Нет.
Словно в трансе, я наклоняюсь и беру обручальное кольцо.
— Что это? — Спрашивает Виктор. Я слышу, как скрипит его сиденье, когда он встает. — Лука?
Вскакивая, я распахиваю дверь и кричу:
— Стейси!
Администратор вздрагивает, быстро оборачиваясь.
— Сэр?
— Кто дал тебе конверт?
— Парень-курьер.
Я поворачиваюсь к Виктору.
— Покажи записи с камер наблюдения в вестибюле.
Он приступает к работе, бормоча:
— Не хочешь просветить меня, зачем я это делаю?
Мой желудок опускается на дно, а сердце съеживается до размера гребаной горошины.
Боже, нет.
В моем сердце острая боль, когда необузданный страх отбрасывает меня на шаг назад.
Мария.
Опуская глаза на кольцо у себя на ладони, мой голос звучит хрипло, когда я говорю:
— Это обручальное кольцо Марии. Его доставили нам.
— Что? — Виктор медленно встает, шок искажает черты его лица.
Я достаю свой телефон и набираю ее номер. Когда он переходит на голосовую почту, воздух со свистом вырывается из моих легких.
— Блять!
Только не это. Что угодно, только не это.
Я пробую набрать номера Льва и Ивана, но происходит то же самое.
— Блять, блять, блять, — кричу я, гнев начинает смешиваться с паникой, сдирающей кожу с моей груди.
Виктор садится и начинает печатать, как будто от этого зависит сама его жизнь. Секундой позже он говорит:
— Тихуана. Она в гребаной Мексике.
Облегчение, которое пронзает меня изнутри, заглушается шоком от того, что ее уже перевезли через границу.
— У тебя есть устройство слежения на ней? — Спрашиваю я. — Пожалуйста, скажи мне, что это не то, что она может потерять.
— Это заложено у нее под кожей. — Виктор похлопывает себя по плечу. — Покрыто татуировкой.
Слава гребаному Христу.
— Поехали, — рявкаю я, гнев кипит в моих венах.
Я выбегаю из офиса и только собираюсь нажать на номер дяди Алексея, как Виктор говорит:
— Не делай этого. Это не то, что ты скажешь ему по телефону.
— Если я не дам ему знать, то мне конец.
— Мы поедем в особняк. Мы расскажем ему все с глазу на глаз и попросим его и моего отца помочь. Мы справимся с этим как семья.
Мы спешим выйти из здания и забраться в G-Wagon. Я выжимаю газ, наплевав на правила дорожного движения.
Когда мы въезжаем в элитный район, в котором находится особняк, нас останавливают, потому что дорога перекрыта из-за аварии. Я как раз собираюсь дать задний ход, когда узнаю внедорожник.
— Господи, блять, Боже. — Я распахиваю дверь и подбегаю ближе.
Три тела накрыты, а внедорожник перевернут так, что стоит на крыше.
— Вы не можете войти. Это место преступления, — кричит полицейский. Я игнорирую мужчину и поднимаю первую простыню, и обнаруживаю мертвого албанца. Следующим оказывается Лев, а затем Иван.
Виктор разговаривает с полицейскими, и я понятия не имею, что он им говорит, но они оставляют меня в покое.
Я смотрю на внедорожник, и мой взгляд фиксируется на чем-то, похожем на куриную царапину.
Жива.
— Мария, — стону я, почти падая на колени. Спеша к Виктору, я говорю. — Она жива. Поехали.
— Видеорегистратор, — говорит он, нагибаясь к внедорожнику и вытаскивая из него карту памяти.
Мы едем по другой дороге к особняку и останавливаемся перед ним с визгом шин.
Отец Виктора распахивает дверь, бросает на нас один взгляд, затем кричит:
— Алексей, тащи сюда свою задницу. Что-то случилось.
— Что, блять, происходит? — Рявкает дядя Алексей, появляясь в дверях. Его глаза останавливаются на моем лице, затем он делает шаг назад. — Не смей говорить мне, что моя малышка... — Его голос затихает, и он поворачивается к нам спиной, глубоко вдыхая.
— Марию похитили, — говорю я, не скрывая волнения в голосе. — Когда она ехала к вам, их сбили с дороги. Это в паре кварталов отсюда.
— У меня есть карта памяти видеорегистратора, — говорит Виктор, входя в дом.
— Я хочу увидеть, что случилось с моей дочерью и кто, блять, посмел прикоснуться к ней, — рычит дядя Алексей, когда мы все следуем за Виктором.
Мое сердце все еще колотится в груди, во рту пересохло от шока. Такое чувство, будто меня ударило током, мой разум гудит от энергии, но я не могу сосредоточиться достаточно долго, чтобы все это обрело смысл.
Виктор засовывает карту памяти в свой ноутбук и получает доступ к записи с видеорегистратора. Он быстро перематывает запись на начало сегодняшнего дня, и я мельком вижу дорогу. Внезапно все становится размытым, когда внедорожник попадает под удар, его трижды переворачивает, прежде чем он резко останавливается, открывая нам вид на грузовик и два седана.
— Гребаные албанцы, — бормочу я, когда мужчины выбираются из своих машин. Сильная ярость пронзает меня с силой урагана.
Дядя Дмитрий открывает свой ноутбук и начинает печатать, говоря:
— В доме на том углу есть камера наблюдения у ворот.
