Она проснулась, когда поезд уже оставил за собой пригороды и пересекал, покачиваясь и стуча, стрелки городского промышленного района. С обеих сторон в вагон падал свет, потому что узкая колея перешла в широкий участок с многочисленными путями. Проехали паровоз, окутанный белыми клубами пара. Эта картина понравилась Ханне. Потом в вагоне потемнело. Мутные стекла большого вокзального ангара отфильтровывали только серую часть дневного света. Ханна осталась у вагона, чтобы уши привыкли к шумам, исходившим из множества неизвестных источников и сливавшимся под куполом вокзала в непрерывный гул. На этот раз в гул не включилось шипенье сжатого воздуха — водитель локомотива не опустил дуги токоприемника. Это шипенье однажды очень напугало Ханну, когда она проходила совсем рядом с электровозом.
На поперечном перроне маневрировали электротележки. Ими управляли молодые люди, которыми Ханна восхищалась. Но она не доверяла им и поэтому постаралась как можно быстрее добраться до кассового зала. Здесь, в гуле голосов и успокоительном шарканье многочисленных ног, она наконец-то облегченно вздохнула.
Сначала кофе, уж так было заведено. Она всегда пила его в буфете между багажным отделением и туалетами.
Было тесно. Посетители балансировали чашечками с кофе, пробираясь к высоким круглым столам, на которых всегда стояла грязная посуда. И наслаждение от первого глотка иногда мог нарушить толчок локтем. Но кофе был хорош. И настолько дешевый, насколько это только возможно. Иногда Ханна позволяла себе корзиночку с кремом. Она слышала, что люди приезжали из города на вокзал только ради этих корзиночек. Чтобы такое заведение имело собственную пекарню! Ханну это смешило — она научилась ценить юмор будней. Сегодня за прилавком стояла красивая блондинка. Она демонстрировала неуместность своего пребывания в такой забегаловке, высокомерно и брезгливо сдавая сдачу с точностью до пфеннига. Но кофе был действительно хорошим.
Соседями Ханны оказались толстый железнодорожник и какой-то старый щеголь. Железнодорожник поперхнулся и сдвинул кепку на затылок. Розовая полоса отделяла белую кожу надо лбом под слипшимися волосами от красного лица. Должно быть, путевой обходчик, подумала Ханна. Она непроизвольно пододвинулась к нему. Фат щелчком достал сигарету из пачки, закурил от мигавшей зажигалки, отошел от стола и выдохнул струйку дыма, присоединив ее к тому, который уже висел под потолком. Собственно, для завершенности сцены нужно было бы еще запрокинуть голову, но он был горбат и не стал этого делать. Ханну его поведение не задело. Если бы посетители для нее что-то значили, она бы не улыбнулась. Да и щеголь никого уже не имел в виду. Разве что картину, которую изображал.
Но кофе-то был и в этот раз хорош.
И все-таки на вокзальной площади ее зазнобило. Как сыро и холодно! Она так и знала: хорошего дня не получится. Перед ней в обе стороны неслись автомобили. Между дорожными полосами на трамвайной остановке ждали люди, подняв воротники и плечи. Ханна нырнула в пешеходный туннель и, проходя мимо женщины, торговавшей плетеными серебряными и золотыми поясами, замедлила шаг. Но поток прохожих унес ее дальше. Ханна утешилась тем, что Андреа и по праздникам одевается скромно. Она быстро поднялась по ступенькам вверх. Одно из испытаний, которые она сама себе назначила. Если она когда-нибудь запыхается, то с вылазками в город будет покончено. Намерение, которое она не принимала всерьез.
Она научилась верить, что и плохие дни имеют свои хорошие минуты. Даже от холода была польза: многие предпочли остаться дома. На улицы вышли только те, кем двигала необходимость. Такие люди, как Ханна.
Пустынная площадка перед газетным киоском. Она склонилась к окошку, и вот он, первый успех. В киоске сидела ее «приятельница». Мощный торс высился рядом с раскаленным докрасна калорифером, черные цыганские локоны обрамляли расплывшиеся черты лица. Исполнялся цирковой трюк: киоскерша, шевеля губами, пересчитывала пачку иллюстрированных журналов и одновременно удерживала сигарету в уголке рта. Она еще умудрилась прогудеть что-то вроде приветствия.
— Все то же?
— Как всегда, — ответила выжидательно Ханна.
Темные глаза продавщицы смотрели из-под кустистых бровей полунасмешливо, но дружелюбно.
— Сегодня ничего нет, — прогудело еще раз из окошка.
— Нет так нет, — сказала Ханна и отступила. Она осталась у киоска — смиренное ожидание входило в ритуал. Подходили другие люди с мелочью, зажатой в кулаке. Спрашивали обозрение, спортивную газету, какой-нибудь журнал. Получив желаемое, роняли монеты на стеклянное блюдечко. Услышав отказ, молча отходили, так и не разжав пальцы. Иногда какое-то жалкое существо, о котором трудно было сказать, мужчина это или женщина, брало в осаду покупателя и выкладывало ему историю своих семейных передряг, давно поросших быльем: так зарабатывались пожертвования на текущий день.
