– Да, молодец! – похвалила Мари, продолжая заниматься Ником. – Я видела заросли чуть ли не на самой тропе. Принеси мне пучок. Быстрее!
– Я мигом! – Зора побежала по тропинке.
– Я умер?
Мари вздрогнула при звуке его голоса и посмотрела на парня. – Нет. Ты не умер. Не разговаривай. Береги силы. Я еще буду тебя двигать, но сначала перевяжу твои раны.
– Щенок – в безопасности?
– Да. Ригель в безопасности.
– Ригель?
Мари кивнула.
– Ну да, его так зовут.
– Значит, ты теперь с ним.
Это не было вопросом, но Мари быстро ответила:
– Да, он мой спутник.
И тут же появился Ригель, просунул голову между ними и принялся обнюхивать лицо Ника. Тот слабо улыбнулся:
– Рад, что ты жив.
– Ну, ты тоже еще жив благодаря ему. Скажешь ему спасибо – если выживешь.
Она отогнала Ригеля, но тот отошел лишь на пару шагов и устроился у ног Ника, не сводя с нее глаз. Мари поразилась преданности Ригеля человеку, который, очевидно, знал его – может, жил с ним в изысканном городе на деревьях – и ощутила острый укол ревности. Неужели Ригель уйдет к нему? Что, если ее пес захочет вернуться в Древесное Племя и жить так, как живут его собратья?
Мари опустила глаза и уставилась на мох. Руки ее застыли, и она чувствовала, что сердце вот-вот разорвется.
Тут Ригель зашевелился. Он быстро подошел к ней и ткнулся в нее носом, наполнив ее своей любовью – своей бескорыстной и бесконечной любовью. Мари обняла пса за шею и зарылась в мягкий теплый мех. «Прости меня. Я больше никогда не усомнюсь в тебе. Прости!»
– Фу, совсем забыла, какой этот тысячелистник вонючий! – выдохнула Зора и нахмурилась: – Я думала, мы спешим, бежала всю дорогу, а бегать я не люблю, а ты тут обнимаешься со своим чудищем. Не похоже это на спешку.
– Просто давай сюда траву и продолжай собирать мох. О, а еще он очнулся. Пусть это тебя не удивляет.
– Да после сегодняшнего меня уже ничем не удивить.
Мари ничего не ответила – она прожевала кусочек травы, выплюнула себе в руку и стала быстро накладывать комочки на сочащиеся кровью раны. Велела Зоре не отставать и прикладывать листья мха на кашицу. Ник не открывал глаз и не проронил ни звука до тех пор, пока Мари не приподняла его, чтобы обработать место, куда вошло копье. Тогда он застонал и, моргнув, открыл глаза.
Мари, качая головой, осматривала рану, говоря скорее себе, чем ему или Зоре:
– Я ничего не смогу с ней сделать, пока мы не вернемся в нору. Если я вытащу острие сейчас, он истечет кровью. Надо прижечь рану.
– А до этого что ты собираешься с ней делать? Выглядит она ужасно: кровавая, распухшая, брр! Да и речная вода так себе лекарство, – заметила Зора.
– Да уж. Придется чистить и следить даже после прижигания. Но прямо сейчас я все равно приложу тысячелистник и мох. И затем надо идти. Чем больше времени пройдет с момента ранения, тем труднее будет вынуть наконечник и справиться с заражением.
Мари дожевала остатки травы, наложила кашицу на рану вокруг наконечника и сверху мох и снова устроила его на камне. Выпрямилась и пошла к воде помыть руки.
– И что теперь?
– А теперь Ригель посторожит его, а ты сходишь за сухой одеждой.
– А ты что?
– А я пойду за мамиными носилками. Постараюсь как можно скорее. – Она присела на корточки рядом с Ригелем. – Останешься здесь. Следи за ним и постарайся не укусить Зору. – Мари посмотрела на девушку и добавила: – А если Ник очнется и захочет напасть на Зору, укуси его!
– Правда? – Зора ухмыльнулась.
Мари улыбнулась ей в ответ:
– Правда. Но не обольщайся. Я думаю, Ник и сесть-то не сможет, не то что напасть.
– В любом случае, приятно, что ты об этом подумала. – Зора протянула руку и осторожно погладила Ригеля по голове. Один раз. Ригель вильнул хвостом. Тоже один раз.
Мари наклонилась к Ригелю:
– Присмотри за Ником и Зорой, а если кто-нибудь появится, спрячься. Пристально посмотрев в глаза собаки, она нарисовала мысленные картины того, что должен был делать Ригель и что – ни в коем случае нет. Пес вилял хвостом и согласно повизгивал, мысленно посылая ей утешительные, наполненные теплом сигналы. – Хорошо. Я тебе верю. Я скоро вернусь. Очень скоро. И я люблю тебя. Мари поцеловала его и припустила трусцой, поманив Зору: – Пошли!
Всю дорогу до купальни она обгоняла Зору, что оказалось нетрудно. Кажется, у девушки не было ни капли выносливости.
– Ты что, вообще никогда не бегала? – удивилась Мари, когда Зора проковыляла к берегу и сложилась пополам, жадно глотая воздух.
– Старалась-не-делать-этого-пока-возможно! – выдохнула та.
– Отнеси это ему, – велела Мари, швыряя Зоре одну из самых старых своих рубах и ночную сорочку. – Вытрешь его насухо рубашкой, только не касайся ран. Потом укроешь чистым. Я скоро вернусь с носилками и, надеюсь, еще с чем-нибудь, что заставит его уснуть, пока мы не дотащим его до норы.
