Но хорош бы я был, если б вдруг заскулил: «Так товарищ командующий, заявки на перелет нет, а на Ли-2 я все равно к вам не успеваю»…
Он мог бы буркнуть мне что-нибудь обидное, вроде «ладно, сиди уж дома»…
Нет, только не это. Меня охватил злой азарт: «Раз со мной так – я тоже не лыком шит».
Думаю, он все это понял.
Командующий действительно вызвал меня еще раз, но уже поздней осенью и загодя. Я приехал поездом.
С полнейшей ошарашивающей неожиданностью он предложил мне перейти в его управление на должность заместителя начальника боевой подготовки.
– Чучев скоро уйдет. Предстоят перестановки, а у нас на его место пока некого ставить, – раскрывал он свои карты.
Чучев – это заместитель командующего по боевой подготовке.
У меня не было ни минуты на раздумья. Идти мне сюда не хотелось: как я буду тут работать без аэродромов и самолетов? Но отвергать предложение командующего – это не к лицу офицеру. Нужно было отвечать:
– Возьмете меня – верой и правдой буду служить делу. А оставите в дивизии – всю жизнь добром вспоминать вас буду.
Командующий, видимо, очень удивился моей неожиданной тираде, поскольку из строевых соединений, особенно из управлений Воздушных армий, крупные начальственные фигуры прямо-таки ломились в Москву, а этот провинциал из захолустного гарнизона…
– Хорошо, – сказал мне на прощание командующий. – Возвращайся в дивизию. Работай.
Может, в те минуты он вспомнил свое назначение на совсем для него неподходящую должность начальника Главного штаба?
Спустя много лет я от него услышал и главную «тайну».
Оба его заместителя – и первый, и по боевой подготовке – были людьми пожилыми и не имели ни малейших шансов выдвинуться на место командующего. Поэтому он, полагая, что не скоро покинет этот пост, намерен был в скором времени подтянуть ближе к себе, на место первого зама, как своего наследника, генерала Молодчего – дважды Героя Советского Союза, совсем недавно окончившего Академию Генерального штаба, а на боевую подготовку – меня. Но все вышло по-другому…
Командующий хоть и продолжал стремительно развивать ракетную составляющую Дальней авиации, но не прекращал наращивать и авиационные стратегические силы. Их дежурные подразделения, меняясь, уже круглые сутки стояли на боевом дежурстве в готовности к подвеске ядерных бомб. Для них на аэродромах шло интенсивное строительство новых хранилищ.
А в Семипалатинске выстроили великолепную четырехкилометровую бетонную полосу, и маршал Судец настоял на передаче ее в состав Дальней авиации еще для одной дивизии Ту-95.
Полоса-то хороша, и жилой городок неплох, да чуть в стороне от него атомщики регулярно вели подземные испытания ядерных зарядов. Городок сотрясался, уровень радиации поднимался до грани терпимого. Но с этим столкнулись позже, а сейчас формирование и подготовку командиров подразделений и их экипажей для двух полков командующий поручил мне на базе нашей дивизии. А кто еще подготовит? Наша была единственной с таким вооружением, тем более – тут работали замечательные летчики-инструкторы и прекрасные летные командиры, часть которых стала во главе новых полков и эскадрилий, составивших основу новой дивизии.
Однажды осенним утром два новых полка Ту-95 гуськом взлетели с нашего аэродрома и ушли в Семипалатинск. Это была славная дивизия.
Владимир Александрович терпеть не мог, когда в делах армий и соединений Дальней авиации копались разные комиссии из Генштаба или ВВС.
Но как-то раз и в «мою» дивизию нагрянула крупная группа генералов и полковников из управления ВВС во главе с первым заместителем главнокомандующего маршалом С. И. Руденко.
Дня через два, в полночь, была объявлена тревога.
Нужно сказать, что в те годы на изготовку дивизии уходило очень много времени – около 12 часов. И дело заключалось не в том, что нужно было закачать в самолетные баки целый состав железнодорожных цистерн (каждый самолет брал более 100 тонн горючего), а в другом: все это время съедала другая операция – трудоемкая и сложная технология подготовки ядерных зарядов, укладка их в ядерные бомбы и ракеты, транспортировка к самолетам на тихом ходу по многокилометровым дорогам и подвеска на самолетные замки. Заряды, разумеется, были учебные.
Если учесть, что после полной изготовки к боевым действиям летному составу предстоит маршрутный полет в течение 14–16 часов, можно себе представить, в каком состоянии окажется экипаж после бессонной ночи на исходе более чем суточного бодрствования.
Поэтому через два часа после объявления тревоги, в течение которых летный состав успевал проверить работоспособность самолетных систем и усвоить предстоящую боевую задачу, я всех их отправлял в специально оборудованные комнаты спать.
Мои друзья, командиры дивизий, надо мной потешались: «Ха-ха-ха, после объявления тревоги он всех отправляет спать!»
Да, я так поступил и на этот раз и объяснил маршалу Руденко – почему. Он все понял и назначил взлет на поздний вечер. Ну, вот и великолепно – будет время отдохнуть днем.
