летам.
Тайну сердца прошу я начертать на могильной плите, Чтоб любовь к луноликой о себе говорила и там.
Не рычи на Бабура, собака подруги моей:
С кем еще на чужбине я могу предаваться мечтам?
60
Из-за любви к тебе, недружелюбной, и я бездомным стал;
Нет, не «бездомным», — я скитальцем в мире скорбей огромном стал.
Не поцелуешь — потеряю душу в пути; ведь я теперь Бродить в краю небытия безмолвном, пустом и темном
стал.
Я об устах луны спросил, и сразу их тайну разгадал, Смотрите, сведущим каким я в деле головоломном стал!
В служенье лукобровым, тонкостанным я постоянным был, И все-таки живой мишенью стрелам их вероломным стал.
Над повестью про бедного Фархада смеялся я, но вот Свою Ширин увидел я, и схожим с Фархадом, скромным
стал.
Что удивительного в том, что счастья не испытав, Бабур, От горестей разлуки слабым, совсем никчемным стал?!
Твой гибкий стан, пушок ланит, твой ясный глаз, прекрасный лик — Мой кипарис, мой базилик, живой нарцисс и роз цветник.
Из-за рубина уст твоих, походки, красоты, речей — Душа светла, глаза горят, красноречив и смел язык.
Моей шалуньей озорной замучен я, ошеломлен, Я еле жив, а в ней кипит веселой живости родник.
От безысходности судьбы, из-за бесплодности мольбы Я плачу, жалуюсь, кричу, я, опечаленный поник.
Из-за превратностей любви, скитальчества в чужих краях, Я — как Меджнун, моя родня — беда, удел мой — скорбный крик.
Для стрел твоих, красы твоей, для мук и для любви к тебе —
Бабура тело — цель, глаза — жилье, грудь — сень, душа — тайник.
62
Разве я у возлюбленных верность, смиренье видел? Кто мне скажет, что гурий, не склонных к измене, видел?
Любовались глаза мои прелестью этой пери, Кровь из них полилась — мир я словно в затменье видел.
Суждено ли мне, господи, чтоб еще в этой жизни От «покоя души» я покой — не мученье — видел?
Смотрит кровоточащее око, а в сердце — горе...
Ах, зачем каждый день горя этого тень я видел?
О Бабур, не надейся найти постоянство в людях:
В обитателях мира кто верность, смиренье видел?
Хорошо, что я снова увижу тебя, мой цветок, Хорошо, что лицом своим пыль я сотру с твоих ног.
Не болтай: «На тебя и не смотрит подруга твоя!»
Не пугай — от нее и не это стерпеть бы я смог.
Пусть ко мне ты была и придирчива и жестока, Я тебя не отвергну — я верность подруге сберег.
О, когда я свиданья вином на мгновенье упьюсь?
От похмелья разлуки уже я совсем изнемог.
Ввергнут в пламя тоски, я ищу утешенья в вине:
Может быть, я залью тот огонь, что разлукой разжег?
64
Настало время уходить, покинуть старый кров, Иди, куда глаза глядят, избавлен от оков.
Вдали от суеты мирской я стать святым хочу.
Доколе унижаться мне перед толпой глупцов?
Они преследуют меня... О, если бы навек
Не видеть человечьих лиц, людских не слышать слов!
Больное сердце не кори за бегство: ведь оно
Не так безумно, чтоб его я запер на засов!
Не говори: «Постой, Бабур, куда тебя несет?»
А что поделать я могу, коль божий суд таков?
Доколе молвой пробавляться, что ты словно роза в саду?
Когда, наконец, я в свиданье от мук исцеленье найду?
Хотя бы из жалости только взглянуть на себя прикажи, Я жажду увидеть, услышать тебя наяву, не в бреду!
Я — пес твой; волос твоих цепью за шею меня привяжи, Иначе в долине разлуки, боюсь — заблужусь, пропаду.
Отвергнешь ли неумолимо, небрежно ли мимо пройдешь, Что делать? Унижусь, обижусь, заплачу, встречая беду.
А если Бабур головою к твоим не приникнет ногам, Куда понесут меня ноги — с поникшим челом я пойду.
66
Эти губы-сластены сыплют сахар слов на пиру, Эти косы-арканы манят, расплетясь на ветру.
То лукавые брови сдвинешь, то прищуришь глаза, Сколько бед я узнал, поверив в эту злую игру!
Как вода, твой меч переливчат, и, летя на коне, Ты мое раздуваешь пламя, я от скачки — в жару.
Без очей твоих заболел я — взгляд один подари, Исцеленный таким лекарством, я тогда не умру.
Прочь уйти от ночи разлуки ты не можешь, Бабур, Как ни мечешься ты, стараясь раньше встать поутру.
Ты доколе, смеясь, бередить мои раны будешь, И кудрями мне разум мутить неустанно будешь?
О, доколе ты будешь других возносить до неба, А меня ты с землею равнять невозбранно будешь?
О, доколе, скажи, унижать мое сердце бранью
Эту душу держать ты во власти обмана будешь?
Мне пойти к тебе — трудно — тебе же легко. Всевышний Трудность мне облегчит — ты со мной постоянно будешь!
Не дождешься, Бабур, похвалы от своей подруги, Даже если ты красноречивей Хассана будешь!
68
Своим жильем мой глаз живой ты сделала, Каморку сердца вновь жилой ты сделала.
