Нас поглотить готовится навек.
И, все ж, меж двух отчаянных суждений
Одно прозренье нам с тобой дано,
Что сохраняют волны отраженье
Тех звезд, которых в небе нет давно.
Иносказание
Обещало мне счастье – быть вечно со мной,
Чтобы доля казалась дорогой прямой…
Но судьба изогнулась, как пращура лук,
Тетивой натянулась эпоха,
И стрелой ускользнуло вдруг счастье из рук —
Я держал его, видимо, плохо.
Что же мне на беспечное счастье пенять —
Ничего не успевшему в жизни понять,
И судить о стреле, что летит в никуда,
Обвиняя меня за промашку?..
Ждал, что встретится радость, а вышла – беда,
Босиком и душа нараспашку.
Мне, уставшему верить в спасительность встреч,
Обещала от них навсегда уберечь,
Насулила в грядущем печалей и мук —
Во спасение тела и духа,
Там, где лопнет струна, разогнется мой лук,
И надеждою станет разлука.
Вертухай
Вертухай по вышке ходит
И на зэков вниз глядит.
Он, конечно, на свободе,
Только все равно сидит.
Всемогущ для тех, кто в зоне,
Для начальства – сам, как тля,
Автомат зажал в ладонях,
Тех и этих костеря.
Но, как будто упрекая,
Мол, и эту жизнь не хай,
Сверху вниз на вертухая
Смотрит месяц-вертухай.
Им обоим до рассвета
Быть бессменно на часах…
На земле свободы нету,
Нет ее и в небесах.
Секрет воспитания
О, педагогика, во все века
Ты пестуешь талант, а не бездарность.
Учитель! Воспитай ученика,
Чтобы узнать, что есть неблагодарность…
«Жизнь однажды, честь по чести…»
Яне
Жизнь однажды, честь по чести,
Сказку доведет до точки —
Нам, ее слагавшим вместе,
Умирать поодиночке.
А не так, как в сказке старой:
Безболезненно и сразу…
Первым уходить – подарок,
Хоть и протестует разум.
Полетит душа, как птица,
И не будет знать утраты,
И не сможет повиниться,
В чем она не виновата…
На грани
Поэтам дети не нужны
И жены не нужны.
Поэты жить одни должны,
Спокойны и важны.
Чтоб никого не обижать
И не плодить сирот,
Когда душа, судьбу верша,
Отправится в полет.
Чтоб звездных далей видеть сны
У вечности в плену,
За тех, кто были не нужны,
Не чувствуя вину.
…Тогда бездомность не страшна,
Когда в тебе она,
И неземная тишина
Отчетливо слышна…
Эрато
Поэзия, безжалостная, милая,
Всегда – невеста, никогда – жена,
Тебя, конечно, не удержишь силою
И не заставишь, чтоб была верна.
О близости и помышлять кощунственно —
Твоих духов вдыхаю аромат…
Но, говорят, что ты жила у Пушкина,
И был твоим приходам Тютчев рад…
Жуковский, Фет, Некрасов – в самом деле,
Всех поименно называть нет сил!
Один твердит, что был с тобой в постели,
Другой, что на руках тебя носил…
Проходишь гордо мимо взгляда дерзкого —
Чиста, строга – моя и не моя:
Царевна-лебедь, ты казалась девкою,
Пока с тобой не обручился я.
Дилемма
Бессмертье после смерти
Сулит моя тетрадь.
Коль это так, ответьте,
Зачем мне умирать?
Да, в том-то и трагедия,
Ну, как ты не поймешь:
Не получить бессмертия,
Покуда не умрешь!
Наследник
Жираф большой…
Рассвет – одиозный жираф, наследник стихов Гумилева —
Глядит из-за крон на меня, в глазах розоватых – тоска…
Мельчает народ на Руси, и нет Гумилева второго
(Хоть сын его, Лев, был вторым, да тоже он канул в века)…
Мельчает народ, а поэт – всегда отраженье народа,
Точнее, он сам, как жираф, всегда из народа торчит…
Кто выше, тем, солнце видней, и кажется ближе свобода,
И пусть голова – в облаках, а тело пока еще спит…
Крути, ни крути головой – свободнее, вряд ли ты станешь,
Коль телу до мыслей твоих и дела-то, в принципе, нет…
И только, как сонный жираф, наследник прекрасных исканий,
Все тянется, тянется ввысь такой неуклюжий рассвет.
«В окне больничном облака плывут, как льдины…»
В окне больничном облака плывут, как льдины
По вскрывшейся реке, которой нет конца…
Я список кораблей прочел до середины,
Дивясь таланту вещего слепца.
А вот мои суда, все отдали швартовы
И у причала, тесно сгрудившись, стоят,
По вскрывшейся реке они отплыть готовы,
Да, только доктора, покуда, не велят.
Ах, эти доктора с их клятвой Гиппократа:
Глазасты, как Гомер, приборы в их руках…
Черным-черна, как трюм, была б моя палата,
Когда бы не окно да небо в облаках.
И сам я, как моряк, отправленный на берег,
И заточенья здесь не вынесла б душа,
Когда бы не Гомер да вечный зов Америк,
Где новый мой роман начнется не спеша.
И, может потому, прожить необходимо
Мне этот долгий день и новый день начать,
Что список кораблей всего до середины
В свой серединный год успел я прочитать.
«Я думал раньше, что стихи рождаются от Бога…»
Когда б вы знали, из какого сора…
Я думал раньше, что стихи рождаются от Бога,
Пока в тупик меня не завела дорога,
И не пришло прозренье, что они
Родиться неприкаянно должны
Из пустяка, из сора, из стихии,
Еще не зная, сами, кто такие…
А Бог дает лишь робкие приметы,
Чтоб ты, в себе предчувствуя поэта,
Узрел движенье в том, что прочно, как скала,
И в тишине услышал главные слова,
Которые никто еще не слышит…
Они, как воздух тот, которым дышат,
Как те поленья, что кладутся в печь,
Чтоб пеплом стать, собою пренебречь,
И, струйкой тонкою рванувшись к облакам,
Все ж не пропасть – тепло оставить нам,
И подтвердить судьбы своей итогом,
Что все стихи рождаются от Бога.
«Толкаться локтями…»
Привет вам, вороны,
собратья по перу…
Толкаться локтями —
Пустое занятье.
Не вечны мы с вами,
Любезные братья.
А вечны творенья,
Что созданы нами.
Им чуждо стремленье
Толкаться локтями.
Подхватит нас вьюга —
Вселенская сватья…
Творенья друг другу
Раскроют объятья.
Чтоб рядышком, дальше
Идти, через время,
Не ведая наших
Полемик и прений.
Меж тьмою и светом,
Друг к другу все ближе…
Как жаль, что об этом
Никто не напишет.
Поскольку и тем,
Кто теснится за нами,
Нет больших проблем,
Чем толкаться локтями.