теперь кончилось! Вслушайтесь!
До нас донеслись из парка поющие женские голоса. Теперь хор сопровождался оркестром… Голоса были мелодичны и красивы… Ни капли грусти, уныния – они звучали бодро, жизнерадостно, но… Бедняжки, как они могли понять!
В комнату вошли мои ассистентки и помогли подняться на ноги. Я поблагодарила свою собеседницу за ее доброту и терпение. Она покачала головой и улыбнулась:
– Дорогая моя, это я у вас в долгу. За короткое время я столько узнала о жизни женщины в смешанном обществе, сколько не почерпнула бы из всех книг, которые мне суждено еще прочесть. Я надеюсь, дорогая, что врачи найдут способ помочь вам забыть все и жить счастливой, нормальной жизнью здесь, с нами.
Я медленно двинулась к выходу, поддерживаемая «малышками». У двери я обернулась.
– Лаура! – я впервые назвала ее по имени. – Многое из того, что вы говорили, – правда, но в целом… Вы даже не можете себе представить, как вы неправы! Скажите, вы ведь много читали. Разве никогда… даже в юности… вы не мечтали о Ромео, который сказал бы: «И здесь есть свет, а ты, Лаура, солнце»?
– Нет, дорогая. Хотя я читала пьесу. Миленькая, забавная сказка. Кстати, я хотела бы знать, сколько мук принесла эта сказка несостоявшимся Джульеттам? Вы позволите, Джейн, теперь мне задать вопрос? Вы когда-нибудь видели серию картин Гойи, которая называется «Ужасы войны»?..
Розовая «Скорая» не вернула меня «домой». Она привезла меня к блоку, напоминающему скорее больницу. В палате была всего одна койка, на которую меня и водрузили.
На следующее утро после обильного завтрака меня посетили трое незнакомых врачей. Ими двигало скорее любопытство, чем профессиональный интерес, и примерно полчаса мы болтали о самых разных вещах. Стало ясно, что они осведомлены о содержании моего разговора с пожилой дамой и не прочь ответить на некоторые мои вопросы. Реплики с моей стороны вызвали у них восхищение, но к концу разговора настроение резко изменилось. Одна из них, с видом человека, приступившего к своим основным обязанностям, сказала:
– Вы поставили нас перед довольно сложной задачей. Ваши… гхм… соседки-Мамы, конечно, не очень восприимчивы к реакционистским взглядам… Хотя за довольно короткий срок вы сумели вызвать у них массу отрицательных эмоций… Но на представительниц иных классов вы можете оказать довольно сильное и, без всяких сомнений, вредное влияние. Дело не в ваших словах, а в самом вашем существовании. В этом нет вашей вины, но мы, честно говоря, не представляем, как женщина с вашим умом и образованием может приспособиться к примитивному и бездумному образу жизни Мамы. Вы этого просто не вынесете. Более того, условия вашего общества породили непреодолимый барьер в вашем восприятии и понимании нашей системы, так что рассчитывать на понимание и адаптацию не приходится. Это очевидно.
Как я могла спорить с ними? Перспектива провести остаток своих дней завернутой в розовое одеяние, надушенной, убаюкиваемой сладкой музыкой и с регулируемыми интервалами производящей на свет выводок дочерей… такая перспектива неизбежно свела бы меня с ума в самый короткий срок.
– И что же теперь делать? – спросила я. – Вы можете довести эту тушу до нормальных размеров?
– Вряд ли, – она с сомнением покачала головой. – Мы с этим никогда не сталкивались… Впрочем, даже если это возможно, вы вряд ли сумели бы адаптироваться в Докторате, и ваше реакционистское влияние стало бы представлять большую опасность.