Внизу нас ожидала машина наподобие кареты «Скорой помощи» с распахнутыми задними дверцами, за которыми виднелась выкрашенная в кремово-розовый цвет истертая до блеска койка. Я механически отметила, что все происходящее напоминает вполне обычную процедуру. Восемь миниатюрных ассистенток проворно перетащили меня с тележки на жалобно скрипящую койку в «Скорой». Две из них задержались – поправили на мне одеяло и положили еще одну подушку под голову. Когда двери за ними захлопнулись, машина, подождав пару минут, тронулась с места.
С этого момента – возможно, за это тоже следовало благодарить успокоительное, – во мне стало расти и крепнуть чувство определенной уверенности и способности контролировать ситуацию. По всей вероятности, думала я, со мной все же произошел несчастный случай, но моей ошибкой и основным источником моей тревоги явилось то, что я неправильно оценивала свое состояние. Истина скорее всего состояла в том, что я до сих пор окончательно не пришла в себя. Наверное, через какое-то время после… после какой-то катастрофы я… мне лишь начало казаться, что я пришла в сознание, но реально я была лишь в состоянии, близком к сознанию, своего рода сне, галлюцинации, и рано или поздно обязательно проснусь в каких-то нормальных условиях, может быть, и незнакомых, непривычных для меня, но укладывающихся в нормальные человеческие представления.
Я удивилась, как такая простая и разумная мысль не пришла мне в голову раньше, и в конце концов решила, что в панический ужас меня ввергла детальная реалистичность происходящего вокруг меня. Как это было глупо с моей стороны и вправду поверить, что я стала каким-то… каким-то Гулливером среди лилипутов-переростков! В пользу данного предположения говорило также и то, что для большинства снов была характерна утрата представлений о собственной личности, так что удивляться было нечему. Мне оставалось лишь искать в происходящем символический смысл, над которым будет интересно поразмыслить позднее.
Данное открытие изменило мое отношение к окружающему, и я стала оглядываться по сторонам с повышенным интересом. Меня не переставала поражать детальная реалистичность, полное отсутствие зыбкости, туманности в восприятии, какая обычно бывает во сне. Все вокруг было… предельно ясным, отчетливым, реальным. Мои собственные ощущения тоже были очень реальны… например недавний укол… Данная достоверность побудила меня фиксировать в мозгу каждую мелочь.
Внутри «Скорая» была выкрашена в такой же розовый цвет, как и снаружи, только потолок отливал голубизной, и по нему там и сям были разбросаны серебряные звездочки. На передней стенке было несколько шкафчиков с одинаковыми ручками. Моя койка помещалась слева, с другой стороны были два миниатюрных креслица из какого-то полупрозрачного, тоже розоватого материала. Обе стенки представляли собой длинные, широкие окошки с розовыми сетчатыми занавесками. Поворачивая голову на подушке, я могла рассматривать местность, по которой мы ехали. Машина все время подпрыгивала – либо подвеска просто не справлялась с такой нагрузкой, или дорога была на редкость разбитой. Как бы то ни было, моя койка, к счастью, стояла на собственных, достаточно жестких амортизаторах.
Вид за окном не отличался особым разнообразием. По обеим сторонам дороги, за аккуратно подстриженными лужайками, рядами высились одинаковые строения – блоки. Каждый блок был ярдов пятидесяти длиной, высотой в три этажа и заканчивался низковатой черепичной крышей в итальянском стиле. Блоки были абсолютно одинаковые по конструкции, но разные по цвету. Местность вокруг была почти безлюдна, лишь изредка мелькал женский силуэт – фигура в рабочем комбинезоне, косящая траву по бокам дороги или склонившаяся над цветочной клумбой.
Ярдах в двухстах от дороги стояли более высокие, большие, не столь ярко раскрашенные блоки, над некоторыми из них высилось… что-то вроде заводских труб. Может, это и впрямь были какие-то фабрики, но из-за находящихся на переднем плане зданий мне их толком рассмотреть не удавалось.
Дорога, по которой мы ехали, все время петляла, словно повторяла некий узор, а не вела куда-то, встречного транспорта почти не было, лишь изредка проезжали грузовики, большей частью довольно внушительного вида. Все они были выкрашены в какой-то один цвет и отличались друг от друга лишь разными пятизначными комбинациями из цифр и букв. По виду вполне обычные грузовики, какие можно увидеть где угодно.
Так, петляя, мы не торопясь ехали минут двадцать, пока на одном из поворотов не наткнулись на ремонтируемый участок дороги. Машина притормозила, и рабочие сошли на обочину, давая нам возможность проехать. Пока мы ползли по разбитому покрытию, я успела их хорошенько разглядеть. Это были женщины или девушки, одетые в рабочие штаны из джинсовой ткани, фуфайки без рукавов и грубые башмаки. Волосы у всех были коротко острижены, некоторые были в кепках. Все как на подбор были высокие, с загорелыми, пышущими здоровьем лицами, с широкими плечами и мужскими мускулистыми руками.
Поначалу они смотрели лишь на машину, осторожно ползущую по ухабам и рытвинам, но, когда мы поравнялись с ними, они стали заглядывать в окна.
