Она вошла в бушующий огонь,
Дева, что готовилась стать женой,
И раскрыла свое чистое сердце,
Даровав городу честь и покой,
Дети, когда вы ночью глядите в небо,
На вас в ответ глядит ее дитя.
В Священных Писаниях обещали, что память обо мне увековечат в песне, но я никак не ожидала ее услышать! Мелодия была приятная и запоминающаяся, она начала преследовать меня во снах.
На восьмой день пребывания в Эндвивере я стояла в апсиде собора во время службы и смотрела на свое каменное подобие. Вокруг эхом разносилась песнь обо мне, словно колыбельная. И внезапно я осознала, что ничем не отличаюсь от статуи, высеченной в мою честь: неподвижная, неизменная и в полном подчинении прихотям окружающих.
Я пожертвовала собой ради блага любимых. И, надо признать, по несколько эгоистичным причинам. Мой уход описали в песнях и историях, которые передавались из поколения в поколение, искажались и приукрашивались, и в конце концов меня начали идеализировать до такой степени, что поставили выше самого Солнца. Все это казалось ужасно неправильным. Невыносимым.
Единственное, о чем я мечтала, – это семья и место, которое смогу назвать домом. И если они и существовали, то на другом конце страны, в городе Недайя. Однако мне не воссоединиться с ними, не покинув малую родину.
Я взглянула на янтарную полоску священного кольца на пальце. Солнце мог меня найти, пока оно активировано. Но когда Он найдет время? Он упоминал неурядицы с Луной. Сколько времени продлится это противоборство небесных сил?
Вдруг понадобится еще семьсот лет?
И вот, когда песнь закончилась, а я улыбнулась прихожанам и поблагодарила их, внутри созрело решение: нужно бежать. Одно было ясно: покинув Эндвивер, я никогда не смогу вернуться.
Глава 8
Мне дали достаточно вещей для более или менее комфортного двухдневного путешествия, хотя придется еще украсть немного еды из шкафов Шайлы. Народ пожертвовал мне столько продовольствия, что меня почти не терзала совесть. Требовалось также тщательно подгадать время побега. На ночь мою дверь не запирали, но запирали входную, и я не знала, где хранится ключ.
На десятый день в Эндвивере я притворилась больной и осталась в постели. Шайла любезно приносила еду мне в комнату, и я припрятала на дорогу хлебные корки и сморщенные после зимы яблоки. На одиннадцатый день ночью мне удалось, никого не разбудив, стащить из шкафа кусочек сыра. На двенадцатый я разрезала свое старое платье и перешила в две сумки, в них сложила все вещи и припасы.
А затем я совершила поступок, который можно назвать кощунством: сказала отцу Айдану, что мне надо поговорить с Солнцем и непременно на закате. Он отвел меня в собор, и я так долго стояла на коленях у алтаря, что заныли ноги и спина. В первую ночь я действительно вознесла молитву, впрочем, не знаю, услышал ли ее Солнце. Следующие две ночи я просто стояла на коленях, размышляя и планируя, один раз даже задремала. Но главное было определить новый распорядок. Чтобы отец Айдан поверил в уловку и устал каждый раз часами ждать, когда я закончу свои «молитвы».
На пятнадцатую ночь я вновь отправилась в собор помолиться на закате и с наступлением темноты преклонила колени у алтаря. Наконец отец Айдан заскучал и пошел подметать двор перед собором. И когда шелест метлы отдалился, я осмелилась пораньше встать с колен и оглянуться.
Вот и блаженное одиночество! Сняв обувь, чтобы не шуметь, я поспешила внутрь собора и осторожно открыла дверь, ведущую на кладбище. Там я приостановилась лишь на мгновение, чтобы коснуться могил Вендинов в знак последнего, молчаливого и тяжелого прощания. Кладбище окружал низкий забор, который я с легкостью перепрыгнула и под прикрытием убывающей Луны вернулась к дому Айданов. Эта часть плана была самой рискованной, но я так и не придумала, где еще можно спрятать вещи.
Две сумки ждали меня прямо за поленницей, сложенной по пути в отхожее место. Мне пришлось по одной протащить их туда, спрятав под юбкой. К моему облегчению, оба мешка лежали на месте. Перекинув лямки поперек груди, крест-накрест, я бросилась в лес. Не в сторону Терасты, ибо я решила сперва уйти как можно дальше от Эндвивера: Айданы наверняка отправят за мной погоню.
Я отлично знала лес, где провела столько времени с Каном. За семьсот лет он тоже изменился, но не полностью.
Около часа я торопливо пробиралась через заросли, затем вызванное побегом возбуждение начало ослабевать, забирая с собой дополнительную силу. Тщательно рассчитывая путь, я замедлила шаг. Если бы народ не препятствовал моему путешествию, я наняла бы проводника. Не только для того, чтобы он показал мне верный путь, но и потому, что странствовать одной было опасно, особенно женщине. Вряд ли это изменилось за время моего долгого отсутствия.
На ходу жуя награбленный сыр, чтобы поддержать силы, я поглядывала на Луну, пытаясь определить, когда безопасно повернуть в сторону Терасты. На весенних ветвях только начали появляться почки. Я пыталась разглядеть сквозь них свою звезду и, провалившись в ямку, рухнула вместе с поклажей на влажную, заросшую сорняками Землю. Высвободив ногу, я осторожно покрутила лодыжку и вознесла благодарности всем богам за то, что обошлось без увечий.
