– Доброе утро, мисс Фрэй, – сказали дети хором, и снова воцарилась полная тишина.
Фелисити ощутила в классе едва сдерживаемую атмосферу ожидания. Определенно, здесь было что-то, на что ей следует обратить внимание.
Она огляделась по сторонам. Взгляд прошелся по знакомой комнате, пока не упал на ее столик, остановившись на небольшой стеклянной вазочке, в которой стоял одинокий цветок.
Десятки детских глаз оторвались от ее лица, уставившись на стол, и снова обратились к лицу Фелисити.
Она медленно прошла к столику и опустилась на стул, не сводя глаз с цветка.
Прежде она никогда не видела таких цветов, ей никак не удавалось его классифицировать, и она долго смотрела на него. Он был сложнее обычных полевых цветов, но не так чтобы очень. Окраска отчетлива, но не примитивна. В нем не было излишней изысканности растения, выращенного садовником. Основание лепестков бледно-розовое, а к краям цвет переходит в алый, становясь кремовым у самого основания.
Затем снова пробивался алый, сперва словно чуть припудренный краской, затем разрисованный тонкой сеткой, и уж потом сплошной ярко-алый цвет там, где лепестки сворачивались в трубочку, разделяясь, однако, белыми шпорами центральных жил. В цветке было что-то от орхидеи, но она никогда не видела таких орхидей – ни в жизни, ни на рисунке. Лепестки изящно и очень естественно загибались к краям, словно конечности живого существа, или водяные каскады, или молодые побеги на ветру. Текстура растения была мягкой и нежной.
Фелисити наклонилась, заглядывая внутрь цветка. Маленькие серповидные тычинки, покрытые пыльцой, подрагивали на тоненьких зеленых ножках. Она уловила запах: чуть сладковатый, немного резкий, слегка земляной, и все это смешано с тонкостью, в сравнении с которой любая работа парфюмера казалась вульгарной и банальной.
Она снова вдохнула аромат и, словно загипнотизированная, заглянула внутрь цветка, не в силах оторвать от него глаз, пропитываясь страстным сочувствием к его бесстрашной хрупкости.
Она забыла о классе, о десятках пар глаз, неотрывно следящих за нею, – забыла обо всем, кроме невиданного цветка.
Кто-то из учеников заерзал, и она пришла в себя. Подняв голову, Фелисити обвела взглядом детские лица.
– Спасибо, – сказала она. – Это прекрасный цветок. Как он называется?
Судя по всему, никто этого не знал.
– Кто его принес? – спросила Фелисити.
Маленькая девочка во втором ряду слегка покраснела.
– Я, мисс Фрэй.
– И ты не знаешь, что это, Мариэль?
– Нет, мисс Фрэй, я просто нашла его, подумала, что он красивый и что вам он может понравиться, – смущаясь, объяснила девочка.
Фелисити снова посмотрела на цветок.
– Он мне очень нравится, Мариэль. Он просто прекрасен. Как мило, что ты решила подарить его мне. – Она еще несколько секунд смотрела на цветок и потом решительным жестом передвинула вазу на левый край стола, заставив себя отвести взгляд от этого чуда и посмотреть на притихший класс.
– Когда-нибудь, – сказала она, – я почитаю вам стихи Уильяма Блейка. У него есть строчки: «Единый миг – зерцало вечности, вселенная – в одной песчинке, ладонь – мерило бесконечности, и небосвод – на дне кувшинки…» Но нам нужно продолжать урок, мы и так потратили слишком много времени. Пожалуйста, постарайтесь как следует и запишите в своих тетрадях то, что я напишу на доске.
Она взяла мел, на мгновенье задумалась, глядя на цветок. И, подойдя к доске, написала:
– «Цвета и очертанья их во мне рождали наслажденье, и трепетанье, и любовь…» Мариэль, погоди секунду.
Девочка остановилась, повернувшись спиной к ручейку детворы, вытекавшему из класса.
– Еще раз большое спасибо за то, что ты принесла цветок. Он был один – там, где ты нашла его?
– О нет, мисс Фрэй. Там было три или четыре кустика.
– Где, Мариэль? Я хотела бы взять корешок. Так где же?
– На ферме мистера Хоукса. На краю большого поля, там, где разбился самолет, – сказала девчушка.
– Где разбился самолет, – повторила Фелисити.
– Да, мисс Фрэй.
Фелисити медленно села на стул, расширившимися глазами глядя на цветок. Девочка ждала, переминаясь с ноги на ногу.
– Я могу идти, мисс Фрэй?
– Да, – сказала Фелисити, не поднимая глаз. – Да, конечно.
Девочка выбежала из класса.
Фелисити не сводила с цветка глаз.
– Где разбился самолет.
Это произошло почти год назад – летним вечером, когда весь мир утихал и готовился ко сну. «Объята сумраком тумана, природа спит мертвенным сном… И тишина лежит повсюду…» И тогда самолет, с ревом и грохотом, разорвал покой тихого вечера. В небе, еще залитом лучами солнца, самолет казался сверкающим крестиком из фольги. Вопреки своей привычке Фелисити подняла голову и посмотрела вверх. Она попыталась игнорировать и шум, и собственную предвзятость, ибо самолет обладал несомненной красотой – красотой серебряного мотылька. Она смотрела, как он делает поворот, как закат отражается на нижней плоскости крыльев. Потом серебро внезапно сменилось вспышкой ярко-красного огня, и серебряного мотылька не стало. Куски сверкающей фольги разлетались в стороны и падали вниз. За самым большим фрагментом тянулся черный дым, как траурный плюмаж.
