И уж совсем непонятно, что рядом с Алестаром делать Джиад? Неужели Алестар не понимает, что присутствие человеческой избранной — оскорбление для будущей супруги, которую представляет Эргиан? Или это напоказ двору, народу и жрецам? Что ж, Алестару должно быть виднее, чего он добивается. И что может получить таким вызовом традициям.
Однако во взгляде кариандского принца, брошенном на Джиад, не было обиды или оскорбленного самолюбия. Разве что спокойная задумчивость, будто они продолжали играть в риши, которое здесь называется тосу. Только как ни назови игры, хоть в фишки, хоть в политику, суть их не меняется.
А мимо склепа все тянулись и тянулись бывшие подданные Кариалла. Поклонившись и оставив королю последний знак почтения, они проплывали мимо Алестара и еще раз низко кланялись, а затем уплывали, но уже не в тот ход, которым вышли из дворца, как заметила Джиад, а мимо, наверх и прямо в город. Трое иреназе рядом с Джиад, замершие у склепа сановники и охрана, включая гвардейцев и Дару с Кари — никто так и не произнес ни звука, пока последний хвост не мелькнул в отдалении.
После этого к склепу проследовали, один за другим, одиннадцать каи-на. И снова Джиад задумалась, что означает особое положение Ираталя. Возможно, Алестар тем самым показывает, что назначил его главным советником? Что ж, не худший выбор, наверное.
Все подводные аристократы проплыли мимо. За ними — гвардейцы, но те, поклонившись Алестару, так и остались плавать немного поодаль. Конечно, им же еще надо было поставить на место крышку.
И вот сам Алестар, не оборачиваясь, подплыл к последнему пристанищу отца. За ним последовали Джиад с Ираталем и Эргиан. Но кариандский принц, поклонившись склепу и положив к нему небольшой букет водорослей, обвитый усеянными жемчугом лентами, кланяться новому королю Акаланте не стал, просто отплыл подальше. За ним — совершивший весь ритуал Ираталь. И, наконец, у склепа остались только Алестар и чувствующая себя совершенно лишней Джиад.
Однако Алестар так не считал. Положив руку ей на плечо, он сказал бесцветным, но очень четким голосом:
— У нас говорят, что ненависть оставшихся — слишком тяжелая ноша для уплывающих навсегда. Я прошу прощения за все, что сделал тебе мой отец. Это было ради меня и ради города. Если кого и ненавидеть, так меня, а не его.
— Я… не держу на него зла, — от всей души ответила Джиад. — Малкависом клянусь. И… — она помолчала немного, подбирая слова. — Я понимаю, ради чего он делал то, чего сам не хотел. Он был истинным королем.
Кариалл покоился на ложе, усыпанном лентами, крошечными букетиками и жемчужными нитями. Лицо короля было абсолютно спокойно и даже в уголках губ, показалось Джиад, притаилась улыбка. А рядом…
Рядом, сохраненное то ли искусством жрецов, то ли неведомой магией, лежало на соседнем ложе еще одно тело. Окружающие его ленты и водоросли давно истлели в прах, только жемчуг и самоцветы поблескивали на буро-серой пыли, но давно умершая жена Кариалла, чьего имени Джиад даже не знала, словно спала. По погребальному ложу разметалась волна золотых волос, обрамляя нежные и тонкие черты лица. Глаза были прикрыты, но кожа казалась живой, и розовые губы вот-вот дрогнут в улыбке. Глядя на это лицо, Джиад теперь понимала Кариалла, всю жизнь хранившего верность умершей. Король был верен не красоте, хотя и редкостной даже для иреназе. Лицо его возлюбленной, подарившей Кариаллу наследника ценой своей жизни, дышало благородством, чистотой и искренней любовью…
— Они теперь вместе, — тихо проговорил Алестар. — Хотя… они всегда были вместе. Это и есть настоящая любовь. Не запечатление, а вот… это.
Он склонился к руке Кариалла и последний раз коснулся ее губами, прощаясь. Затем так же поцеловал руку матери. Отшатнулся от склепа, неуклюжим толчком хвоста торопливо отплыл, пряча лицо, и Джиад сейчас пошла бы на многое, чтобы облегчить или хотя бы разделить боль утраты, которая ей самой была неведома.
Гвардейцы бережно накрыли склеп крышкой, и безмолвие снова окутало место скорби.
Джиад подплыла к глядящему в сторону дворца Алестару, тронула за плечо, обтянутое темной тканью, простой и даже грубой. Принц обернулся. Совсем неуместно Джиад подумала, что вот таким она Алестара еще не видела. Похудевшее и осунувшееся за одну ночь лицо выглядело пронзительно взрослым. Сколько тот ни носил драгоценностей раньше, но по-королевски величественным стал только сейчас, сняв их все и заплетя волосы в тугую гладкую косу, перевитую черным кожаным шнурком. Только на запястье вызывающе блестел обручальный браслет, да на груди поверх черной туники на толстой золотой цепочке горел изнутри мрачным кроваво-красным огнем рубин неправильной формы — Сердце Моря, главный знак принятого Алестаром королевского бремени.
