Ярослав сердито плюнул на эти дела и в огорчении затворился в своём Переяславле, не желая знать, что происходит в Новгороде. И лишь благодаря связям Иванка Дмитриевича, который, живя у князя, не переставал следить за родным городом, до него долетали кое-какие новости.
Примирившись с противником и убедившись, что воевать не придётся, Михаил Черниговский недолго оставался на новгородском столе. Новгород был слишком далеко от Чернигова, чтобы можно было мечтать о соединении в одно княжество. Но иметь под рукой такую богатую вотчину хотелось. Следовало приручить новгородцев - и новой зимой Михаил уехал домой, оставив вместо себя своего малолетнего сына Ростислава. Мальчик только-только вышел из младенческого возраста - при нём, кроме пестуна, оставались няньки и мамки с кормилицей, - но такой князь и нужен был вотчинникам новгородским: вроде как есть, но в дела без спросу не лезет, а понадобится военная помощь - тут отец примчится.
Но Михаил был далеко, а Ярослав, обиженный, мстительный, только и ждущий своего часа, - близко. Пользуясь долгим отсутствием Михаила, бояре всё-таки весной послали к Ярославу, вторично прося отдать Волок Ламской в обмен на княжеский стол. Но к тому времени Ярослав уже сам почуял, что Волок - та узда, которую при желании можно накинуть на строптивый Новгород, и не согласился. Вместо этого он отправил туда ещё сотню своих дружинников с известным уже приказом задерживать торговые обозы.
В остальном всё оставалось по-прежнему. Ничего не изменил даже короткий приезд Михаила, который вдруг воротился ненадолго справить постриги Ростиславу. После этого мальчик уже считался наполовину мужчиной, его передавали из-под опеки мамок и нянек в руки пестуна, который должен был наставлять его во взрослом деле княжения. Новгород получил князя - и Михаил уехал снова.
Вече на сей раз не шумело - оно гудело тихо и враждебно, как улей, который походя толкнул медведь: пчёлы уже бросили свои дела, но ещё не вылетели и не начали жалить. Разинув рты и ропща о своём, люди слушали горячий спор на помосте.
Спорили Внезд Вадовик с сыном старого посадника Твердислава, Стефаном. Нарочитый, всеми уважаемый боярин Иванок Тимошкинич из старого рода Мирошкиничей был тут же, и голос его, к которому прислушивались ныне многие, поднимался на стороне Стефана Твердиславича. Впрочем, и сын старого посадника был не простым человеком.
- Ты мне Ростиславом своим не тычь! - глубоким басом, который легко разносился над толпой, выговаривал Стефан Твердиславич. - Ростислав Михалыч зело молод - ему бы сиську сосать, а не Новгородом править! Ливонцы да чудь на западе шевелятся, с севера на корелу свей прут - неровен час, до новгородских пределов доберутся, а у нас не князь - дите малое! Приходи да бери нас голыми руками!
- А Михал Всеволдыч на что? - надрывался хриплым старческим голоском Внезд. - Его кликнем - заступит!
- Заступит он, как неё! Волока, нашего, природного новгородского города, воротить не мог!.. Конечное дело! У него свой Чернигов имеется, там торг тоже неплох, и там он во всей своей воле!..
- Хошь сказать, не по нраву ему тута? Он крест целовал на Ярославовых грамотах!.. И Новград его принял...
- Его ты да прихлебатели твои приняли, - встрял Иванок Тимошкинич. - Князь - что орёл, ему тесно тута!
- А раз тесно, неча было вообще являться сюда! - пристукнул посохом об помост Внезд.
- Вот ты ему на порог и укажи! - усмехнулся Стефан Твердиславич. Внезд поздно сообразил, что молвил что-то не то — вече уже всё поняло, и над толпой нарастал хохот. Из задних радов неслись выкрики: «Не нать нам князя! Сами проживём!.. Малолетку - со стола!» - и даже: «Ярослава звать!» - но это пока ещё неуверенно и вяло.
- Князь наш хоть и летами молод, да мы вокруг него на что? - развернувшись к толпе, надсаживаясь и стараясь придать своему дребезжащему голосу больше силы, закричал Внезд. - Наставим советом, коли что!.. А что молод, так и вас же, новгородцы, прижимать не станет...
- Зато ты их прижмёшь, ты и родня твоя, псы голодные, - оборвал его Иванок Тимошкинич.
- Псы?! - Внезд аж завизжал. - Сам - пёс!
Подняв посох, он ринулся на Иванка - остальные бояре еле успели разнять их. Стефан Твердиславич остался посередине. Он насмешливо переводил взгляд с внешне спокойного Иванка на багрового, кипящего гневом и плюющегося Внезда.
- Глянь-кось! - качнул он головой, не снижая силы своего баса. - Внезд Вадовикович, посадник!.. И не стыдно тебе? Бороду свою же оплевал! - По седой длинной мягкой бороде того и впрямь стекала тягучая капля слюны. Внезд захрипел, забился в руках держащих его родичей. Стоявшие по бокам сыновья Внезда глядели на посадника зло. Эго был позор, и новгородцы были его свидетелями.
- И ты ещё хочешь малолетнему князю Ростиславу советчиком быть? - сокрушённо покачал головой Стефан. - Нет, при таком посаднике нам князь повозрастнее нужен!
- А тебя самого, как ребёнка малого, водить да наставлять надоть! - подлил масла в огонь Иванок.
Вечевая площадь гудела на разные голоса. Посадник был опозорен, отныне слово его уже не могло иметь для новгородцев того веса, что прежде, и Внезд Вадовик это понял.
