Время шло своим чередом, как и всегда. Мне разрешили вышивать, и Эльта достала для меня самый длинный тюк ткани, который мне когда-либо доводилось видеть. Я начала с верхнего левого угла, расшивая его зелеными, коричневыми и серыми тонами, изображая Эндвивер таким, каким запомнила, – с собором и лесом, – и рассказывая свою историю с самого начала. Когда я добралась до второй сцены с зажженным факелом, стежки слишком часто получались неровными и свободными, и мне приходилось распускать их бесчисленное множество раз. Гнев и печаль не способствуют твердости в руке.
Я брала вышивку Ристриэля и окропляла ее слезами ночь за ночью целых полгода, прежде чем наконец прикрепила к своему полотну. Я осторожно проводила по ней пальцами, боясь истереть волокна, и не прятала от Сайона, когда он меня навещал. Он постоянно приходил, чтобы поговорить, даже извинялся за законы, которые обязан чтить, несмотря на мою жестокость по отношению к Нему. А я была весьма жестокой.
Я обнаружила то, что искала в доме Солнца во время беременности: окно в мой мир. Требовалось лишь подняться на самую высокую точку дворца, и оттуда поверх не-шпилей виднелась Матушка-Земля. Она казалась крошечной, будто могла уместиться у меня в ладоши. Я наблюдала за тем, как солнечный свет тянется по ее лицу, и ждала, когда за ним опустится освещенная звездами тень, отделяющая королевство Сайона от лунного. Возвращение Сумрака привело к приостановке войны, ибо Луна не могла посягнуть на Его силу, а Сайон не желал посягать на ее. Сумрак касался мира едва ли на полчаса, прежде чем вернуться в Забвение. Дважды за оборот Матушки-Земли. Каждый раз, когда сияли его краски, я пела ему песни – те же, что во время нашего путешествия. Я начинала петь, едва он появлялся, и замолкала, когда исчезал, какой бы подавленной, заплаканной или охрипшей ни была. Я пела ему день за днем, месяц за месяцем, год за годом, не зная наверняка, слышит ли он меня.
Прошло два года, прежде чем я смирилась со своей участью. Два года, прежде чем смогла преодолеть боль и начать заботиться о себе, как того явно хотели Ристриэль, Сурриль и даже Сайон. Я наконец открылась Фосии и Эльте, поведав истории о своем детстве в Эндвивере и путешествии в Недайю. Вышивая изображение за изображением, я рассказывала божкам о том, как устроены люди. О войнах, о штормах и счастливой поре внизу. Знаю, они докладывали все Сайону, ибо позже он подарил мне нечто вроде подзорной трубы, с помощью которой я могла наблюдать за Недайей с самого высокого шпиля дворца. Я видела, как живут Квеллайн и Рутгар, как маленькая Церис превращается в женщину, выходит замуж и обзаводится собственной Церис. Видела, как Янла, а затем и Аргон уходят из жизни, и скорбела вдали от своей семьи, которая не знала о моих чувствах. Я также видела, как скончались Квеллайн и Рутгар, а семья Церис расширялась и крепчала.
Моя вышивка стремительно росла, затем гораздо медленнее, когда у меня иссякли истории для хроники. Рядом со мной были Фосия и Эльта, подзорная труба и Сурриль, тем не менее я все больше страдала от одиночества. Сайон продолжал меня навещать, порой мимолетно, порой задерживаясь подольше, когда я соглашалась поговорить. Время шло, преобразовывая раны в шрамы, сшивая сердце по мере возможности. Гнев постепенно утих, и я даже начала вновь улыбаться, а иногда и смеяться. Сайон был постоянен, благороден и честен, и по прошествии многих лет я обнаружила, что начинаю питать к нему симпатию. Ни разу Он не посмеялся надо мной и не разгневался, даже когда я покидала Его и шла к шпилю, чтобы спеть для Сумрака. Ни разу не донимал вопросами и не пытался переубедить. Он просто позволял мне быть самой по себе, исцеляться, позволял страдать в своем одиночестве, в то время как Он страдал в Своем, пока я не сломалась от потребности в любви и ласке. Пятьдесят лет Он меня ждал, хотела я того или нет. На пятьдесят первый год я наконец к Нему пришла.
За время пребывания во дворце я спасла жизнь пяти звездным матерям, ибо семя Сайона порождало дитя, только когда в ночном небе образовывалась брешь, которую нужно было заполнить. Благодаря нашей любви я подарила Ему еще пять звезд, столь же ярких и игривых, как Сурриль. Она полюбила своих двух сестер и трех братьев и танцевала с ними в небесах, образуя прекрасные фигуры и узоры. Как и Сурриль, все мои звезды даровали мне свет, и с каждой новой жизнью я становилась немного менее смертной. И хотя мне полагалось отбывать наказание в стенах дворца, Сайон часто водил меня на небеса, чтобы я могла побыть со своими детьми, ибо с ними я была счастливее всего, а Он отчаянно желал мне счастья.
Итак, время шло, наполненное старыми обещаниями и ночными песнями, пока триста пятьдесят лет от меня и столько же от Ристриэля не легли в сундуки времени, восстановив украденную из них мелодию.
Я не присутствовала при разговоре Сайона и Ристриэля, когда первый отправился в Небытие в конце срока своего пленника. Однако они оба рассказали мне достаточно, чтобы получилось воссоздать картинку произошедшего.
Ристриэль стоял на коленях, удерживаемый яркими цепями из звездного света, и ждал поворота Матушки-Земли, чтобы полюбоваться ею крошечный отрезок времени, отведенный ему. И послушать отдаленную песнь, утешавшую его, ибо за триста пятьдесят лет она раздавалась каждый день без исключения. Она зажигала огонек надежды, который таял с возвращением тьмы и позволил ему сохранить рассудок, несмотря на тяготы плена.