***
Алестар знал, что навсегда запомнит эту ночь. В его душе и памяти она осталась, как шрам после раны, не убившей, но глубоко разрезавшей тело. За стенами кабинета дворец, печалясь и ужасаясь, готовился к похоронам, но его никто не тревожил, оставив наедине с отцом и скорбью. А Алестар даже скорбеть не мог по-настоящему, что-то закаменело в нем, как застывает вылившаяся в воду кипящая лава.
Тот, кто убил отца, не просто лишил Алестара дорогого и близкого существа, он разрушил его веру в справедливость. Отец был великим королем, чтимым за мудрость, любимым подданными, — но оказался беззащитен перед чьей-то подлостью. Нанести удар в спину, не дав возможности уклониться или защититься, не позволив даже успеть понять, что тебя убивают! Убийца не хотел рисковать гневом Сердца Моря…
Поняв это, Алестар понял и то, почему тайник в кабинете пуст. И почему отец велел охране оставить пост. Он ждал кого-то. Ждал, не доверяя гостю или желая проверить его правдивость, — Сердце позволяло не только защититься в случае необходимости, но и распознать ложь. Но позволил оказаться за своей спиной… почему? И как в кабинете оказался нож Джиад?
Он почти всю ночь просидел на дне кабинета, обняв себя руками за плечи, подвернув хвост и думая, думая… Поверить в виновность Джиад, что бы ни кричали жрецы, было немыслимо. Но кто мог узнать, что нож лежит без присмотра, а потом успеть взять его и отправиться к королю? Вопросы теснились вокруг, как крабы-падальщики вокруг мертвечины, и Алестар в отчаянии думал, что будет самым никчемным королем за всю историю Акаланте. И наверняка последним, если Сердце Моря не найдется.
Потом он все-таки заставил себя собраться с силами и на исходе ночи понял, что нельзя никому, ни единой живой душе позволить узнать, что Сердце похищено. Без реликвии Акаланте беззащитен и перед гневом вулканов, и перед войной, чем не замедлит воспользоваться та же Суалана.
Поэтому перед самым рассветом Алестар тоскливо оглядел отцовский кабинет, по-новому рассматривая и знакомые с детства фрески, и рабочее место отца, и огромный шкаф с кипами табличек, прикрывающий угол, в котором Алестар любил играть в детстве. Там было так уютно… Теперь кабинет был мрачен и словно виноват, как стражник, что не уберег хозяина.
Поднявшись вверх, Алестар подплыл к отцовскому столу и в его недрах нашарил маленькую рукоять, открывающую еще один тайник. Здесь хранилась вещь, о существовании которой не должен был знать вообще никто. По локоть засунув руку в ящик, он нащупал и достал точную копию Сердца Моря — крупный рубин с выточенной сердцевиной. Свернув резную крышечку, наполнил копию туаррой из шара со стены, и фальшивое Сердце засветилось совсем как настоящее.
Эта ложь давала хоть небольшую отсрочку. А еще надежду, что убийца испугается, решив, что украл не настоящую реликвию, а подделку. Совсем слабую надежду — Алестар себя не обманывал.
Самым же отвратительным было, что теперь он вообще не знал, кому можно довериться. Отца убил кто-то очень близкий… Но кто? Слуга, советник, наложница, охранник? Кого он ждал, не посвятив в это даже собственного сына?
Высоко-высоко в небе разгорался невидимый под водой рассвет, знаменуя новый день. Акаланте готовился проститься с повелителем и ждал, что его наследник будет хранителем и защитником города и народа, а Алестар чувствовал полное бессилие. Теперь только упрямство и яростная ненависть не позволяли ему сдаться. Да еще холодное осознание, что больше никто и никогда не встанет между ним и его бедами. Больше не на кого надеяться, отец не придумает выход, не защитит, не позволит быть слабым, положившись на его силу и мудрость.
И выплывая навстречу Ираталю, явившемуся с гвардейцами и слугами, чтобы подготовить тело отца в последний путь, Алестар запретил себе малейшую слабость. Он выдержал весь ритуал похорон и прощания, заперев боль в себе и превратившись в камень внутри и снаружи. Вокруг были искаженные горем лица, искренние слова соболезнования, обещания верной службы и любой помощи… Он кивал, принимая все — и не веря. Где-то в этой толпе, провожающей одного короля и тут же присягающей другому, плавал и убийца. Разве что Джиад была вне подозрений, но и перед ней Алестар не мог позволить себе слабости. Любая слабость немедленно стала бы губительной течью в плотине его спокойствия.
Так прошли похороны. В последний момент прощания Алестар дрогнул. Он редко плавал с отцом к усыпальнице: не мог смотреть на лицо матери. И сейчас видеть их обоих было почти невыносимым. Почти…
Он справился с горем, как с норовистым салту, так и пытающимся ударить о скалу или выбросить из седла. Стиснул поводья, сжал покрепче лоур… Вернулся во дворец вместе с Ираталем и Джиад, единственными, кого сейчас мог видеть рядом. Но и Ираталя отпустил, когда они втроем доплыли до дверей спальни Джиад. Начальник охраны понимающе кивнул, оставив их вдвоем.
— Прости, — устало сказал Алестар, когда они проплыли внутрь. — Я оставил тебя одну, да еще и в неведении.
— Ничего… Как вы?
Она села на край кровати, рассеянно поглаживая кинувшегося рыбеныша, подняла голову, смотря на Алестара с обычной спокойной откровенностью.