Вечером на крылечке
Молча сидит Шарлотта,
Белый цветок картошки
К кофточке приколов…
То она к нам заскочит,
Будто со сна – в сорочке,
Тряпкою мокрой машет,
Чтобы губам помочь:
– Бабушка, вы старуха,
Вы подержите Ганса,
Ганса, моя сынишка,
Я вам помою пол…
Бабушка отмахнётся:
– Эк всё в тебе играет!
Спрячь, басурманка, груди!
Дети же малые тут.
Пол без тебя помою.
Ганс у тебя капризный.
Разве ты любишь русских?
Тихо Шарлотта: – Нет.
Раньше мы жили на юге,
Вы нас переселили.
Папа у Ганса умер.
Мы не полюбим вас…
Вымыты половицы,
Выскоблены на совесть.
Пахнет смолой в бараке,
Солнышком и травой.
В новеньких лодочках ходит
Павой Шарлотта-немка,
И говорят, что с павы
Денег не взял Глушков…
– Ты никому не скажешь?
Брат отвечает: – Что ты!
– Видел вчера я в щелку:
Немка к нему пришла.
Села на табуретку,
Голову наклонила.
Бледный Глушков её гладит:
– Девочка ты моя!
Брат мне не верит: – Брешешь!
Я обижаюсь: – Шиша!
Брат мне на это: – Сам ты,
Лёшка, придумал всё.
– Ладно, Фома-невера,
Хочешь – спроси Глушкова:
Ел из шарлоткиной чашки
Он землянику вчера?
. . .
Вечером разыгралась
С сыном своим Шарлотта
И говорила за стенкой
Ломаным языком
Вместо обычного «паче»,
Вместо обычного «кухен»[2]
– «Ладушки, ладушки» – сыну,
Мальчик смеялся в ответ.
1962–1963
Невыдуманная поэма
Рассказывать об этом тяжело:
Никто не верит – бабушкины сказки.
А я и вправду видел НЛО —
Большое блюдо огненной окраски.
Оно летело над землёй вверх дном
И словно солнце скрылось за холмом.
Не чуя ног, я бросился вперёд:
Неужто это инопланетяне?
И вот опять увидел звездолёт
У маленькой речушки на поляне.
Открылся люк. И вышло из него
В сверкающем скафандре существо.
Не может быть, мне разум говорит, —
Всё это сон, фантастика, нелепость,
Но предо мной, теперь уже без шлема,
Космическая женщина стоит!
Едва ли я как следует сумею
Воспеть её небесные черты.
Ни в жизни, ни в картинной галерее
Я не встречал подобной красоты.
В её больших фасетчатых глазах
То карих, то индиговых, то серых,
То возникал, то снова исчезал
То тёплый свет, то леденящий сердце.
– Кто ты таков? – она меня спросила.
– Я человек, я житель этих мест.
А всё вокруг Земля моя, Россия:
И этот лес, и этот тёмный крест.
Там матушка родимая лежит,
Над нею время вечное кружит…
– Ты веришь в Бога?
– Я пытаюсь верить,
Увы, не так, как верят старики.
Но иногда мне некому доверить
Своей тревоги, страха и тоски.
А если ты на свете одинок,
Тебя поймёт, тебе поможет Бог.
– Ты знаешь страх?
Чего же ты боишься?
– Боюсь всего – таков уж наш удел.
Боюсь, что ты ко мне не возвратишься,
Что твой корабль случайно прилетел.
Ещё одна причина есть для страха:
Я жизнь свою туманную прожил,
Не нынче – завтра стану горсткой праха,
А добрых дел почти не совершил.
А ведь в мечтах мы головы положим
И души растерзаем пополам,
Но никогда Вселенной не предложим
Колымский путь, что был дарован нам.
– Но ты же благодарен был судьбе,
Что человеком на Земле родился?
Ступай за мной. Я покажу тебе
Свою звезду,
чтоб очень не гордился.
И я, как мальчик, поспешил за ней,
Она вдали смеялась и светилась.
И всё-таки какая-то немилость
Чужих планет была её сильней.
Но вот она ко мне поворотилась,
И не было печальней и нежней.
И мы вошли в серебряный отсек.
И прозвучало:
– Здравствуй, человек!
Ты видишь лучезарное пятно?
Там жить тебе отныне суждено.
– Но я же не смогу, я затоскую.
Тебе, всесильной, это не понять.
Всю жизнь свою —
к родной земле взыскую,
Хотя мне очень
хочется летать.