Тут завыл первый волк.
Спина затвердела и похолодела, как сосулька. Пронзительный, заунывный вой раздавался неподалеку.
С трудом сглотнув, я медленно встала, поправила сумки, чтобы их тяжесть не мешала ходьбе, и сменила направление, уходя подальше от воя. Ответ ему пришел секундой позже, с юга.
Казалось, этот находится еще ближе.
Я уговаривала себя дышать ровно и мыслить трезво. За прошедший год я почти не занималась физическим трудом, едва ли мне удастся убежать от волков. Возможно, они пока меня не заметили, но мне хватало ума не надеяться проскользнуть незамеченной. Двигаясь как можно тише, с бешено колотящимся сердцем, я перевела взгляд с затененного пути на деревья в поисках такого, на которое безопасно взобраться.
На глаза попалась подающая надежды сосна, в тот же миг раздался очередной вой. Словно бы ближе или же страх обострил слух?
Стиснув зубы, я поспешила к сосне, ухватилась за шершавую кору самой нижней ветки, затем подтянулась, поправила сумки, вновь подтянулась. В кожу впивались иглы, однако я не обращала внимания на неприятные ощущения. Уж лучше сосновые иголки, чем зубы волков.
Прислонившись к стволу, я попыталась встать. Следующая ветка находилась почти прямо над головой. Я сняла сумки с плеч и повесила на нее, прежде чем подняться выше и еще выше. Как хорошо, что в юности я не слушала запреты матери лазать по деревьям.
Вой прекратился, однако теперь раздавался лесной шум, мягкий, но такой, который особенно выделяется в ночной тишине, когда молчат птицы и насекомые. Оседлав толстую ветку, царапавшую кожу, я обняла ствол. Руки и одежда прилипали к сосновой смоле. Я вслепую нащупала кольцо и провернула туда-сюда в надежде, что мигание сигнала встревожит Солнце.
За ночь я не видела ни одного волка, тем не менее слышала, как под деревом проходит не один зверь. Даже когда лес погрузился в тишину, я не двинулась с места, терпеливо снося иголки и задеревеневшие мышцы. Я даже немного задремала, припав лбом к неровной коре, которая потом отпечаталась на лбу. И только после рассвета, с ноющими и дрожащими конечностями и каменной спиной, я наконец спустилась на Землю.
Руководствуясь Солнцем, я определила максимально точное направление Терасты и возобновила путь, постоянно оглядываясь в страхе преследования – как волками, так и людьми.
На поиски главной дороги ушло больше времени, чем ожидалось. Возможно, я промахнулась на пару миль и в итоге несколько часов шла параллельно ей, а не навстречу. И разумеется, на дорогу я вышла уже ближе к вечеру, жутко измотанная, поэтому отыскала неподалеку заросли, достаточно густые, чтобы меня не заметили прохожие, и прилегла отдохнуть, укрывшись сменным платьем и использовав локоть в качестве подушки.
Мне снилась моя новорожденная звезда, с человеческим телом, но ярко сверкающая, как Солнце, ее огненные пальчики скользили по моей ладони. Я прошептала ее имя, однако, проснувшись, не вспомнила его.
Открыв глаза, увидела перед собой тускнеющий свет Солнца и нависшие надо мной лица трех незнакомцев.
Я резко села, испугавшись, что они из поискового отряда Эндвивера и теперь вернут меня к религиозным обязанностям. Вот только… родная деревня стала мне чужой, однако за прошедшие две недели я каждый день видела ее жителей в соборе и этих трех среди них не наблюдала. Худощавые, но крепкие, в разномастной, потрепанной доро́гой одежде. Один повязал на голову полоску ткани, двое других держали мои сумки.
– Вот видите, жива она, – мужчина с повязкой наступил мне на ногу и медленно надавил.
Взгляд метнулся к сумкам.
– П-прошу вас… денег у меня нет, – в голове замелькали те немногие ценности, которые я намеревалась продать в Терасте. – У-у меня есть компас, кое-какие деревянные изделия и…
– О, мы знаем. – Второй разбойник поднял руку с моим компасом. Его подарил мне каменщик.
– Мы оставим это все себе, – сказал первый. Затем он посмотрел на мои ноги… – Подержите ее.
Меня охватил ужас. Одновременно с тем на меня бросился третий разбойник. Я закричала и отпрянула, однако он прижал мои плечи локтями, а рукой закрыл рот. Отчаянно извиваясь, я впилась в него ногтями.
Вдруг он вскрикнул и, отпустив меня, прижал руку к груди, будто от боли. Однако его поранили вовсе не мои ногти: на руке в том месте, где его кожа коснулась моей шеи, образовался ожог.
– Кто ты такая? – воскликнул первый, когда я высвободила ногу и поползла назад. Вдруг его глаза округлились, он отпрянул от меня. На миг показалось, что мне на спасение прибыл Солнце.
И только когда один из разбойников прохрипел: «Дух!», я осознала, что свечусь. Светилась вся не прикрытая одеждой кожа: нос, шея, руки. Сияние было не таким пронзительным и пламенным, как у Солнца, а скорее легкий перламутровый ореол.