Избранное — страница 30 из 40

Портки с тебя и ни за что сдерут!

Но повезло… День нашего спасенья,

Как раз – канун. Короче, воскресенье!

А в понедельник, с самого утра,

Шопен – по «Маяку» и по «России»…

Ужель опять преставился мессия,

Ужель опять безвременья пора?

Но о мессии ни единой фразы,

Зато читают новые указы

О том, что можно нам и что вдруг нет…

А части поднимают по приказу,

И по тревоге я лечу чуть свет!

…Спешу и замечаю, между прочим,

Что в городе обычный лад рабочий,

Всем на указы эти наплевать!

Ведь город наш, уральский – не столица.

«Макдональдсам», откуда пиву литься

И гамбургеры можно поставлять,

У нас еще лет двести не бывать…

Поэтому и баррикады нету

У зданья исполкома и Совета.

Лишь по проспекту, меряя шаги,

Два пьяных бомжа носят два плаката

(Хотя между собой и не враги).

Один из них: «К ответу демократов!»

Другой гласит: «Долой ГКЧП!»

Но это все – районное чэпэ…

И, прежних не прощая им утех,

Наш КГБ мерзавцев не хватает

И в ссылку навсегда не отправляет:

Здесь ссылка – это родина для всех!

А родина не может быть постылой

Пусть сала на закуску не хватило,

Зато уж водки хватит всем сполна

Покуда мирный день, а не война.

И даже если громыхнет Чернобыль?

Так, на Урале вымерли давно бы

Без речки Течи и без «Маяка»[3]…

Здесь все, сказать по правде, мы – мутанты:

Ученые, поэты, дилетанты —

Играем роль Ванюшки-дурака.

И если в чем-то окажусь я лжив,

(Хотя давно лукавить разучился),

Во всем повинен тот далекий взрыв,

Что в год рожденья моего случился!

В год пятьдесят седьмой вернулся я,

Но это нынче тема не моя.

Ведь мой рассказ, как помнится, о путче.

О нем, конечно, помолчать бы лучше:

Какой там путч?! Да вот такой как есть!

По Сеньке шапка, а по шапке – честь…

Я по тревоге прибыл, честь по чести

В штаб части нашей, а со мною вместе

Начальник штаба – Васька Барибан.

Его солдаты звали «Барабаном»

За то, что появлялся утром рано

Всегда в расположенье полковом

И безотказно и в жару, и в стужу

Служил, в служенье вкладывая душу,

Как барабан в оркестре духовом.

Приветствиями с ним мы обменялись

И тут же в кабинете ждать остались,

Когда нам волю свыше доведут…

Какую? – Призадумаешься тут.

Но думать – это дело генералов.

И шифрограмма та, что нас «достала»,

Была твореньем одного из них.

Того, что по суворовскому следу

Науку о свершеньях и победах

Сложил и в поучениях своих

Предвосхитил события и даты…

Приказ был крут:

– В грузовиках солдаты

По городу курсируют весь день.

При каждом – автомат, штык-нож и каска.

На перекрестках – танки для острастки…

В день ясный тень наводят на плетень!

– Ну что, Василь? – спросил я Барибана, —

Неужто нас с тобою, как баранов,

На бойню гонят… или на народ?

– Стрелять в народ я все равно не стану! —

И я пожал тут руку Барибану:

– И я стрелять не буду, в свой черед!

– А что же будет, если нам прикажут?

– И трибунал тогда не страшен даже…

Чуть что – на стол начальства рапорта!..

…И я вдруг вспомнил русских офицеров,

Что за царя, Отечество и веру

Всегда стояли…

Но была черта

(Та, за которой вера уж не вера,

Отечество и то одна химера,

А царь – портрет на выцветшей стене),

Где супротив – не вражии заставы,

А русский люд – и правый, и неправый.

Стрелять в него?

Нет, это не по мне!..

А кто же будет? —

Подлецы найдутся,

Что все века вылизывают блюдца

У сильных мира – подличают всласть!

Вот наш начпо, он выстрелить сумеет…

В кого? Значенья это не имеет:

Не масть определяет смысл, а власть.

Вот за нее и скрещивают копья…

А наша доля – испокон – холопья:

Чубы трещат не у панов – у нас!

