— Мы поженимся прямо сейчас, если ты хочешь. Сию же минуту! — откликнулся Мишель с характерной для него запальчивостью.
— Нет, подождем начала нового лунного цикла.
— Ты позовешь наших друзей?
— Нет. Не будет ни приготовлений, ни праздника. Мы соединим наши сердца в простоте и чистоте.
Мишель был на вершине счастья. Ему хотелось поднять любимую и закружить ее, хотелось расцеловать, но в Индии было запрещено на людях обмениваться знаками нежных чувств, а вокруг все еще было много народу.
— Индия и ее боги будут свидетелями нашей любви, — сказал Мишель.
Он подумал, что было бы замечательно посетить вместе с Хирал семь священных городов страны, побывать в знаменитых храмах, показать ей горы и реки, рядом с которыми жили боги. Вместе они будут любоваться красотами мира…
Не сговариваясь, они стали удаляться от храма Шивы, решив коротким путем вернуться во дворец, расположенный на берегу канала. Оба были охвачены желанием.
Приближалась ночь, медленно проглатывая кровь солнца, разбрызганную по вершинам холмов и тысячам крыш. Она
обещала удовлетворение желаний, сладкие сны и волшебные грезы. Такой ее видели Хирал и Мишель.
Ночь, которой так боялся Дхама, пришла слишком быстро. Он двигался, как тень, в двадцати метрах позади влюбленных. До дворца было еще далеко. Монах ходил за друзьями целый день, злясь из–за их беспечности. Они вели себя, как подростки, и были слепы ко всему, что скрывалось в тени. Дхама коснулся рукоятки своего оружия. Он чувствовал опасность, но пока не знал, откуда она исходит. Теперь он ждал, пребывая в уверенности, что нечто ужасное произойдет очень скоро.
Переулок, в который свернули Хирал и Мишель, был безлюдным и неосвещенным. Плитки на мостовой истерлись и местами поломались, поэтому идти по ним было неудобно. Но влюбленные не обращали на это внимания. Источник угрозы, между тем, приближался.
Дхама замер. Его инстинкт горца, умение одновременно быть повсюду, его природа хищника предупредили о неминуемой смертельной опасности. Все его первобытные и сверхприродные чувства обострились. Он не стал дожидаться нападения, он предвосхитил его. Противников было много.
Клинки, которые Дхама высвободил из ножен, сверкнули в сумеречном свете. Со свистом обрушились они на двоих мужчин, которые тут же повалились на землю.
— Мишель! Опасность! — крикнул он.
Мишель услышал торопливые шаги раньше, чем Дхама успел крикнуть, и вынул свой кинжал. Перед ним появились две тени, третья приближалась справа. Он прикрыл Хирал собой. Блистательная не выказывала страха. Чего ей бояться? С ней Мишель и Дхама, они сумеют ее защитить.
И боги любят ее,..
— Шива! Приди ко мне! — воскликнула она. — Рудра, повелитель боли! Явись!
Это воззвание к божественным силам возымело свое действие. Нападавшие застыли, охваченные сомнением. Эта женщина, бесспорно, обладала магической властью. Они знали, что она — храмовая танцовщица, уважаемая брахманами и прихожанами.
Суеверность ускорила их конец. Взмахнув рукой, Мишель перерезал горло тому, кто стоял справа, потом, на лету подхватив его саблю, сразил ею двух других. Недалеко от них Дхама лишил жизни шестого нападавшего и побежал на помощь Мишелю и Хирал.
Схватка получилась короткой. Француз и монах, за многие годы привыкшие сражаться в паре, быстро управились с врагами.
Они посмотрели на лежащие на земле трупы.
— Кто они? — чуть помедлив, спросила Хирал.
— Посланцы Кирата, — ответил Дхама, вглядываясь в темноту переулка.
Опасность, которую он чувствовал, не замедлила материализоваться.
— Вы умрете!
Мишель стремительно обернулся. Он узнал этот голос. Воин в кожаных одеждах выступил из темноты.
— Бикрам, — проговорил Мишель.
Бикрам, Подвиг, командир гвардии раджи Кирата, дравид, мучимый демоном ревности, направлялся к ним размеренным шагом, сжимая в руке тяжелую саблю. Губы его изогнулись в сардонической усмешке.
— Не мой государь послал меня! Я сам не захотел дарить другому возможность отправить тебя в преисподнюю!
— Твои люди уже там, и ты скоро к ним присоединишься! — ответил Мишель.
— Ты оскорбил принцессу Саджилис, — прогремел дравид. — Ты опорочил ее в глазах отца! Осквернил ее тело!
— Я ничего этого не делал!
Мишель приготовился к поединку. Собравшись с силами, он сосредоточил внимание на движущемся острие сабли Бикрама.
— Ты бы навлек на нее проклятие, даже если бы женился…
— Женщина, на которой я собираюсь жениться, рядом со мной. Ревность ослепляет тебя, Бикрам. Возвращайся в Хайдарабад и служи той, кого любишь. Слишком много крови уже пролилось…
— Грязный пес!
Бикрам сделал выпад, Мишель отразил его. Клинки скрестились, выбив пучок искр. Ударом ноги Мишель оттолкнул от себя дравида. За первой стычкой последовали другие. Бикрам был опасным противником, он прекрасно владел своим оружием. Ловкий, наделенный недюжинной силой, он несколько раз едва не ранил француза. Наконец ему это удалось — клинок скользнул по левой руке Мишеля.