– Погоди, мы что – потащим его вот по этому? – Зора выразительно посмотрела на скользкие камни, по которым они только что спустились. – Прямо вниз?
Мари улыбнулась.
– Ну, тащить его по этим камням наверх было бы еще тяжелее. – Не дожидаясь ответа Зоры, она закончила собирать сухую одежду и побежала домой.
33
По дороге Мари перебирала в памяти все, что когда-либо слышала от Леды про такие серьезные ранения, какие были у Ника. С застрявшим в спине наконечником копья предстояло повозиться. Мари становилось не по себе при мысли о том, сколько всего надо будет сделать: вытащить отломок, промыть рану, а потом взять один из специальных прутьев Леды, прижечь кровоточащие сосуды, чтобы убить любую жуткую инфекцию, которая наверняка успела поселиться в ране.
Ранение представлялось серьезным, но самыми коварными были внутренние кровотечения. Мама звала их немыми убийцами. Мари знала, как их можно обнаружить – однако при беглом осмотре Ника следов таких кровотечений она не заметила. «Но я же не настоящий Целитель и могла что-то проглядеть», – корила она себя, подходя к изгороди колючей куманики и подхватывая трость, чтобы пройти лабиринт.
Мари попыталась избавиться от страха и ощущения бессилия. Действовала она решительно, но чувствовала себя куда менее уверенно. Она прошла в кладовую, где Леда хранила лекарский инвентарь, и принялась за тщательные поиски, попутно вслух перечисляя то, что нужно, чтобы ничего не забыть.
– Корень валерианы – надеюсь, он вырубится перед тем, как мы его потащим. – Мари быстро заварила густой крепкий отвар, чтобы перелить его в кожаную флягу и отнести Нику. – Одеяло и веревки, надо будет привязать его к носилкам, чтобы тянуть волоком по камням. – Мари помедлила, качая головой и бормоча: «Нет, будет больно». Потом вернулась в кладовую и стала посреди комнатки, ощутив такую беспомощность и тоску по матери, что хотелось рухнуть на колени. Поддаться отчаянию. Забиться в уголок и реветь, реветь…
Нет, нельзя. Никто ее не спасет. Никто не поможет ни ей, ни Ригелю, ни Зоре, ни даже Нику из Древесного Племени. Думай, Мари! Мама была превосходным учителем. Она научила тебя многому: только вспоминай.
И тут, ощутив себя глупенькой и совсем юной, Мари выбежала из кладовой и бросилась к покрытому изящной резьбой сундучку, стоявшему у изголовья постели матери; он принадлежал многим поколениям Лунных Жриц, задолго до тех времени, о которых помнила Леда. Мари помедлила. Она не открывала его со дня гибели матери. Медленно приподняв крышку, она вдохнула аромат розмарина – отныне до конца дней этот запах будет напоминать ей о матери.
На аккуратно сложенных одеялах и теплых зимних вещах лежал дневник матери, где она писала об опытах исцеления. Она нежно коснулась его, ощутив кончиками пальцев потертость обложки. Все рожденные в Клане дети рано обучались чтению и письму; их поощряли развивать данные от рождения таланты по мере взросления. Творческая жилка и трудолюбие женщинами Клана ценились, и всякий раз, когда у дитяти открывался талант поэта, резчика, охотника или красильщика, этот талант получал развитие, пусть даже это означало, что ребенка приходилось отдавать на усыновление в соседний Клан. Но дочери Лунных Жриц обучались отдельно. Их обучали матери с заделом, что в будущем именно им придется отвечать за здоровье Клана, физическое и душевное. И вести к тому же его историю, описывая происходящее в дневниках.
– Мамин дневник, мамин волшебный дневник, – бормотала Мари. – Хоть ты мне много раз повторяла, что там нет никаких волшебных историй, – скорее, там про то, что такое наш Клан, – я все равно считала это твоим особенным волшебством. – Она открыла дневник на страничке, заложенной ярко-синим пером сойки, и дрожащими руками провела по отпечаткам букв, выведенных родной рукой:
Мари, милая моя девочка, делай все, что можешь, но не старайся все предусмотреть. Нерешительность не менее опасна, чем бездействие. Если ты поверишь в себя так же сильно, как верю в тебя я, все получится. Люблю тебя.
На мгновение почудилось, что Леда вернулась и стоит рядом с ней, внушая Мари уверенность в своих силах тем, что всегда, всегда верила: ее любимая дочь справится. Мари прижала дневник к себе. Потом вытерла слезы, собралась с духом и принялась листать страницы.
Свежеватели провели Тадеуса через мертвый Город таким быстрым шагом, что он едва поспевал за ними, неся Одиссея на руках. И тут началось нечто очень странное. Как только на горизонте показалась река, он будто бы обрел второе дыхание. Внезапно нести Одиссея стало легче. Боль и жжение, которые он втайне от всех испытывал много недель после того, как на кожу и в рот ему попала кровь отравленного оленя, прекратились.
Раз – и все. Так же внезапно, как и начались.
Тадеус облегченно вздохнул, и вместе с воздухом вдохнул какой-то запах. Или, точнее, не один запах. Он учуял воду, хотя река едва-едва виднелась, а еще что-то острое и грязное – и краем глаза увидел какого-то грызуна размером с кролика, прошмыгнувшего от одного разрушенного здания к другому.