Неожиданно она заметила, что все разговоры в зале прекратились, и в воздухе повисло почти осязаемое напряжение; казалось, все дамы и кавалеры одновременно затаили дыхание и ждали чего-то особенного.
Эльвира, стоявшая позади ее стула, наклонилась вперед.
— Ваше величество, — шепнула она, — вы знаете, кто эта дама?
— Что?.. Нет, не знаю.
— Вы не расслышали ее имени потому, что король произнес его недостаточно внятно. Это леди Кастлмейн.
У Екатерины вдруг закружилась голова. Она обвела глазами придворных и заметила их особенные улыбки; все они смотрели на нее так, будто она была героиней какой-то непристойной пьески.
Так вот как он обошелся с нею! Привел леди Кастлмейн к ней на прием, чтобы она, не подозревая подвоха, признала его любовницу на глазах у всех!..
Возможно ли вынести такой позор? Екатерина обратила взор на короля — но Карл уже не смотрел на нее и был, по-видимому, совершенно поглощен разговором с той женщиной.
Она стояла рядом с ним, вся в сверкании изумрудов и бриллиантов, — женщина, красивее которой Екатерина не видела; и красота ее казалась порочной, дерзкой, бесстыдной — и ослепительной; каштановые локоны рассыпались по обнаженным плечам; ее зеленое с золотом платье выделялось из всех более смелым, чем у прочих дам, вырезом. То была торжествующая любовница короля, наглая и надменная.
Нет, вынести всего этого Екатерина не могла. Сердце ее готово было разорваться на части, оно, подобно обезумевшей лошади, скакало и металось в груди, наполняя ее невыносимой болью.
Кровь прилила к ее голове и хлынула носом. Она успела лишь увидеть, как алая струйка поползла по ее платью, и услышать, как вся зала изумленно ахнула.
В следующую секунду она без чувств упала на пол.
Король приказал немедленно перенести ее в опочивальню. Сперва обморок Екатерины не на шутку испугал его, однако вскоре, осознав, что единственной его причиной были недостойные — как он полагал — переживания, он позволил себе даже рассердиться на ее неумение держать себя в руках.
Ему так хотелось поскорее найти какой-нибудь простой выход из неприятного положения, что он гневался все больше и больше.
«Ведь это так просто, — думал он, — принять Барбару и сделать вид, что ничего не знаешь о наших с нею взаимоотношениях!..» Во всяком случае, он сам поступил бы именно так, и так же поступали другие королевы до Екатерины.
Так или иначе, но данное Барбаре обещание придется выполнять — Карл знал, что Барбара от своего не отступится. Надо было как-то урезонить Екатерину, и король, ненавидя всею душою любые выяснения отношений, решил препоручить эту нелегкую миссию Кларендону.
Нарочный поспешил за канцлером.
Король уже не был доволен Эдвардом Гайдом — ныне графом Кларендоном — так, как прежде. Когда-то, в годы изгнания, он не мог чувствовать себя уверенно, не прибегая то и дело к мудрости и совету Гайда; однако по возвращении в Англию положение заметно изменилось. Теперь, когда он был королем, они с канцлером разошлись в мнениях по многим вопросам; впрочем, как было известно Карлу, врагов и завистников у Кларендона от этого отнюдь не убавилось.
Канцлер желал, чтобы в страну вернулись дореволюционные порядки, король имел бы единоличную власть над народным ополчением, а место парламента занял бы личный Королевский совет, правомочный решать все государственные вопросы.
С этим король еще мог согласиться, однако по всем остальным вопросам они решительно не могли найти общего языка. Кларендон без конца сетовал на то, что король вершит свое правление на французский манер, следует во всем французским обычаям и почитает своего деда Генриха Четвертого за образец в делах не только амурных, но и государственных. Он снова и снова указывал королю на то, что Англия и Франция суть две разные страны и к ним нельзя подходить с одной меркой.
Расходились они и в вопросах веры. Кларендон считал политику терпимости, которой придерживался король, глубоко ошибочной и порочной. Чувствуя растущее отчуждение между королем и его самым доверенным министром, многие придворные — в числе которых были герцог Бэкингем и, разумеется, леди Кастлмейн — не упускали случая помочь этому отчуждению.
Кларендон, будучи старым и мудрым политиком, не мог не понимать, что враги затаились и ждут лишь удобного момента, чтобы ускорить его падение, однако продолжал говорить с королем прямо и откровенно. Поэтому, хоть он и был с самого начала против португальского союза, он счел теперь своим долгом вступиться за честь королевы.
— Ваше величество, — сказал он, — вы жестоки к своей королеве. Вы толкаете ее на шаг, противный самой ее природе.
Карл задумчиво глядел на своего министра. Он уже не верил ему так безоговорочно, как прежде. Несколько лет назад он бы почтительно выслушал и, возможно, даже принял бы точку зрения Кларендона, однако теперь, подозревая его в неискренности, он прежде всего пытался угадать причины, побудившие канцлера высказываться именно так, а не иначе.