Оставалось одно - уйти. С усилием освободившись из державших его рук, он тяжёлым стариковским шагом пошёл к ступеням, но, уже спустившись, обернулся и ожёг своих врагов ненавидящим взглядом.
Стефан Твердиславич и Иванок Тимошкинич со своими домочадцами и дворовыми возвращались с обедни. Со вчерашнего дня они не видались, но шли рядом молча, вспоминая последнее вече. Прогнав посадника, Стефан заговорил было о смещении четырёхлетнего Ростислава, но хотя его и слушали, без посадника решать такое дело Новгород не привык.
- Ежели б как Внезда убрать, - высказал тайную мысль Иванок. - Сразу легота бы наступила!
- Как убрать? - Стефан вздохнул. - Не лихого человека же к нему подсылать?.. А чтобы добром снять - так сил пока нету таких! Слыхал, как вчера вече мои слова принимало? Молчали люди!.. Поди, пойми, за кого они!
- Гаврила Завидич баял - в Волоке опять хлебные обозы задерживать начали, - вспомнил Иванок. - Токмо бы князь не озлил людишек сверх меры - тогда с ними не совладать!
- Голодный народ - злой народ, - закивал Стефан.
- Как оголодает - надоть опять вече созывать, - гнул своё Иванок. - Тогда и сковыривать Внезда...
За разговором они дошли до поворота на Сенную, где стояли хоромы Иванка Тимошкинича. Стефану Твердиславичу идти было дальше, прямо.
- Бывай у меня, кум, - развёл руками Иванок.
- Беспременно загляну - мёду твоего отведаю! - закивал Стефан.
Распрощавшись, они тронулись каждый своей дорогой. Но Иванок прошёл всего ничего, как вдруг из малого проулка между заборами соседних домов ему навстречу шагнуло человек пятнадцать. По виду чьи-то дворовые; лица у всех суровые, хмурые. Передние играли дубинками, перекидывая их с руки на руку. Ещё у двух-трёх с запястий свисали кистени.
Иванковы дворовые немедля выдвинулись встречь чужакам, и те, не дав противнику времени, бросились в драку. Двое-трое, оставив товарищей разбираться с челядью, накинулись на самого боярина. Иванок Тимошкинич тонко закричал, отступая к забору, но посох выбили из его рук, и подхвативший его парень широко размахнулся, делясь боярину в голову...
Уже вечерело, когда над Новгородом поплыл набат Святой Софий. Всегда мерные, властные удары большого колокола сейчас звучали тревожно и испуганно, словно приключилось нечто страшное - пожар аль нежданное нападение. Взбудораженные горожане спешно бросали дела и, вопросительно поглядывая на небо - не плывёт и впрямь ли дым, - толпились на улицах, десятки раз переспрашивая друг дружку: «Чего там? Что слыхать?.. Почто трезвон такой?» Но набат не прекращался, и люди начали стекаться к вечевой площади.
Там уже толпился народ - из тех, кто уже всё знал. Из уст в уста вновь прибывшим передавалась главная новость: «Побили?.. Чуть не до смерти побили кого-то из бояр!» Люди ахали, качали головами. Женщины жалостливо вздыхали, лезли с расспросами.
На вечевую ступень с трудом поднялся Иванок Тимошкинич. Его поддерживали под руки двое ближних холопов. Боярин шёл с трудом, пошатываясь. Дорогая свита на нём была порвана и испачкана грязью. Шапку он потерял, и всем была видна выпуклая ранняя лысина с косой ссадиной. Из бороды его был вырвал порядочный клок, глаз заплыл, из разбитой губы сочилась кровь. Он то и дело тонко, по-детски всхлипывал и порывался схватиться за отбитый бок. Подойдя к краю ступени, он отстранил холопов и с усилием выпрямился. Площадь ахнула, как один человек, а боярин, которому было явно трудно стоять, дрогнул, выбрасывая руки вперёд и в стороны.
- Мужи новгородские! - надрывно, чуть шепелявя из-за выбитых зубов, закричал он. - Смотрите, что средь бела дня деется?.. Прямо перед домом моим по наущению посадника Внезда бит был его холопьями!.. Гляди, Господин Великий Новгород, гляди, что творится на глазах у честных христиан!..
Он схватился за бок и мешком осел на помост. Холопы кинулись к нему, засуетились около. Но и того было достаточно - площадь забурлила на разные голоса:
- Это чего ж творится, православные?.. Разбой средь бела Дня!
- Уж ежели посадничьи слуги до вятших добрались, что нам, простым новгородцам, делать?
- Управы нет на Внезда! Творит, чего пожелает!
- Это как это - нет управы?.. А ну, ребята, к посаднику! Ответа ла дела его требовать!
- К посаднику! К посаднику!.. На поток Вадовика! - раздавалось уже всюду. Избитый Иванок порывался ещё что-то сказать - его не слушали. Несколько сотен человек уже ринулись с площади, на ходу подбирая колья, камни, выламывали из оград лесины. Кто-то успел, сбегал за топором, у кого-то мелькнул кистень, были даже оборуженные копьями и мечами.
Двор Внезда Вадовика был разграблен в единый миг. Дворовые не успели запереть ворота - к ним подскочили, пригрозив топорами и копьями, снесли створки с петель, и толпа растеклась по подворью. Самые смелые сразу бросились по высоким резным ступеням в палаты, другие кинулись выводить лошадей, растаскивать из житниц мешки с зерном и мукой, выкатывать бочки и выносить всё, что подвернётся под руку. В доме хозяйничали тоже - у самой Внездовой снохи сняли с шеи ожерелье, унесли все ручники и кое-какую утварь. На поварне какую посуду перебили, какую забрали с собой.