Солнечная погодка, спокойный воздух – не шелохнет.
Но вот на подходе к Белому морю (в том самом месте, где двумя годами раньше начались неприятности у Леваневского!) – первая тревога: на новом приборе – масломере расходного бака – изрядно и опасно упало показание количества масла. Так рано? Байдуков, не раздумывая, ухватился за ручку альвеера и занялся интенсивной перекачкой. Качал долго, но масломер – ни с места.
И вдруг – по полу, по днищу фюзеляжа стали широко расплываться масляные пятна, лужицы и брызги. Неужто старая история? Опять возвращение? Но наконец удалось разобраться: под неплотно сидевшим стеклом прибора заклинилась стрелка масломера. Всего лишь. А масла в расходный бак было послано столько, что все, что туда не вместилось, расплылось по самолету. Освободил Байдуков эту чертову стрелку, и стала она показывать правильно. Теперь пришлось рвать на тряпки мешки и вытирать масло, заниматься уборкой.
Кольский полуостров встретил экипаж хмуро, многослойной тяжелой облачностью. Байдуков сменил Чкалова и стал искать свободные проходы – не хотел на перегруженной машине заползать в неспокойные хляби, но деваться некуда – перешел на слепой полет, окунулся в зону обледенения. И все же ему удалось выйти за облака – там хорошая погода, ясная, и за штурвал снова сел Чкалов – продолжил полет, а Байдуков пошел менять Белякова.
От прохода над контрольными точками Новой Земли, где ждали самолет спортивные комиссары, экипаж отказался сразу – пробиться к земле на визуальный с нею контакт в той метеообстановке было очень непросто.
Над Баренцевым морем верхняя кромка облачного слоя стала заметно повышаться, и Чкалов потянулся за нею – все набирает и набирает высоту. Она уже за пределами графика полета, самолет идет на нерасчетном режиме с явным перерасходом горючего, а впереди – новая преграда – темная, сплошная стена. Ее не перевалишь – это циклон. Зато справа появилась светлая полоска безоблачного неба, и Чкалов устремился туда, стал обходить стену по ее южной кромке. Больше часа шел самолет ломаными курсами на восток, а то и с южной слагающей. Вперед, к полюсу – ни на метр.
Но деваться некуда – пора доворачивать на север, входить в облака. За рулями Байдуков – он так и не прилег. Валерий Павлович опять идет отдыхать – это уже надолго: из циклона выход будет не скорый.
Байдуков взял курс на ЗФИ – Землю Франца-Иосифа, решил пробиваться к ней в слепом полете. Самолет покрывается льдом. Под ледяной коркой потряхивает хвост, и Байдуков дает полный газ, лезет наверх. Наконец светлеет, становится легче. Только мотор довольно часто стал давать выхлопы в карбюратор. Это капризничает новый бензин – высоты не любит. Приходится обогащать смесь, расходовать лишние килограммы топлива.
Уже к ЗФИ, одному из главных опорных пунктов, экипаж затратил лишнего времени более трех часов, хотя ветерок на пути был всякий, как в любом циклоне – где встречный, а где попутный и вполне умеренный. Эти обходы и нерасчетные режимы работы мотора удлиняют путь и съедают бензин.
А за циклоном потекли широкие реки фронтальных разделов. Пока самолет идет между ними – Байдуков спешит хоть немного прислонить голову, но вот впереди очередной фронт и из пилотской кабины раздается оклик: «Ягор!»
И Байдуков с невидящими глазами снова заползает в пилотское кресло, уступая свой, еще не остывший ночлег Валерию Павловичу.
Когда небо закрыто, а самолет идет по курсу и ведет его Георгий Филиппович – Беляков чувствует себя спокойнее и в минуты устоявшегося режима полета валится на пол (не на койку же – там спит Чкалов) и мгновенно засыпает.
Уже заметно, как на высоте более 4000 метров туговатой становится голова, вяловатыми движения. Экипаж начинает припадать к кислороду, но осторожно, экономно – его не так много, чтоб можно было им дышать вволю.
Чкалов больше трех часов за штурвалом не выдерживает, требует замены независимо от погоды. У него – жалуется командир – ноет нога.
На подходе к полюсу Беляков с тревогой прикинул – опоздали на 6 часов. Если в пути снова придется совершать обходные маневры и прибегать к нерасчетным режимам работы мотора, – Сан-Франциско не видать.
А тут, как назло, подошла новая гряда облаков, и уже отдохнувший Чкалов набирает еще большую высоту, уходит от гряды вправо, в свободное от высоких облаков пространство и только через час разворачивается, беря направление на полюс. А курс погуливает, и Беляков иногда напоминает голосом, а то и записками: «Валерий Павлович, держите курс точнее».
Внизу сплошные облака. Над папанинской экспедицией экипаж прошел молча. Кренкель настойчиво вызывал борт самолета, но удалось услышать только его пролетающий звук.
– Ребята, мотор! – громче всех кричал Папанин. И спортивный комиссар Федоров этот волнующий факт официально зафиксировал в протоколе.
Но вот за Северным полюсом вдруг открывается необозримое пространство ясной погоды – от самых льдов до небесной бесконечности. Шесть часов безоблачной благодати, да еще с крепким попутным ветром – это крупная удача.
