— Я за тобой наблюдал, Марта. Ты что ни день ходила на кладбище. Даже когда его перекопали экскаватором. Что ни день.
— Хочу остаться здесь, — отвечает глухой голос. — Хочу здесь умереть.
— Это значило бы — не выдержать испытания, Марта. Поверь, я тоже подумывал об этом. Такой выход как бы сам собой напрашивается. А другой — чужд и далек, верно? У нас, у стариков — заметь, я значительно старше тебя, — сложились свои привычки. Если нас пересадить на другое место, мы уже не приживемся. Просто захиреем и погибнем. Так, во всяком случае, говорят. Но верно ли это? Я для себя кое-что нашел, Марта, то, что мне подходит. Место, где еще какое-то время можно будет жить. Подальше от всего этого. Дом сложен из хороших клинкерных кирпичей. И стоит прямо в лесу. Дрова, так сказать, растут у порога. Зато до ближайшей лавки шагать и шагать. Ну и что? Надо держать себя в форме. А главное — я туда хочу, Марта, я сам туда захотел.
Женщина притихла. Вероятно, только теперь стала его слушать по-настоящему.
— В этом все дело, Марта, — говорит дед все тем же тоном. — Нужно чего-то хотеть. Я бы мог взять тебя с собой. Но из этого ничего хорошего не получится. Я привык жить один. Да и места там маловато. А расстаться с книгами душа не велит.
— Кому такая старуха нужна? — В ее хриплом голосе звучат и какие-то ребячливо-капризные нотки.
— Для такой легкой на ногу, как ты, всегда найдется дело, — уверенно отвечает дед. — У них теперь почти для всего есть машины. И все равно тысячи разных дел остаются для таких, как ты, — легких на подъем и не утративших живую душу.
Я осторожно отхожу в тень. Ни за что на свете не стал бы я сейчас мешать деду. Он спасает человеку жизнь. И любое вмешательство может быть смертельным.
Но делать мне здесь больше нечего. Разве что самую малость: я тихонько прокрадываюсь в комнату деда, беру связку книг, лежащую на столе, и кладу к себе на багажник. Потом отталкиваюсь и качусь по инерции вниз, в обезлюдевшую деревню. Переднее колесо подскакивает, наехав на корень, бутылки «колы» звякают сзади. Этот лишний звук действует мне на нервы.
Я выгибаю спину, нависая над рулем, и жму на педали, как бешеный.
Но не успеваю я доехать до шлагбаума посреди лесной глуши, как впереди в поле моего зрения появляется некая вихляющаяся точка. Вглядываюсь пристальнее. Кто-то катит навстречу. И машет рукой. И кричит «ура!». Дикси! Дикси на древнем тяжеленном дамском велосипеде. Лицо у нее красное, волосы слиплись от пота.
— Это ты? — кричу я так, как будто мы встретились на другой планете. Она притормаживает и, переведя дыхание, ставит одну ногу на землю.
— Слушай, — с трудом выдыхает она, — я совсем выбилась из сил.
— А зачем так гонишь?
— Я хотела… Я думала…
— Со мной все о’кей, — быстро вставляю я.
Этого заявления ей, видимо, вполне достаточно. Она сразу начинает рассказывать:
— Ой, ты же ничего не знаешь! Твои старики застряли возле нашего дома. «Трабант» отказал. Представляешь, как твой папаша раскипятился! Мой бы рад помочь, да ничего в машинах не смыслит. А мамаша все сновала вдоль забора и все повторяла: «Все бы ничего, но мы собирались еще заехать к дедушке». А с Луцем тоже полный прокол. Тот дядя в старом городе продал мопед раньше, чем мы явились. Жалко! Да ничего не поделаешь.
— Кончай ныть! — обрываю я. — И так все ясно. Ничего сделать нельзя. Вообще ничего! Разве только бравый вид.
Дикси испуганно зажимает ногами раму велосипеда.
— Почему ты так кричишь?
— Когда хочу, тогда и кричу. А не нравится — мотай отсюда. Никто тебя не звал.
Она обижается, но ненадолго. Уже через минуту тихонько шепчет:
— Думала, может, тебе помощь понадобится.
Она то поднимает, то опускает плечи. Всерьез огорчена. Навалилась всем весом на руль. Уставилась в одну точку на асфальте. Сейчас разревется.
Надо бы предотвратить это. Вскочить на велик и жать. Поедет вслед, как миленькая, и слезы вмиг высохнут. Странно, но я почему-то медлю. Вдруг весь размяк от ее преданности. Черт знает что такое!
Наконец я хватаю свой велик за седло и руль и одним рывком поворачиваю его обратно.
— Куда ты? — спрашивает Дикси, всхлипывая.
— Назад! — кричу я, не оборачиваясь. — Забыл кое-что.
Она едет вслед, с грехом пополам держит дистанцию, даже когда я прибавляю скорость. Времени на то, чтобы осмотреть мертвую деревню, у нее почти нет. Лишь один раз, упершись ногами в обе педали, она приподнимается с седла и сквозь сени полуразвалившегося дома глядит на заброшенный сад. Ее впечатления умещаются в одном-единственном восклицании:
— С ума сойти!
И опять сосредоточивается на дороге, потому что та идет круто в гору. Прислонив велик к забору, я велю Дикси не сходить с места, ныряю под лестницу на чердак, запускаю руку в ящик с инструментами и нахожу то, что мне надо. Куском голубого мелка я пишу на двери дома: «Был у тебя. И еще приеду. Привет! Хеннинг».
— Слушай, — говорит Дикси из-за забора. — Он что, ничего не знает?
