— Ты что, ты что! — говорю я.
Но стоны не унимаются, и я добавляю:
— В чем дело-то?
Она выползает из-под велика. И в первую очередь оглядывает его. Не найдя видимых повреждений, пробует сгибать и разгибать левую стопу. Получается.
Мне сейчас очень пригодилась бы жвачка. Сунул бы в рот, и все упреки как водой смыло. А без жвачки они просятся наружу.
— Ну, ты даешь! — говорю я. — Такого идиотства еще не видывал. Это надо же — врезаться в насыпь! Ты что, ослепла, что ли? Да и дорогу помнить не вредно. Конечно, если ее знаешь. Мне один раз проехать — всю дистанцию с закрытыми глазами вижу!
— А я и одного не проехала, — сипит Дикси.
— Что-о-о?
— Я по шоссе катила, как и ты.
— Значит, просто так дунула, на авось?
Она сморкается и отворачивается.
— Захотелось чего-нибудь выкинуть. Чтобы ты не думал, будто я могу только посуду мыть.
Теперь пришел мой черед застонать.
— Чтобы ты обо мне забеспокоился.
Я мешком оседаю на первую попавшуюся рыхлую кучу. Ноги прямо-таки подламываются. Нет, честно! Надо же услышать такое. Вроде бы сегодня суббота как суббота, но мы с ней одни посреди пустоши, и место такое глухое, что ни туда, ни сюда.
— Слушай, — говорю я, помолчав, и гляжу, как она вертит стопой. — Послушай: я ничуть о тебе не беспокоился. Я вообще ни о ком и никогда не беспокоился!
Почему последнюю фразу я не сказал, а выкрикнул? Дикси бросает на меня быстрый взгляд исподлобья и говорит:
— Вот именно.
Что-то в ее глазах говорит мне, что сказано это всерьез. Пожалуйста! Я готов пуститься в длительное обсуждение темы: парализующее действие всех видов страха. А также вопроса о том, как его подавить, прежде чем он возникнет. К сожалению, острая боль вынуждает меня прервать все рассуждения. За считанные секунды боль распространяется по всему телу. Кожа горит и нестерпимо чешется. Я вскакиваю и исполняю танец дикарей, сопровождая его шлепаньем себя по ляжкам и пронзительным воем.
— Что случилось? — вопит Дикси вне себя от ужаса.
— Муравейник! — воплю я в ответ.
Ее передергивает, словно она тоже подверглась нападению. Но потом она подходит к куче, на которой я только что сидел, и ковыряет в ней палкой.
— В самом деле. Рыжие муравьи. Не обращай внимания. Говорят, они даже полезны для здоровья. — Она смеется. — А лучше всего — скинь с себя одежку.
Такой выход мне отнюдь не улыбается, и я бросаюсь наутек. Взвалив велик на плечо, я карабкаюсь на насыпь и шагаю вдоль полотна. Вскоре я приноравливаюсь к коротким промежуткам между шпалами. Дикси это дается с трудом. Она старается не отставать, но то и дело спотыкается. Тащить велосипед на плече ей тяжело, она пыхтит и стонет. Наконец совсем выбивается из сил, останавливается и меняет тактику. Теперь она жалобно просит. Так-то лучше.
— Ну, подожди же. Постой. Я не хотела тебя обидеть. Просто смешно показалось, как ты уселся прямо на муравейник. Ну что тут такого? Не могу я так быстро. Подожди же! Ты хоть знаешь, где мы находимся?
Вопрос не лишен оснований. Ищу глазами солнце. Но небо заволокло. Солнце может быть и впереди и сзади. Пока я в нерешительности топчусь на месте, Дикси догоняет меня. И с тяжелым вздохом ставит велик на землю.
— Как здесь тихо, — говорит она, испуганно помолчав и послушав тишину. — Прямо жуть берет, как тихо.
Вполне в ее духе: только что смеялась — и уже паникует.
— Чушь, — обрезаю я. — Мы в Европе. И страна у нас как-никак цивилизованная.
Вид, открывающийся перед нами, противоречит моим словам. Сколько хватает глаз, никаких признаков человеческой деятельности. Кругом одни сосны, березы и заросли дрока. И все — самосев, растут в полном беспорядке. Даже насыпь при ближайшем рассмотрении вписывается в общую картину. Рельсы покрыты бурой ржавчиной, между шпалами буйно кустится трава. Последний поезд прошел здесь много лет назад.
— Мертвая дорога, — говорит Дикси.
Значит, она тоже это заметила. И сказала с соответствующей интонацией.
— Ну и что из того? — грубо обрезаю я ее. — Куда-нибудь да ведет.
Я решительно взваливаю велик на плечо. Но Дикси опять останавливает меня. Голос ее дрожит от благоговения.
— Представь себе, будто в один прекрасный день ты просыпаешься в непроходимой чаще тропического леса. Ты совсем один. Однако можешь пожелать, чтобы рядом оказался еще кто-то. Но тоже только один! Кого бы ты выбрал?