Виктор бросает взгляд на ноутбук своего отца, протягивает руку и открывает совершенно другой экран.
— Так быстрее. Ты стареешь.
— Отъебись, — бормочет его отец, когда они получают доступ к камере, с которой открывается лучший вид на улицу.
Ужас охватывает меня, когда я вижу, как Мария выползает из-под обломков. Она пытается встать.
— Сломанные ребра, — стонет дядя Алексей. — Моему ребенку трудно дышать.
Поднимая руку, я хватаю себя за волосы, наблюдая, как моя жена скидывает туфли и принимает боевую стойку.
— Господи, — шепчу я, когда она бросается на ближайшего к ней мужчину и одним движением валит его на землю.
— Это моя девочка. Борись, — подбадривает ее дядя Алексей, его дыхание учащается. — Мне нужен звук! — он кричит, когда она что-то говорит.
Виктор берет ноутбук у своего отца и перематывает, затем набирает что-то в коде на другом экране, прежде чем снова нажимает кнопку воспроизведения.
‘Вы знаете, кто мои отец и муж? Вы имеете хоть какое-нибудь гребаное представление, кто мой брат?’ — Она болезненно втягивает воздух, затем ее тон становится убийственно спокойным, когда она говорит, ‘Вы покойники’.
‘Koha për të vdekur, kurvë,’ — говорит один из албанцев.
— Время умирать, шлюха, — бормочет нам Виктор перевод.
Осознание того, что это произошло после того, как она нацарапала сообщение на внедорожнике, вырывает мое сердце из груди.
Я не могу смотреть, как она умирает.
Блять, нет.
Я делаю шаг назад, но мои глаза остаются прикованными к экрану, когда я наблюдаю, как все мужчины нападают на женщину, без которой не могу жить.
— Я... — Мое дыхание учащается, когда я наблюдаю, как она борется со всеми силами, что у нее остались. Мои эмоции выходят из-под контроля, и у меня перехватывает горло.
Она отбивается от четырех мужчин в своем и без того раненом состоянии, прежде чем один из них ударяет ее. Обе мои руки запускаются в волосы, и, клянусь, я чувствую боль, которую она испытывает, когда падает на дорогу.
Тем не менее, моя женщина с трудом поднимается на ноги, спотыкается, затем падает на колени.
‘Я пыталась, папочка,’ — хрипит она.
Я хочу вырвать воздух из своих легких и отдать его ей.
Мария заваливается на бок, теряя сознание, и когда ублюдок перекидывает ее через плечо, внутри меня все замирает.
Когда я смотрю, как они загружают ее в один из седанов и уезжают, гнев сменяет беспокойство, страх, потрясение.
Неистовая ярость захлестывает меня, я опускаю руки и глубоко вдыхаю.
Я иду за тобой, мой маленький боец. Просто держись.
— Время, блять, поохотиться, — рычит дядя Алексей, в его голосе слышна смерть.
Глава 23
МАРИЯ
Ублюдки перевязывают огнестрельную рану на моей ноге, чтобы я не истекала кровью у них на глазах, пока они будут пытать меня.
Просто охуенно.
Как бы я ни держалась, я не готова лишиться частей тела.
Мой разум переполнен паникой и болью, что затрудняет попытки придумать план побега.
Тебе просто нужно найти способ выиграть время, пока за тобой не приедет твоя семья. Они проверят устройство слежения и увидят, где ты находишься.
Единственное из плюсов, это то, что они опять не стали меня связывать. Наверное, думают, что я ничего не могу сделать из-за ранения в левую ногу.
Главный ублюдок указывает на двух других мужчин, которые присоединились к нам, пока я была без сознания, и они подходят, чтобы поднять меня на ноги. Мое тело кричит от агонии, но все, что я могу делать, это застонать.
Меня подтаскивают к стулу и усаживают на него, затем передо мной ставят деревянный стол. Я почти падаю на него, но мне удается удержаться на стуле.
Сверлящий звук заставляет каждый дюйм моей кожи неметь от мурашек.
Мои глаза останавливаются на главном ублюдке, который ухмыляется мне, держа в руке беспроводную дрель.
Я не выйду отсюда живой.
Я не успеваю додумать эту ужасную мысль, как меня хватают за руки двое мужчин. Они с силой прижимают мои руки к столешнице, но я борюсь с ними из последних сил.
Как бы я ни боролась с ними, я ни хрена не могу сделать, когда этот ублюдок хватает меня за запястье и вонзает сверло в тыльную сторону моей ладони.
— Нет, — кричу я, мои глаза широко раскрыты, кровь горит в моих венах.
Звук вызывает отвращение, запах горящей плоти ударяет мне в ноздри. Затем мучительная боль пронзает мою руку, разрывая плоть и кости.
Что-то глубоко внутри меня дает трещину прямо посередине, и тьма, которую я никогда не чувствовала, проникает в мою душу.
Все замедляется.
Время.
Мое сердцебиение.
Мои вздохи.
Сверло, выдергиваемое из моей руки.
Капли крови, падающие с металлического наконечника.
Как в замедленной съемке, я моргаю. И дышу. Я смотрю, как моя правая рука распластана по грязному дереву.
Как только он прижимает сверло к тыльной стороне моей левой ладони, я вырываюсь, вскакиваю, выхватываю у него сверло и всаживаю ему в глаз.