— Почему, — отвечаю я, — все он знает. Но, может, все равно чего-то ждет.
Хлопнув Дикси по плечу, я бросаю:
— А теперь молчи и поехали.
Я пропускаю ее вперед. Держусь вплотную за ней. И убеждаюсь в том, о чем догадывался: она и понятия не имеет, что такое спортивная езда. На педали жмет неритмично, судорожно, переваливается с боку на бок, как утка, все время оборачивается, то ускоряет, то резко снижает темп, как только я ее поджимаю, опять надсаживается, да так, словно собирается добраться до Москвы за полчаса. Через минуту выдыхается и рада, что велик хоть немного катится по инерции.
После шлагбаума я теряю терпение. Пригнувшись к рулю, я гоню так, что пулей пролетаю мимо нее. За считанные секунды я обставляю ее на сотню метров. За ближайшим поворотом я останавливаюсь, чтобы послушать, как она подъедет. Даже на слух ясно, что она выбилась из сил. Дышит тяжело, с присвистом. Одна стойка багажника оторвалась и бьет по крылу.
За третьим поворотом она не выдерживает и валится на бок.
— Больше не могу, — выдыхает она, побагровев от напряжения. И, немного передохнув, спрашивает: — Зачем ты это делаешь?
— Потому что для меня тащиться как черепаха — хуже смерти.
— Но у нас еще уйма времени.
Она смотрит на солнце — оно стоит все еще высоко над кронами.
— Как у кого, — недовольно бросаю я.
— Куда же ты спешишь?
Если бы я знал! Мне было бы куда легче. Может, я гонюсь за обманчивой надеждой, что мой час еще не пробил и что-то еще произойдет.
Но ничего особенного не происходит.
— Пусти меня вперед, — канючит Дикси. — Я и так знаю, что ты едешь быстрее.
— А знаешь — говорю я, — если захочу, я могу в таком темпе жать до самого дома. До дома, поняла?
— Да знаю я.
— А может, и дальше.
— Вполне возможно.
— И даже наверняка.
— Ясное дело. А пока пропусти меня вперед.
Она садится в седло и отталкивается. Я еду за ней, держа короткую дистанцию, и испытываю странное чувство облегчения. Едет она, разумеется, по-прежнему стилем «утка». Пускай хоть так, зато равномерно. Видимо, дело тут в ровном рельефе местности; в конце концов я и сам втягиваюсь в этот сонный ритм. И вскидываюсь, только когда вижу, что она вдруг решительно и без всякого предупреждения сворачивает с шоссе на лесную тропинку.
— Стой! — кричу я. — Куда?
Она как-то странно вздрагивает всем телом. Однако останавливается, слезает с велосипеда и спокойно отвечает:
— Домой. Куда же еще?
— Но домой надо через пустошь. А вовсе не через лес!
— А почему? Так же намного короче.
— Потому что заблудимся.
— Да что ты! Я ведь так ехала.
И она садится в седло и едет. Даже не оборачивается. И вскоре скрывается за раскачивающимися ветками молодых сосенок.
Пожалуйста! Вольному воля. Но я и не подумаю следовать за ней. Буду стоять где стою и ждать, когда она перепугается и с виноватым видом вернется. А вернется она обязательно. В этом я уверен. На сто процентов. Так что она даже не услышит от меня ни слова упрека.
Через пять минут я начинаю орать:
— Дикси-и-и!
Поначалу голос звучит глухо. Но в третий раз разносится уже далеко, а протяжное «и-и-и» отдается жутковатым эхом. Но Дикси не появляется. Я перехожу на свист. Когда-то умел в два пальца. Оказывается, не забыл. Пронзительный свист рассекает воздух над кронами. Наверно, даже в городе слышно. Жду еще минуту. Потом хватаю велик и вне себя от злости поворачиваю его в сторону леса. Злюсь я потому, что таких девчонок терпеть не могу. Сперва липнут к тебе, а потом вдруг отваливают и идут себе своей дорогой.
В посадках молодых сосенок воздух недвижен и прогрет. Я нависаю над рулем и хочу поднажать. Однако тропинка так узка и так петляет между сосенками, что приходится все время быть начеку. К тому же почва то и дело меняется. Колеса то увязают в песке, то чавкают по заболоченной низинке. Заднее колесо несколько раз виляет по грязи влево и вправо. Наконец я попадаю в широкий след колес Дикси. И еду более или менее уверенно.
Но лишь промучившись довольно долго, я вижу впереди качающуюся ветку — видимо, Дикси ее задела. И действительно, вскоре я слышу и звяканье стойки, бьющей по крылу. Значит, Дикси совсем близко. Немного поднажать — и догоню! Нажимаю. Тут же конец колючей ветки хлещет меня по глазам: острая боль ослепляет, глаза еще долго горят огнем. Когда я наконец решаюсь их открыть, Дикси все еще не видно. А дребезжанье слышится, причем все на том же расстоянии. Всякий раз, как мне кажется: вот сейчас! — то ветка хлестнет по лицу, то сойка вспорхнет из-под колес, то в песке увязну. А Дикси все не видно.
Наконец я унижаюсь до просьбы. Правда, раздраженно, но все же прошу:
— Дикси, кончай эти глупости!
На этот раз голос мой звучит глухо. Потому что воздуха не хватает.
Вдруг впереди раздается какой-то глухой удар. Лязг цепи. Скрежет крыльев. Вопль ужаса. В две-три секунды я подлетаю к Дикси. Поперек тропинки возвышается железнодорожная насыпь. Дикси врезалась в нее и теперь лежит перед мотком колючей проволоки. Она стонет.