Но еще за день до объявления тревоги мне доложили, что в Виннице, в штабе Воздушной армии, появился будто бы маршал Судец. Он никак себя не выказывал, но к нему стекались все сведения о событиях, проистекавших в нашей дивизии. Знал ли об этом маршал Руденко, мне не было известно – ему я ничего не докладывал.
Вечером, перед взлетом, когда летный состав был собран для последних указаний, я, отпустив к ним командиров полков, поднялся на вышку КДП, вышел на опоясывающий его балкон, где расположился, рассматривая панораму аэродрома, маршал Руденко, и доложил ему о готовности дивизии к полету. Он разрешил действовать по плану, как вдруг меня срочно вызвали к телефону.
Я не верил ушам: начальник штаба Воздушной армии генерал-лейтенант авиации Николай Васильевич Акиндинов впечатывал каждое слово:
– Вам на сегодня отбой. Вылет перенести, один к одному, на завтра. Все!
– Чье это решение? – вскричал я.
– На сегодня отбой. Вам понятно? – резко отрубил Акиндинов.
– Товарищ генерал, – перешел я на жесткий тон, – у меня маршал Руденко, кто, кроме него, может дать отбой? Я сейчас приглашу его к телефону.
– Нет! – взвизгнул Акиндинов.
Я уже догадался, кто этот «инкогнито», но Акиндинов не имел полномочий называть его имя и продолжал долбить только то, что было ему поручено.
– Экипажи прошлой ночью не отдыхали, пусть отдохнут в эту, – чуть приоткрылся Николай Васильевич, но на большее решиться не посмел.
– Мне все ясно, – завершил я разговор, – пойду докладывать маршалу.
Подбирая каждое слово, я доложил ему о переносе полета на сутки.
– Кто дал отбой, кто посмел? – мгновенно вскипел он.
И тут, видимо, Сергей Игнатьевич все понял. Он резко вскочил на ноги, надел фуражку и на быстром ходу бросил:
– Ну, что ж, давайте отбой.
Потом стремительно сошел с вышки, сел в машину и укатил.
Следующие вечер и ночь действительно шли по плану.
Когда первый самолет, уже в глубоких сумерках, подруливал к предварительному старту, на ВПП приземлился Ил-14 маршала Судца. Командующий поднялся на вышку, вышел на балкон и, как ни в чем не бывало, сел рядом с Руденко, закурил сигарету и разговорился с ним.
Ночь была черная. Руление и взлет шли в полном радиомолчании – экипажи работали только на прием. Взлетел первый полк, взлет продолжал второй. Но вот на запасной волне командир корабля Сенников доложил со стоянки о выходе из строя электромоторчика управления триммером руля поворота и о том, что этот моторчик уже меняют. Вскоре неисправность была устранена, и я разрешил выруливать на старт. Но взлет замыкающего полка заканчивался, и Сенникову, уже изрядно отстававшему от него, предстояло одиночным самолетом проруливать мимо КДП, что не могло не вызвать вопросов у моих маршалов. Пришлось мне, чтоб упредить их любопытство, выходить к ним с объяснениями. Но еще не дослушав доклад, Руденко неожиданно перебил меня:
– Не нужно его выпускать. Техники работали ночью, в спешке могли наделать ошибок. Все взлетели хорошо, с ровными интервалами – часы можно было проверять, – а еще один самолет значения иметь не будет.
И вдруг – резкий басок маршала Судца:
– Где самолет? – Вот он! – отвечаю.
В эту минуту из-за поворота, светя всей дюжиной фар, разворачивался в нашу сторону корабль Сенникова.
– Выпускайте! – скомандовал Судец.
– Есть! – ответил я. Повернулся и вышел.
Поторопился Сергей Игнатьевич со своим указанием: нужно было выждать реакцию Судца. Они хоть и работали многие годы рядом, но на этот раз командующим Дальней авиацией был Судец, и в возникшей ситуации он все равно не отмолчался бы. Может быть, и он рассудил бы так, как Руденко, но это было бы решением командующего. Властью он не привык делиться. И любое прикосновение к ней со стороны его резко настораживало и возбуждало агрессивное противостояние.
Да и своего командира дивизии, видимо, не хотел выставлять несмышленым, будто не понимавшим того, в чем так уверен был Руденко.
Но все это – эпизоды «быстротекущей жизни». Впереди маршала Судца ожидали серьезные испытания.
Ракетная составляющая Дальней авиации вырастала стремительно. Командующий не жалел ни сил, ни средств, ни авиационных кадров для ее боевого становления. Ракетное межконтинентальное вооружение Дальней авиации все более наращивалось, формировалась соответствующая штатная организация, и постепенно очерчивались принципы его боевого применения. Создание ракетной структуры было предметом внимания не только Генштаба и Министра обороны, но и Центрального комитета КПСС.
Однако же из амбразур управления ВВС за ракетными событиями, происходящими в Дальней авиации, руководящие товарищи наблюдали молчаливо и выжидательно, пытаясь понять, что это за боевая техника появилась в их ведомстве? И на каком-то этапе развития ракетных войск Главнокомандующий ВВС Главный маршал авиации К. А. Вершинин наконец дрогнул, решив, что ракеты класса «земля-земля» – это больше артиллерийское средство, чем авиационное.