Рана словно наэлектризовала Мишеля, ожесточила его.
Но, может, это сам Рудра вселился в него? Мишель обрел силу тигра и быстроту кобры. Его сабля вырисовывала в воздухе кривые так, что в ушах дравида стоял непрерывный свист. Наконец Мишель нашел брешь в защите противника и вонзил клинок ему в грудь.
Бикрам упал на колени. В короткий миг, когда жизнь покидала его тело, ему показалось, что за спиной врага возвышается грозная фигура Шивы–Рудры.
Глава 30
В Аунраи, как и в других крупных регионах Индии, распорядок жизни менялся в зависимости от сезона. Крестьяне различали два сезона — кхариф, длившийся с мая по середину октября, и раби — соответственно, с октября по апрель включительно. Раби недавно вступил в свои права, и крестьяне занимались севом ячменя, зерновых, гороха, льна и горчицы.
Амии никогда не доводилось работать в поле, но она знала крестьянские обычаи, которым следовали многие тысячи лет, и любила наблюдать за неспешным движением сеяльщиков по вспаханной земле. Это зрелище будило в ее душе неясную тоску по ушедшему. Как бы то ни было, о возвращении в Аунраи можно было забыть. Иногда она в сопровождении двух неразлучных прислужниц Три–Глаза подходила к деревне, но неизменно была начеку: семья возненавидела ее,
и кто–то из родни при случае мог попытаться ее убить. Поэтому Амия редко выходила из дома колдуньи.
Три–Глаза тоже была занята посевом: она сеяла семена своей науки в пытливый разум девочки, и, по ее ожиданиям, урожай обещал быть обильным. Колдунья хотела как можно лучше обучить девочку. Но Амии эти бесконечные занятия нравились. Она старательно внимала своей наставнице, хотя и не догадывалась, какие цели та преследует. Ее жажда познания росла по мере того, как лакуны в знаниях восполнялись. Зыбкая надежда на то, что жизнь ее может волшебным образом перемениться, была для девочки наилучшим стимулом.
Она не забыла о встрече с принцем Рангой в Золотом храме. С того дня прошло много недель, и Амия без конца спрашивала себя, что должно случиться, чтобы она стала «принцессой». Она поняла, что Три–Глаза готова исполнить любой каприз принца, поскольку заниматься своим ремеслом она могла только с его позволения.
— Как называется промежуточный сезон? — спросила Три–Глаза, протягивая девочке листок бумаги, на котором письменами нагари было начертано два слова.
В этой местности люди говорили на хинди, но писали на нагари.
— Зайд кхариф, — с трудом выговорила Амия.
Заид кхариф приходился на декабрь–январь. В эти месяцы собирали рис, хлопок и масличные культуры, посеянные в сентябре. У крестьян было множество другой работы, и девочка перечислила все их занятия. Она усваивала большой объем новых знаний за один урок. Ее память и живость ума во много раз превосходили возможности наставницы, а способность схватывать суть и делать выводы была и вовсе необыкновенной. Тот факт, что ученица обнаруживала недюжинный ум и силу характера, беспокоил Три–Глаза. Колдунья рассчитывала выдрессировать идеальную домашнюю зверушку, но никак не выковать кинжал.
Три–Глаза взяла свиток пергамента и положила его на колени Амии, наблюдая за ее реакцией. Она ожидала испуга или отвращения. Но ни один мускул на лице девочки не дрогнул, не залились краской щеки.
Пергамент содержал две миниатюры и два текстовых фрагмента.
На первом рисунке три упитанных обнаженных женщины, разведя ноги, сидели на бортике бассейна, в котором плавали цветы лотоса. Они мылись и ласкали себя.
— Читай вслух, — приказала Три–Глаза, продолжая внимательно смотреть в лицо девочке.
В ответном взгляде она увидела вызов.
На этот раз Амия прочла без запинки:
— «Пусть поэтому он стремится к девушке, узнав, что она благородного происхождения, имеет мать и отца, младше его не меньше чем на три года; рождена в достойной, богатой, окруженной друзьями семье, любимой родичами и изобилующей родичами; насчитывает много друзей со стороны матери и отца; наделена красотой, добрым нравом и счастливыми признаками; имеет не слишком маленькие, не слишком большие и неиспорченные зубы, ногти, уши, волосы, глаза, грудь и здоровое от природы тело. Взяв такую в жены, он может считать себя достигшим цели и не встретит порицаний у близких за то, что выбрал ее»1.
Второй рисунок был откровенен и однозначен. Большинство юных девственниц отвернулись бы, увидев его. Но не Амия.
Две женщины и мужчина, сидя на ковре, предавались любовным утехам. Одна из женщин сидела чуть поодаль совокупляющейся пары. Похоже, она давала им советы. Вторая женщина, с чувственным лицом и распущенными волосами, сидела, обняв бедрами талию пронзившего ее своим членом мужчины.
1 Цитата из Камасутры в переводе А. Я. Сыркина, раздел третий, часть первая, глава двадцать третья.
— Читай!
— «Другую жену берут, когда первая жена глупа, дурного нрава, несчастлива, не рожает детей, рожает одних лишь девочек или когда муж непостоянен. Пусть поэтому она с самого начала стремится избежать этого, выказывая преданность, добрый нрав и ум. Если же она не рожает детей, то пусть сама побуждает его взять другую жену. И, будучи замещена другою, пусть по мере сил старается доставить новой жене высшее положение по сравнению с собой. При ее приближении пусть обращается с нею, как с сестрой»1.