Внезапно пространство перед ним озарил яркий свет. Ристриэль поднял голову и поморщился.
– Все кончено, – Сайон, алый и тлеющий, сдерживал свои силы, как мог. – У тебя осталось всего несколько минут.
Ристриэля затопило облегчение. Он обвис на своих цепях.
– Ристриэль.
Он вновь поднял голову.
– Ты должен вернуть оставшееся время, – велел Сайон. – Вернуть все.
Ристриэль поймал взгляд Сайона, не веря своим ушам. Он попытался встать, но цепи его удерживали.
– Нет.
Сайон потускнел еще больше.
– Ты обязан. Таков закон.
Цепи туго натянулись.
– Разве Вам неведомо, что это за минуты? Самые первые, украденные мной.
Сайон кивнул.
– Знаю.
– Это время, когда судьба предъявила на нее свои права, – его голос ослабел.
Сайон вновь кивнул.
Взбесившись, Ристриэль опять попытался встать, и ему почти удалось.
– Вы позволите ей умереть? После всех этих лет с ней, после всех новых звезд, которых я видел? Вы обрекаете ее на смерть?
– Может, она не умрет, – проговорил Сайон усталым, напряженным голосом. – Время ее смерти прошло. Может, оно просто сменится, и она продолжит жить, как и раньше, за счет звездного света внутри.
– А может, и нет. Может, оно вернется в ее песнь и положит ей конец.
Сайон склонил голову под грузом печали.
– Таков закон, – вот и все, что Он сказал.
Цепи раздирали Ристриэля сильнее, чем когда-либо.
Внизу Матушка-Земля повернулась, и его сила снизошла на нее, показав ему моря и океаны, сушу и горы, холмы и долины, а также всех людей на ее лице. И он услышал мою песнь – слабую, далекую. Истина, обещание, жертва.
И вот Ристриэль заглянул глубоко внутрь себя, собрал остатки моего времени и проглотил их.
Сайон услышал это и насторожился.
– Что ты натворил?
Грустно улыбнувшись, Ристриэль ответил:
– Я поглотил время. Ни вы, ни Вселенная его больше не получите.
Сайон вспыхнул.
– Глупец! Разве ты не знаешь, что будет, если слиться со смертью смертного?
Разумеется, Ристриэль знал.
Он станет смертным.
Смертность охватила его, как свирепая болезнь. Фиолетовое сияние потухло, цепи звездного света разорвались, легкие сжались, ибо смертным не выжить в Забвении.
Выругавшись, Сайон схватил его и толкнул на Матушку-Землю, в гущу ночного леса, и Ристриэль выжил.
Вернувшись ко мне, Сайон уже знал, какой выбор я сделаю. Всегда знал.
Тем не менее, Он задал свой вопрос, и сердце у меня разбилось по новой.
– Сайон, – это имя подобно тесаку разрезало меня надвое. В целом я провела в Его дворце триста пятьдесят один год. Триста из них я Его обнимала, любила и заботилась. Однако мой путь был определен еще до того, как я покинула Матушку-Землю, и никакое время не способно залечить шрамы, которые в сердце оставил Ристриэль.
Моя истинная любовь ждала меня.
Я дотронулась до лица Сайона. С таким обилием звездного света в моих венах, Он казался столь же теплым, как и любой другой человек, несмотря на языки пламени, которые охватывали золотистую кожу. Вытирая слезы, я поцеловала Его в губы, в нос, в лоб. Он обнял меня, пламя разгоралось и гасло по бесконечному кругу. Сайон не был способен плакать, что и к лучшему: если бы он заплакал, и мне, возможно, не хватило бы духу Его покинуть.
– Не забывай звездных матерей, – укорила я Его. – Помни их имена и истории. Расскажи им о загробной жизни и оставь им выбор. Расскажи им обо мне.
– Ты ее найдешь, – затем пообещала я. – Найдешь ту самую, которая выдержит Твою силу, которая ради Тебя заберется на небеса и разрушит Забвение. Она останется здесь и будет охранять Твои звезды и Твое сердце, и Ты никогда не будешь одинок. Но я не могу ею стать.
Он прижал меня крепче, почти до боли.
– Я буду петь для Тебя, – я погладила Его огненные волосы. – Буду петь для Тебя, как пела для него, каждый рассвет и закат, чтобы Ты помнил: я тоже Тебя люблю. Я буду петь для Тебя до тех пор, пока у меня есть голос, ибо нам обоим известно, что я не вечна.
Затем я принялась петь для Него свою первую песню, и с каждой нотой Он уходил все дальше, так и не сказав ни слова на прощание.
Я спустилась обратно в поля и леса, где родилась, надев новое кольцо, которое Он мне сделал.
Это я снимать не стала.
В свете третьей четверти Луны я вновь оказалась на твердой Земле, в окружении настоящих деревьев, под небом, полным звезд, которые скрывали свои истинные цвета. Моя одежда, прежде состоящая из света и не-ткани, была простой и домотканой, смертной. Я не сразу узнала в ней ту, что носила в последний день на Матушке-Земле. Насколько она вышла из моды сейчас, почти четыре столетия спустя? На плечах лежали полностью посеребренные звездным светом волосы. Я смахнула их на спину, осматриваясь. Лес был густым, с тяжелыми тенями. Когда-то он бы меня напугал. Прошло не так много времени, чтобы я забыла, как пряталась от волков или убегала от разбойников. Однако сейчас во мне не было страха, только печаль, предвкушение и жажда, которая мучила меня с тех пор, как я была гораздо более смертной, чем сейчас.