Опять, красавица, мне разум помутив, Меня раздавленным тоской ты сделала.
Пусть я умру с тоски — тебе и горя нет, Себя беспечною такой ты сделала.
Чтоб стрелами ресниц вновь забросать меня, Из тонкой брови лук тугой ты сделала.
О море милостей, внезапно скрывшись с глаз, Потоки слез моих рекой ты сделала.
Зачем Бабуру рай, ведь грудь его — себе Приютом, избранным душой, ты сделала?!
Ты всегда равнодушна, терзая мне сердце и раня, Ведь тебе — что поделать? — неведомы сердца
страданья?!
Каждый час, каждый миг я горюю, а ты и не знаешь, День ли, год, что тебе? — Ты в дурмане самолюбованья.
Ты в меня и не метишь стрелою лукавого взгляда, На мои раболепные не отвечая посланья.
Шейху делать здесь нечего. Он состоянья влюбленных Никогда и не знал — как же он нас понять в состоянье?
Зря, измученный, высох и в щепку Бабур превратился — На него, как на щепку, ты не обращаешь вниманья.
70
Увы, другому предана сердечно,
Меня ты мучишь, зло, бесчеловечно,
Стрелою взгляда всех сражая метко, В меня не попадаешь ты, конечно.
Не видишь ты лица моих страданий,
Не лечишь ран моей души увечной.
О, если б, утолив мое желанье, Не избегала встречи ты беспечно!
Бабур, за ту, что так тебя поносит, Молитвы возносить ты будешь вечно.
Мне красавиц жестокостью быть потрясенным доколе?
Остриями шипов этих роз быть пронзенным доколе?
Видеть из-за разлуки, любви и соперников злобных
Скорбь — в душе; кровь — в глазах, а себя
оскорбленным — доколе?
О, доколе я буду ее подчиняться указке, Буду я своей собственной воли лишенным — доколе?
Всякий раз взор твой язвы на теле моем замечает,
Сердце будет обидою опустошенным доколе?
Сердца не отдавай луноликим — быть может, отыщешь
Госпожу ему... сколько скитаться еще нам? Доколе?
72
Любой хвалы людской и преувеличений ты выше, Тебя зовут душой, но и таких сравнений ты выше.
Пускай прославлена краса небесных гурий безмерно, И все же для меня, безумца, нет сомнений: ты выше!
Уверен — гурия, твое лицо увидев, увянет,
Тебя поет молва, но пылких песнопений ты выше.
О потрудись, стрела подруги, ради сердца больного!
В моем недуге — всех лекарств и всех лечений ты выше.
Бабур избрал себе убежищем жилище любимой;
Пред ним и рай убог, Ризвана светлой тени ты выше.
Я во сне тебя видел — твой солнечный лик просветленный, И до Судного дня не хочу просыпаться, плененный.
Сзади — скорбь, рядом — горе, а передо мною — разлука, Вот чем я окружен, твоей близости прежней лишенный!
Видишь, оторвалось мое сердце от жизненной нити И повисло на пряди косы твоей, туго сплетенной.
Слез унять не могу я при виде тебя — ты ж от смеха Удержаться не можешь, увидев, как плачет влюбленный.
Рухнул стойкости дом — он подмыт был слезами Бабура, Столь большого ущерба не ждал я от влаги соленой!
74
Хочу ходить с тобою всюду, быть твоим верным псом.
Не пустишь — провожу глазами и помолюсь потом.
Вот наслажденье: лбом прижаться к порогу твоему!
Позволь такой счастливой жизнью зажить, храня твой дом.
Как не рыдать мне в дни разлуки? Как слезы скрыть? Они Со слезной жалобою лезут и миру бьют челом.
Доколь тебе не оглянуться, все мимо проходить?
Доколь мне пред тобой тянуться в отчаянье немом?
Бабур на солнце и не глянет, когда, отбросив прочь Печали ночь, он снова будет с луной своей вдвоем.
Если б я знал, сколь губительны ночи разлуки с луной, — Не выпускал бы из рук дни свиданья, пока я живой.
Нет и на пиршестве сердцу покоя, пока человек Возле себя не увидит любимую — сердца покой.
Сердце соскучилось так по любимым устам, что оно, Верно, у них взяло облик бутона, объято тоской.
Словно дыханье Мессии — так вдруг оживляет меня Весть от подруги далекой, что ветер приносит ночной.
Что ж, не теряй ни минуты — с друзьями, Бабур,
веселись:
Ты ведь не знаешь, что через минуту случится с тобой!
76
Попробуй солнце неба с тобою состязаться, Ему пришлось бы сразу в бессилии сознаться.
Красой своей слепящей, как роза, ты гордишься, Как соловей скорбящий, я вынужден терзаться.
Твой лик — тюльпан, но только тюльпан самодовольный, Твой рот — бутон, но только умеющий смеяться.
То за ушами вьются, то лоб скрывают кудри —
Ты подбери их, стыдно растрепанной казаться!
Кудрей связались нити и нить души Бабура, Так разве может узел подобный развязаться?
Добра, увы, я от тебя не вижу, Я радости, тебя любя, не вижу.
Я постоянства в тех, кто красотою Прославились, сердца губя, — не вижу.
Увы, я справедливости и правды, О состраданье вопия, не вижу.
Я преданного в дружбе человека, Кому б я мог открыть себя, — не вижу.
Чернил, чтоб начертать страданья строки, Я в глуби черных глаз, скорбя, не вижу.