…Три дня мы на «повышенной» сидели

В казарме и в окошечко глядели,

Не выполнив полученный приказ.

Когда же все в столице прояснили,

Героями трех павших объявили,

И возвратился перестройки бог,

И от всего на свете открестился,

Начпо наш спохватился, изловчился

И шифрограмму памятную сжег.

Но, следуя природе, между делом,

Снял копию и в Дом отправил Белый,

Чтобы халифам новым услужить,

Предвидя политорганов крушенье…

Зачлося!

Он пошел на повышенье.

Иуда жив и вечно будет жить!

На смерть поэта

Ах, Юлия Друнина, Юлия Друнина!

Сегодня земля под ногами наструнена.

Шагаю – и стонет она под пятой…

В бою рукопашном схватились

Вы с вечностью!

Ах, с вашей ли милой всегдашней

сердечностью

Решиться на бой за последней чертой?

Ах, с вашей ли страстной солдатскою

честностью

Остаться на стыке бесправья

с безвестностью,

Забыв свою юность, друзей имена…

А может быть, вспомнив, в содеянном каяться?

Бояться и в страхе за страх свой отчаяться —

Такая у всех рукопашных цена.

…Луна, словно вражий прожектор качается,

Не всякая схватка победой венчается.

Меж нами границей нейтральная мгла,

Где горе людское обманом итожится,

Где паразиты жиреют и множатся,

Где все продается – хула и хвала.

Но мы ж продаваться совсем не намерены

И, может, поэтому так не уверены

В судьбе тех, кто рядом, и в личной судьбе.

Ах, Друнина Юлия, Друнина Юлия,

Вот так же, как Вы,

в рукопашный смогу ли я?

Ну что мне ответить и Вам, и себе?

* * *

Мне довелось родиться комиссаром,

И, верить в Маркса (с Энгельсом на пару),

И в массы слово партии нести

До той поры, пока она в чести!

А после – крыть ее с таким же жаром,

И партбилет – в кубышку, до поры…

Такие, видно, правила игры

(А я наивно комиссара званье

Всегда считал не службой, а призваньем),

Хотя не разделял, конечно, их…

И утверждал идеи, коим верил,

Пока безверье к нам искало двери

И три марксиста, как в застольях пели,

Еще соображали на троих…

И я вещал на всех политзанятьях,

Что все мы на земле отцовской – братья!

А кто не брат нам, тот себе не брат…

И верил не в Христа и не в Аллаха,

А в жизнь людей, по правде и без страха…

И верно, я в ту пору был богат!

Зачем об этом? – Нет, не ностальгия,

И ты, и я – сегодня мы – другие.

И все ж не с теми я, кто вечно прав,

На площадях сжигая партбилеты…

Иуды поцелуй… И вновь – вендетта —

Преддверие вождизма и расправ.

О партбилете

Чем похвастаться могу?

Лишь судьбой краснознаменной.

Партбилет, что берегу,

Не подаришь и врагу…

Только, выбросив, солгу

Перед жизнью обновленной.

Сжечь его – не волен я,

Как не волен вновь родиться,

Как не вправе сыновья

Им, хранимым мной, гордиться.

…Оттиск стертых букв и дат,

Лысый профиль на обложке…

Подевать тебя куда,

В рай мандат и в ад мандат,

В юность – красное окошко?

О деде Сметаннике

Наш дед Сметанник, солнечное детство…

Мы с ним в ту пору жили по соседству.

С кем – дедом или детством? —

С тем и с тем…

Я помню имя, отчество соседа

И кличку, что мальчишки дали деду.

Но прах тревожить именем зачем?

Он слыл довольно странным старикашкой.

Был в белой накрахмаленной рубашке,

На брюках – стрелок острые ножи…

И увлекался хатхою-йогой,

Охотою, рыбалкою – немного,

Но не за это кличку заслужил!

Сметанник равнодушен был к футболу,

Но страсть в себе хранил к иному полу,

Совсем забывший про свои лета…

Дружили с ним такие молодайки,

Что – должен я заметить без утайки —

Как на подбор: и стать, и красота…

И дед с такой особой рядом встанет,

Ну, как котяра тянется к сметане…

Вот вам и образ – прозвища секрет.

Так стал у нас «Сметанником» сосед.