Ханна научилась не понимать буквально отрицательные ответы. Нужно отступить и остаться в тени. В благоприятный момент она получит давно вышедший журнал мод или продаваемую из-под прилавка «Зеленую почту», завернутую в старую газету, которую Ханна также аккуратно оплатит. Иногда в будке сидело молодое создание, не знавшее о таких тонкостях. Тогда Ханна и не спрашивала ни о чем, лучше дождаться следующего раза и гудящего, словно в трубу, голоса. Сегодня он прогудел:
— Разве что «Мозаика».
— Прекрасно, — согласилась Ханна.
Она заплатила, поблагодарила и отправилась дальше по маршруту. Сделано первое приобретение дня, достаточно бесполезное. Правда, сын соседки читает взахлеб Карла Мая[4]; так что у него уши горят. Ханна подбросит ему этот пестрый журнальчик. Он и стоил ей всего несколько пфеннигов. А ритуал надо соблюдать, только он сохраняет контакт с киоскершей.
На круглой площади раскинулся сквер. Зима пощадила деревья и кустарники. Ветер не шевелил голые ветви. Ханна представила себе, как будет выглядеть сквер ранней весной. Низкий зеленый газон, цветочные клумбы. На листьях уличная пыль. Она надеялась, что еще увидит это.
Ханна осторожно обошла островок грязи и набрела на спуск в подвал. Собственно, необходимости не было. Но в центре города имелся еще только один туалет, и женщины стояли в очереди перед входом. Кроме того, здесь, глубоко под землей, она встретит настоящую подругу.
Хели бурно приветствовала ее:
— Ну и ну! Ты что, непоседа! В такую погоду! И когда ты поумнеешь?
Хели, как и Ханна, родилась в Силезии. Годы поработали над ней, она расплылась, кожа стала как тесто. Она отбивалась кремом и пудрой, мазала жирной помадой губы, красила веки в сиреневый, а волосы — в платиновый цвет. Неискусственным оставался только диалект. Он и сблизил обеих женщин. Ханна, обычно старавшаяся быть ненавязчивой, уже при первой встрече сдружилась с ней.
— Ты из Штригау? — спросила тогда Хели.
— Из Лигница.
— Ну и ладненько, — Хели преисполнилась энтузиазма, — у меня никаких денег, по-землячески.
Так и повелось. Так будет и сегодня.
— А что дома делать? — сказала Ханна. — Там тоже не вёдро.
Хели кивнула и уселась на изящный столик из мореной коричневой древесины; гнутые ножки и завитушки странно выглядели на фоне кафельных стен и ряда клозетных дверей, окрашенных в белый больничный цвет. Она кивнула Ханне на табуретку. — Или…
— Потом… — ответила Ханна, потому что и здесь требовалось соблюдение ритуала. Хели перевернула тарелку. Монеты соскользнули в подставленную горсть и оттуда в оттопыренный карман розового нейлонового фартука, под которым колыхалась грудь. Жест был однозначен: между нами никаких денег.
Ханна правильно истолковала его. И правильно отреагировала. Лучшим ответом на любезность был интерес к любовным приключениям Хели. Она спросила:
— Ну, и какие дела?
Хели повернулась, колени немного разошлись.
— С кем?
— С Оскаром.
— Оскаром? Я тебе рассказывала? Ему каюк.
— Что ты…
— Неужели я тебе рассказывала? Он ничего из себя не представлял. А теперь его увезли в желтой машине в клинику. Ему не подняться.
— Жалко. Такой… постоянный в своей привязанности…
— Ха! — Хели рассмеялась коротко и презрительно. — Развалина, и больше ничего! Ты думаешь, я переквалифицируюсь на сиделку? Не дождетесь! Что, у меня других не будет? Да хоть десяток!
— Другие? — Ханна умело направила беседу.
Внушительная грудь Хели взволновалась.
— Рудольф! Обхаживал меня с рождества. Только я поднимусь на улицу, он уже рядом. Как из земли вырастал. «Милая вы моя, — говорит, — сделайте любезность, возьмите меня с собой. Такая женщина, у вас должна быть уютная квартирка. Не могу я встречать Новый год в приюте! Вам не приходилось? Никакой радости, никто не напьется. В такой праздник! Раньше я всегда добавлял жене водку в глинтвейн. Посмотрели бы, как она потом скакала!»
— Какая наглость! — возмутилась Ханна.
— Вот именно. Я — и какой-то старик из богадельни! — Хели встряхнулась так, что закачался бюст. — Да никогда!
— И как же ты от него отделалась?
— Да так! В один прекрасный день, недели три назад, слышу шаги на лестнице. Походка не женская, говорю я себе. Поднимаюсь и встаю в дверях. Конечно, он собственной персоной. Мой Рудольф. Меня так и взорвало. Вы ошиблись, говорю, здесь женский туалет, мужской на вокзале. «Но, милая, — говорит он, — это же я, Рудольф, я только хочу…» — А я ему: не важно, что вы хотите, проваливайте, а то я позову полицию. Как бы вам крылышки не подпалили за оскорбление общественной морали… «Ради бога, — промямлил он, — не подумайте…» — и дунул наверх.
— Ну и бедовая же ты, — вполне искренне заметила Ханна.
Кто-то спускался по лестнице. Обе женщины насторожились, потом их плечи расслабились; стук каблучков почти разочаровал Ханну. Вошла женщина, еще молодая, изысканно одетая. Она по привычке сморщила нос. Хели не удостоила ее взглядом. Если тут и пахнет, то э