Я молча трогаюсь в путь. Но через некоторое время замечаю, что ее вопрос засел у меня в голове. И пока я шагаю по шпалам, применяясь к коротким промежуткам между ними, в уме прокручиваются разные ответы. Кого бы я выбрал? С кем захотел бы оказаться в чаще девственного леса? С матерью? Да она сама бы подставилась змее, только чтобы та меня не ужалила. С отцом? Тот всегда шел бы впереди, чтобы указывать путь. С Луцем? Как только батарейки его кассетника сядут, его сразу потянет домой. С Гундулой Фишер? Это еще куда ни шло, хотя, по правде сказать, не знаю, как она поведет себя при виде большущей жабы. На ум приходит младший из тех двух полицейских. С ним, наверное, здорово было бы вместе красть лошадей, если, конечно, удастся их найти. Усач, вероятно, пожалел бы расстаться со своим сверкающим мотоциклом, зато при неожиданной встрече с женской частью туземного населения оказался бы весьма полезным и компанейским парнем. А у Магды можно было бы поучиться, как справляться с одиночеством. Как насчет того дяди, что увез столбик с названием деревни? Он основал бы селение, дал бы ему название и законы, потом сел бы в тенечке и стал бы покуривать и размышлять, откуда он взялся или даже кто он, в сущности, такой. А что — с таким человеком, который делает все, что только возможно, но не пускает слюни от восторга перед сделанным, наверняка хорошо жить вместе.
На этот раз Дикси не отстает от меня ни на шаг. Она хочет добиться ответа.
— Ну что, подумал? Кого бы ты выбрал?
Тоже вполне в ее духе: всякий пустяк, который взбредет ей в голову, воспринимать всерьез. Хочет услышать от меня какое-то имя. Хочет знать, кому я доверяю. Сказать ей, что ее кандидатуру я тоже рассматривал? Ведь когда с превеликими трудностями пробираешься по девственному лесу, то даже шнурок для ботинок подлейшим образом может стать проблемой — со мной это случается каждый раз, как приходится развязывать узел. Только у Дикси хватает и терпения и ловкости, чтобы справиться с этим делом. А если, к примеру, сломаешь ногу? Кто не потеряет голову, побежит позвать на помощь и обязательно вернется? Дикси. А если, предположим, придется достойно умереть, кто разделит мою участь, даже если есть шанс самой спастись? Дикси. Она могла бы стать идеальным товарищем; быть бы ей только немного покрасивее. Хотя бы чуть-чуть. В конце концов, мы живем же не в девственном лесу, где это не играет роли. Мы живем в Европе, и страна у нас как-никак цивилизованная.
Оказывается, Дикси и еще кое-что может. Она угадывает мое настроение по походке.
— Ты опять злишься, — говорит она. — Сразу видно.
Я снимаю велик с плеча и поворачиваюсь к ней.
— Знаешь, чего я терпеть не могу? — говорю я. — Скажу тебе откровенно: расспросов. Дома, в школе, вечно все что-то у тебя спрашивают. А теперь и ты туда же. При том, что сегодня утром я поехал с намерением наконец-то что-то сделать. Сделать, понимаешь?
— Почему ты так орешь?
— Вовсе я не ору.
Дикси испугана. И огорченно крутит головой. Явно не ожидала такого взрыва с моей стороны. Она же не знает, что я нарочно напускаю на себя злость, чтобы ненароком не назвать ее имя. Беру ее велосипед, взваливаю себе на плечо и трогаюсь. Она берет мой и шагает за мной след в след.
Так мы топаем с полчаса в одном и том же направлении. День все равно пропал, так что уже безразлично — туда мы идем или нет. Ни слева, ни справа лес не расступается и не пропускает вглубь себя ни одной мало-мальски протоптанной тропки. Мы как будто навечно приговорены семенить по этим проклятым шпалам.
Наконец ухо различает какой-то звук. Это то нарастающий, то спадающий рокот дизеля, работающего на низкой передаче. А может, это грузовик «татра» с прицепом. Они ежедневно проезжают мимо нашего микрорайона, груженные щебнем. Прежде чем свернуть к новой строительной площадке, им приходится включать привод на все колеса. Иначе в грязи застрянут.
Дикси тоже останавливается. И в полном восторге внимает шуму мотора, хотя я готов поручиться, что она не отличит грузовик «татра» от «ланц-бульдога». Во всяком случае, машина движется под прямым углом к насыпи. Уже слышно, как побрякивают борта.
— Вперед! — говорю я. — Там где-то должен быть переезд.
Мы хватаем велосипеды и мчимся из последних сил. Насыпь железной дороги на перекрещении с шоссейной расширяется, образуя площадку. Раньше здесь наверняка был шлагбаум. Еще стоят столбы, бочкообразное сигнальное устройство с крышей в виде большого колокола и домик дежурного. Ставни на окнах открыты, стекла по углам затянуты паутиной. Тем не менее видно, что обе комнаты пусты.
Грузовик «татра» с грохотом появляется из просеки и с ходу влетает на насыпь. На рельсах он вдруг останавливается. Лицо человека за лобовым стеклом кажется мне знакомым. Когда-то давным-давно я его где-то видел. Он выключает двигатель, раскорякой вылезает из кабины, быстро облизывает кончики пальцев и говорит просто, как нечто само собой разумеющееся:
— Ну, вот и приехали!
А тут и справа кто-то вылезает из кабины и спускается на землю. То, что раньше можно было счесть за достоинство осанки, теперь оказывается старческой негибкостью. Спрыгивая, он не может спружинить, и удар о землю отдается во всем теле. Даже издали чувствуется, как хрустят суставы. Но он и вида не подает, что ему больно. Сперва заглядывает в кузов. Потом разглядывает нас. Его суровый взгляд на долю секунды задерживается на Дикси.
Она вся сжимается от страха.
— Кто это? — шепчет она еле слышно.
— Иоганн Леберехт Раухут. Мой прадед.