При виде меня все широко заулыбались и как по команде подняли правые руки в каком-то ритуальном салюте. Их лица были так откровенно приветливы и доброжелательны, что я невольно улыбнулась в ответ. Они шли по ходу машины, соблюдая определенную дистанцию, и продолжали смотреть на меня как-то выжидающе: улыбки на их лицах стали сменяться удивлением. Они переговаривались между собой, но слов я, конечно, не слышала: некоторые опять вскинули руки в ритуальном жесте. По их разочарованным лицам я поняла, что от меня ожидали чего-то большего, чем просто ответная улыбка. Мне пришло в голову вскинуть руку в точно таком же «салюте» – это сразу подействовало, лица прояснились, но налет удивления все же остался. Наконец машина выехала на ровную дорогу, набрала скорость, и удивленные, чем-то озабоченные лица рабочих скрылись из виду. Что-то они должны были символизировать в моем сне, с чем-то ассоциироваться… Но символы эти казались мне странными, необычными, не укладывающимися в… Хотела бы я знать, что именно в моем подсознании вызвало это видение – команда дружелюбно настроенных амазонок, встречающих меня каким-то военно-морским салютом вместо обычных кивков и приветствий? Может, подавленное желание доминировать? Или я просто чем-то расстроена? Пока я раздумывала над этим, мы миновали последнюю вереницу блочных строений и выехали на открытую местность.
Передо мной простирались зеленые пастбища, аккуратные, местами зеленеющие пашни, живые изгороди, над которыми вился какой-то зеленоватый туман, деревья и кустарники с молодыми побегами. Яркое весеннее солнце освещало эту местность, возделанную и распланированную с такой аккуратностью, какая могла быть, как мне казалось, лишь на картинке, только изредка мелькавшие среди полей силуэты коров нарушали строгий геометрический узор. Небольшие домики точно вписывались в «узор»: одинаковые по внешнему виду, на одинаковом расстоянии друг от друга, с одинаковыми огородами по одну сторону и садиками – по другую. Что-то кукольное было во всем этом – кукольное и излишне упорядоченное. Ни один коттедж, сарайчик или пристройка не выбивались из общей картины. Интересно, что может означать столь очевидное подсознательное стремление к аккуратности и порядку? Возможно, я была не слишком уверенной в себе личностью, что подсознательно стремилась к простоте и защищенности? Так, так.
Из окна я увидела, как открытый грузовик, следовавший впереди нас, круто свернул на узкую дорогу с красивыми живыми изгородями по обеим сторонам, ведущую к аккуратненькой ферме. Возле фермы толпились с полдюжины молодых женщин с какими-то инструментами в руках – вновь амазонки. Одна из них обернулась, что-то сказала своим подругам, и все уставились на нас, подняв руки в том же «салюте», как и те, на дороге. Я помахала им в ответ.
«Нелогично… – мелькнула у меня мысль, – амазонки, как символ превосходства… и весь этот ландшафт, олицетворяющий пассивную подчиненность… Не вяжется друг с другом…»
Мы миновали ферму и не спеша поехали дальше. Так прошло примерно три четверти часа, а пейзаж за окном оставался практически неизменным и, казалось, простирался вплоть до самого горизонта, где виднелись очертания низких гор, подернутых голубоватой дымкой. С периодической аккуратностью возникали в окне небольшие домики – фермы, иногда мелькали группы людей, работающих в поле, реже встречались одинокие фигуры, снующие вокруг домиков, возящиеся с тракторами, но и те и другие были слишком далеко, чтобы разглядеть их как следует. Вскоре, однако, начались изменения.
Слева от дороги показался длинный ряд деревьев – поначалу я подумала, что это обыкновенный лес, но потом заметила, что деревья посажены стеной, верхушки у всех одинаково подрезаны – так что этот ряд походил больше на искусственный забор, конец которого (или начало) начинался метрах в пятнадцати от дороги. Машина свернула налево и, остановившись перед высокими воротами, выкрашенными розовой краской, пару раз просигналила.
Ворота были сварены из железа и покрыты орнаментом, проступавшим сквозь розовую краску. Проем, в котором они висели, был оштукатурен и покрашен в тот же цвет.
Откуда и почему взялось это обилие розового, я не могла понять. Розовый цвет всегда казался мне пошловатым. Цвет плоти? Символ пылкой страсти? Вряд ли, тогда был бы ярко-красный… Я не представляла себе розовую страсть…
Пока мы ждали у ворот, во мне росло чувство, будто с домиком сторожа что-то не в порядке. Это было одноэтажное здание, пристроенное слева ко внутренней части проема ворот и выкрашенное в тот же цвет. На окнах с бледно-голубыми переплетами висели аккуратные занавесочки. Дверь отворилась, и на улицу вышла средних лет женщина в белом рабочем комбинезоне с непокрытой головой. В коротко остриженных темных волосах кое-где пробивались седые пряди. Увидев меня, она подняла руку в том же «салюте», что и амазонки, но без особого пыла, и направилась к воротам. Только когда она открыла их, чтобы впустить нас, я п