Страшный грохот оглушил Фелисити.
Обломки, падая, вращались и сверкали в небе. Одни падали быстрее, другие медленнее. Самый большой, казалось, летел прямо на нее. Возможно, Фелисити закричала. Она бросилась на землю, обхватив голову руками, желая погрузиться в землю, утонуть в ней. После бесконечных секунд ожидания серебряный фюзеляж обрушился с небес, а Фелисити – и мир вокруг нее – замерли. Земля под ней дрогнула, потом раздался грохот – и визг рвущегося металла.
Фелисити подняла голову, закусив кисть руки. Она увидела смятое серебристое тело в сотне футов от себя – и в этот момент изуродованный фюзеляж расцвел лепестками пламени.
Неподалеку упал еще один фрагмент самолета.
Она снова вжалась в землю.
Внутри фюзеляжа что-то взорвалось. Куски металла летали над ней, как фазаны, шлепаясь на землю там и сям.
В конце концов она рискнула снова поднять голову. Погибший самолет превратился в конус пламени, над которым вился черный дым. Она не осмеливалась встать, опасаясь, что взорвется еще что-нибудь и ее иссечет рваными обломками металла.
Она так и лежала, вжимаясь в землю и плача, когда ее обнаружили спасательные группы.
Шок, сказали они, шок и страх. Они оказали ей первую помощь и отправили домой.
Она оплакивала разрушения, огонь и дым, грохот и переполох, людей, погибших в катастрофе, бессмысленность и глупость мира, который делает эти вещи и будет продолжать делать их, пока две субкритические массы не сольются в одну критическую – в последний раз.
На несколько дней ей был предписан постельный режим. Расслабиться и отдыхать. Но расслабиться было сложно, ведь все увиденное снова и снова прокручивалось в ее памяти.
– О Господи, – молилась она, – почему Ты не остановишь их? Ведь это не их мир, где им позволено делать все, что угодно. Это Твой мир и мой – мир сердца, который они уничтожают миром своего ума. Прошу, Господи, пока еще не поздно – ведь Ты обратил в прах Вавилонскую башню, уничтожив самоуверенность ее строителей, так сделай это снова, пока еще не поздно!
Фелисити вспомнила эту молитву, сидя в классе и глядя на прекрасный цветок.
Место, где разбился самолет, обнесли изгородью из колючей проволоки и выставили часовых, чтобы воспрепятствовать проникновению.
А внутри запретной зоны люди в защитных костюмах рыскали, что-то разнюхивали, вслушивались, смотрели на экраны своих счетчиков.
Ходили слухи, что все дело в кобальте. Фелисити не могла этого понять. Но они искали не кобальт, которым художники пишут небо; ученые, похоже, могут даже из прекрасной синевы моря сотворить нечто смертоносное.
Хотя и не вполне. И необязательно смертоносное. Мисс Симпсон, которая преподавала в их школе естественные науки, объяснила ей это.
Самолет перевозил радиоактивный кобальт для госпиталя, расположенного где-то на Ближнем Востоке. Во время удара фюзеляжа о землю или в момент первого взрыва свинцовый ящик, в котором кобальт не был опасен, треснул или разорвался. Это очень опасный объект, и его необходимо найти.
– Опасный? Насколько? – допытывалась Фелисити.
И мисс Симпсон рассказала ей о влиянии гамма-лучей на живую материю.
Прошло несколько недель, прежде чем поисковиков удовлетворили результаты их работы, и тогда они уехали. Изгородь же осталась, хотя ее теперь никто не охранял. Может быть, ее оставили как знак того, что распахивать землю на этом участке пока нельзя. Земле дали возможность рожать то, что она сама хотела родить.
И вот из грохота, разрушения, огня, убийственной радиации вырос прекрасный цветок.
Фелисити долгое время смотрела на него, сидя в умолкшей комнате. Потом подняла глаза и обвела взглядом ряды парт, за которыми она недавно видела сияющие мордашки своих учеников.
– Понятно, – сказала она, обращаясь к пустоте. – Я слаба. Мне недостает веры.
Ей очень не хотелось посещать место катастрофы в одиночку.
Она попросила Мариэль пойти вместе с ней в субботу и показать место, где росли эти цветы.
Прохладной тропинкой они пробрались по лесу, миновали перелаз и располагавшееся за ним пастбище. Когда они подошли к ограждению, то увидели, что изгородь в нескольких местах уже не существовала – доски лежали на земле, а внутри участка стоял человек. Он был в рубахе и джинсах и как раз снимал со спины тяжелый металлический цилиндр. Он осторожно положил цилиндр на землю и, достав большой клетчатый платок, вытер им лицо и шею. Услышав их шаги, он обернулся и просиял улыбкой.
Фелисити узнала его – это был средний сын фермера, которому принадлежал участок.
– Непростая работенка: таскать по три галлона на спине в такую погоду, – извиняющимся тоном проговорил он, вытирая платком руки.
Фелисити посмотрела на землю. Среди сорняков и травы росли пять или шесть кустиков тех самых цветов. Один из них был наполовину раздавлен цилиндром.