Карл, разумеется, знал о вражде между Кларендоном и Барбарой. Не из-за этой ли вражды он так рьяно уговаривает короля пресечь капризы своей любовницы и встать на сторону королевы? Очень возможно...
— Помнится, — продолжал канцлер, — когда король Людовик заставлял жену принимать его любовниц, вы говорили, что никогда не опуститесь до такой жестокости, и уж если, женившись, все же надумаете иметь любовницу — хотя последнее казалось Вашему величеству маловероятным, — то ни в коем случае не позволите ей показываться на глаза вашей супруге.
— Спору нет, человеку женатому лучше всего не иметь любовницы, — угрюмо заметил король, — однако коль скоро она уже есть, то и толковать тут не о чем. Всем нам хотелось бы быть добродетельными, но, увы, сама природа совращает нас с пути истинного. Я полагаю, что в сложившихся обстоятельствах всем нам следует проявить обоюдное терпение и здравый смысл. Если бы королева сразу соблаговолила принять леди Кастлмейн на службу, все было бы гораздо проще.
— Ваше величество, я просил бы вас принять в этом вопросе сторону вашей супруги — ибо она королева, а другая дама не более чем любовница. Смею вас заверить, герцог Ормондский, равно как и все остальные, совершенно согласны с тем, что вам следует отвергнуть леди Кастлмейн и запретить ей появляться в присутствии Ее величества.
Король редко гневался, но в эту минуту он разозлился не на шутку. Ему вспомнились лицемерные заявления Кларендона в связи с женитьбой герцога Йорка на его дочери: канцлер уверял тогда, что предпочел бы видеть Анну любовницей герцога, чем его женой. «Должно быть, в те времена он относился к любовницам не в пример лучше, чем сейчас: даже желал видеть среди них собственную дочь», — с сарказмом подумал Карл.
Нет, он не доверял в этом вопросе ни графу Кларендону, ни герцогу Ормондскому, ни остальным своим министрам. Все они добивались, чтобы он отрекся от Барбары, не потому, что она была его любовницей, но потому, что видели в ней опасность для себя. Не считай они королеву безвольной марионеткой, которая вряд ли сможет чем-либо им навредить, они давно уже обратили бы все свое красноречие против нее.
И Карлом овладело необычное в нем упрямство.
— Извольте не вмешиваться в мою личную жизнь, когда вас об этом не просят, — с едва сдерживаемым раздражением сказал он. — Впредь, если вы или кто-то другой посмеет еще раз сунуть нос в мои дела — вы будете жалеть об этом до последней своей минуты. И запомните следующее. Я уже обдумал свои дальнейшие действия, и никакие ваши происки или попытки склонить на свою сторону хоть весь двор не отвратят меня от принятого решения. Я твердо намерен сделать леди Кастлмейн фрейлиной королевы, и всякий, кто попытается этому воспрепятствовать, может считать меня своим личным врагом.
Кларендон, которому никогда еще не доводилось видеть короля в таком раздражении, испугался. Ведь до сих пор во всех своих многочисленных стычках с придворными завистниками он всегда — и не без основания — мог рассчитывать на помощь короля.
Он действительно ненавидел леди Кастлмейн, и не только потому, что она его ненавидела, но и из-за того влияния, которое она имела на короля. Однако в этом деле король неожиданно явил такую твердость, что Кларендон предпочел на сей раз ограничиться ролью смиренного слуги.
— Слово Вашего величества — закон для меня, — сказал он. — Я сожалею о том, что излагал свои соображения чересчур свободно. Ваш преданный слуга готов беспрекословно следовать воле Вашего величества. Простите мне излишнюю свободу в высказываниях, ибо она проистекает из моей давней и искренней привязанности к Вашему величеству.
Король, почти тотчас раскаявшийся в своей резкости, смущенно положил руку ему на плечо.
— Нисколько в этом не сомневаюсь!.. Я понимаю, друг мой, что поручаю вам крайне неприятное дело. И все же прошу вас: выручите меня! Встаньте между мною и этими сварливыми женщинами. Будьте моим добрым адъютантом, каким бывали уже не раз, и давайте никогда больше не огорчать друг друга резкими словами.
Глаза старого канцлера наполнились слезами.
«Вот так всегда, — подумал Кларендон. — Даже те, кто считает его неправым, счастливы служить ему, несмотря ни на что».
От короля Кларендон прошел в апартаменты королевы и попросил аудиенции.
Екатерина приняла его лежа в постели. Вид у нее был бледный и измученный, но ей все же удалось выдавить из себя слабую улыбку.
Кларендон сообщил, что его дело к королеве носит конфиденциальный характер, и окружавшие ее женщины удалились.
— О милорд! — воскликнула она. — Вы один из немногих моих друзей в этой стране. Я знаю, что вы можете мне помочь!
— Надеюсь, что это так, мадам, — отвечал Кларендон.
— Я вела себя недостойно. Я повинна в том, что не смогла сдержать своих чувств; но чувства мои были так нестерпимо тяжелы!.. Мое сердце разбито.
— Я пришел дать вам совет, — сказал канцлер, — хоть он может оказаться и не по душе Вашему величеству.