Да приходит и ей конец – пошли высокие и грозные облака. И опять нерасчетный набор высоты, обход фронтальных нагромождений с ломкой курса вплоть до обратного, в сторону полюса. В облака никто не хотел окунаться – там все же не очень уютно.
За рулями опять Байдуков, а Валерий Павлович лежит на баке – у него ноет нога.
Позже, в своей главной книге «Чкалов», Георгий Филиппович о затянувшихся лежках своего командира напишет с потрясающим некрологическим пафосом и неподражаемо скрытой иронией: «Зачем будить уставшего пилота?… Спи, отдыхай, наш командир, ты одним своим блестящим взлетом тяжелейшего АНТ-25 с аэродрома Щелково уже сделал половину всего, что нужно для полного выполнения задания».
Ничего себе – «половинки»! С первой Байдуков и сам мог справиться – взлетел бы, будь он командиром, не хуже Чкалова или Леваневского, который тоже поднимал перегруженную машину еще в позапрошлом году. А вот вторая «половинка» Валерию Павловичу, мягко говоря, была не по плечу: он так и не освоил технику пилотирования в слепом полете, а согласился лететь через полюс. Знал – с Байдуковым не страшно.
Не зря бывалые и знаменитые летчики, добрые друзья Георгия Филипповича, иногда в компании подшучивали над ним, говоря о Чкалове: «Зачем ты возил его в Америку?» Георгий Филиппович похохатывал и отшучивался: то говорил: «Так мы его сами в экипаж пригласили», то повторял неотразимый аргумент: «Тут ничего не поделаешь – его любил Сталин».
Да и сам Байдуков иногда, выступая на крупных публичных собраниях в честь чкаловских перелетов, не раз начинал свою речь сакраментальной фразой: «Вот говорят, будто Чкалова в Америку я перевез. Ну, это не совсем так…» И дальше шло повествование, из которого явствовало, что Чкалова в Америку перевез все-таки он, Байдуков.
Славы ему эти откровения не прибавляли, да он ее не искал, но и Чкалов не тускнел под инерцией воплощенного Сталиным образа «Великого летчика нашего времени».
… А Беляков совсем изнемог – у него раскалывается голова, он валится на днище фюзеляжа и уже ничего не способен делать. Ему хотелось только одного – спать. Но друзья тормошат его, подбадривают, и он снова проявляет признаки активности, пытается понять, где находится самолет, – частые смены курса совсем запутали навигационные расчеты.
Поиск точки своего местонахождения занял немало времени. Но вот концы найдены – самолет снова выходит на линию пути, хотя и с изрядной потерей времени и горючего. Экипаж еще посасывает кислород, но он уже на исходе, и Байдуков, чтоб разом покончить с мучениями, стремительно уходит вниз – там легче дышать. Он до упора убрал газ, прошел сквозь облачный слой, и вдруг из радиатора, прямо в пилотский фонарь мощно ударил водяной поток, моментально заморозивший лобовые стекла.
Это в шаге от катастрофы: еще минута-другая, и мотор сгорит, заклинится.
Чкалов и Беляков бросились к запасам воды, а она уже давно превратилась в лед и нацедить удалось совсем немного. В ход пошла моча, хранившаяся для анализов, содержимое термосов, но расширительный бачок все же удалось заполнить и перегнать эту кошмарную смесь в радиатор. Мотор «ничего не заметил» и потянул дальше.
Кто ж это спровоцировал такую «диверсию?» Оказывается – пароотводная трубка. На энергичном снижении на малых оборотах мотора ей стало не хватать обогрева от выхлопных газов, и конденсат элементарно замерз, закупорив трубку. Давление пара в радиаторе, естественно, повысилось, и фонтан рванул. Хорошо еще – радиатор уцелел.
Но полет был спасен. Самолет спокойно шел по горизонту на высоте 3000 метров. Так бы и держаться, да вот облака опять сгустились, полезли вверх, стали стеной, и Байдуков снова на полном газу стал набирать высоту аж до 6000 метров. Выше машина не шла – пришлось то лавировать между облачными башнями, то врезаться в них.
У Чкалова пошла кровь из носа и из ушей. У Белякова кончился кислород. Его тошнит, но он ползком, на четвереньках подтягивается к Байдукову, передает ему карту и тот сам, сидя за штурвалом, определяет свое расчетное местонахождение.
Белякову нужен был отдых – сейчас же! – иначе он мог выйти из строя окончательно, как минимум – до конца полета. Думать нечего – Байдуков решает занять место штурмана, а Чкалова – пришлось рискнуть, несмотря на глубокие сумерки и надвигающуюся ночь, – усадить за штурвал.
Но ничего, Валерий Павлович держится. Только курс гуляет. Ему трудно с непривычки вести машину по приборам, и он выключает кабинное освещение и подсветку приборной доски, всматривается в ночное пространство. Оно не такое уж непроницаемое – короткая летняя северная ночь с крупным обломком луны достаточно прозрачна и сквозь ночной мрак слегка обнажает очертания горизонта. Лететь можно и без приборов слепого полета.
Но вот подошли облака, и Чкалов, не выдержав, кликнул своего «Ягора», просит сменить его. Пришлось будить Белякова, а Байдуков снова садится в пилотское кресло, и теперь уже надолго, до самой посадки.