– Вы, люди, не родные близнецы
Камней, деревьев,
темноты и света.
Им ясно всё. Вам – не дано ответа.
Они – провидцы. Вы – полуслепцы.
Мы – Вечный Разум,
Вечная Душа —
Стоим над вами,
Высший суд верша.
О, не печалься и не прекословь,
Ведь мы не льём
себе подобных кровь.
Ты сам увидишь – зависть и вражда
У нас давно исчезли навсегда.
– Нет, – я сказал, – траву родных могил
Мне не забыть. На то не хватит сил.
– Возьми с собою горсть своей земли.
Мы – здесь и там. Наш лик непознаваем.
Мы, неземляне, истину нашли,
Но, до поры до времени, скрываем.
Мы дали вам и хлеб, и молоко,
И тёплый кров, и сладкий звук свирели.
Хоть сделать первый шаг и нелегко,
Но сколько оставаться в колыбели?
– Нет, не хочу в нездешние края.
Да станет гробом колыбель моя!
– Ну что ж, прощай, убогий человек,
Живи своим иллюзиям в угоду.
Дремли себе, не поднимая век
На истину, на высшую свободу.
Прощай же. Сам себя ты осудил
На смерть своим
земным существованьем.
Вся жизнь твоя,
с рожденья до седин,
Была не чем иным, как умираньем.
Но тут коснулось локтя моего
В сверкающем скафандре существо:
– Я не хотела прилетать сюда,
Но хочешь, я останусь навсегда?
Я перейму черты твоих подруг,
Я полюблю и этот лес, и луг.
О, не печалься, мой названый брат,
Я буду тень твоих земных утрат,
Я стану не бессмертна, а стара…
Но прозвучало:
– Кончено! Пора!
– Постой!
Но что за истина дана
Тебе? Скажи, чтоб людям
легче было!
Куда же вы? —
Но чёрная стена
Возникла вдруг и
нас разъединила.
Очнулся я в больничной тишине,
Не понимая, что со мной творится.
Сестра питьё давала с ложки мне,
И я подумал: «Славная сестрица».
Какой-то седовласый человек
Сидел на табурете у окошка
И всё вздыхал, что вот уже и снег,
А у него не копана картошка.
1978–1988
Колокольный глагол(проза в стихах)
Есть ли высший, чем этот,
Божий, сказочный дар?
Как в киношку с билетом,
Я иду на базар!
На базаре играет
Инвалид на пиле,
И друг друга лобзают
Лебедя на ковре.
– Вот две красные масти,
Вот крестовый валет.
А заметили – ставьте.
Не заметили – нет.
Там и свинка морская,
И цыганка как ночь,
Не спросясь, угадают,
Чем вам можно помочь.
Там и мир, и раздоры,
И в лазурном гробу
Та, нет краше которой,
Вдруг вплывает в толпу.
Там в хибарке фанерной
Жил фотограф седой,
И сниматься, наверно,
Труп везли молодой.
На какие подлянки
Роком обречена,
На реке на Зырянке
Утонула она?
Пред звездою-кувшинкой
Подвернулось бревно,
Или с милой кровинкой
Было жить не дано?
Не из школьной программы
Я запомнил, малец:
– До свидания, мама!
До свиданья, отец…
Пусть никто не пригубит
Злополучье моё! —
Это мёртвые губы
Прошептали её.
А вокруг говорили
Кто о чём вразнобой:
– Вот, войну пережили,
А за хлебушком – стой!
– Что же творится, братцы, —
Смерть в такие лета!
– А не надо бояться,
если совесть чиста!
– Надо! – мёртвые губы
Возразили её.
А уж медные трубы
Начинали своё.
– Все мы в мире скитальцы
на недолгую жизнь.
У фотографа пальцы,
Как с похмелья, тряслись.
…И с тех пор благодарный
Я живу, уж старик,
За великий базарный,
Древнерусский язык.
Сколько раз, своевольный,
Убегал я из школ,
Чтоб внимать колокольный,
Наш славянский глагол.
Были славные оды.
Только не было од,
Как спасли огороды
Наш голодный народ.
Как при каждом бараке
Из воскресшей земли
И картошка, и маки,
Поднимаясь, цвели.
Там укроп буреломный
И убогий салат.
А над всем – миллионный
Пчёл воздушный парад.
О, какие златые!
Но настолько пусты
Их желудки пустые,
Как посохли их рты!
Только всё ж у бараков
Есть хоть капля еды,
А на кладбищах братских —