Всю погружённую во мглу,
И только пёрышком гусиным
Скрипит сверчок в своём углу.
И льются нянюшкины песни,
Как будто слёзы по щеке,
И драгоценных женщин перстни
Горят на пушкинской руке.
И на одной из стен лачужки
В глухом неведомом краю
Тень стихотворца тенью кружки
Пьёт участь горькую свою.
1962
«Ах, Пушкин, Пушкин, милый Пушкин…»
Ах, Пушкин, Пушкин,
милый Пушкин,
Чего пустой бульвар стеречь?
Приди ко мне, погрейся пуншем —
Гранитный плащ не греет плеч.
Всё те же снеги, те же сани,
Идалии и Натали,
И только няни,
бедной няни
Твои друзья не сберегли.
Каких я вин заморских не пил,
Каких не нашивал оков —
Стучит,
стучит мне в сердце пепел
Твоих златых черновиков.
1962
Поэты
Л.И. Давыдычеву
Поэты погибают не от пуль,
Поэтов сокрушают не наветы:
Сам по себе мучителен их путь,
Самих себя не берегут поэты.
Расширены глаза, как у детей.
Попробуй жить
и не растратить крови,
Переживая тысячи смертей
И чьих-то
несложившихся любовей!
Да, чистой кровью пишутся стихи,
Да, вечно
словотворчество людское,
И с красной начинается строки,
И красной завершается строкою.
1962
Костёр
Как истинно талантливый актёр,
Чьим мастерством
нельзя не восхищаться,
Всю ночь горел
в глухой тайге костёр,
Не уставая перевоплощаться.
И ярок был его короткий век,
И смерть его была
как роль живая,
В которой умирает человек,
Багровую рубаху разрывая.
1962
Белый лист
Виктору Болотову
О, белый лист, поэту ты претишь,
Так белый флаг немыслим для солдата.
Так белой ночи давящая тишь
В рыданиях девичьих виновата.
Но полон чуда, веры, торжества
Тот миг, когда естественно и просто
Приходят вдохновенные слова
На лист, необитаемый, как остров.
О, белый лист – как белое чело,
Как белые больничные постели,
Как белый снег, что рухнул тяжело
От выстрела на пушкинской дуэли.
1963
«Мы в детстве были много откровенней…»
Мы в детстве были много откровенней:
– Что у тебя на завтрак?
– Ничего.
– А у меня хлеб с маслом и вареньем.
Возьми немного хлеба моего…
Года прошли, и мы иными стали,
Теперь никто не спросит никого:
– Что у тебя на сердце?
Уж не тьма ли?
Возьми немного света моего.
1963
«Время закрытых дверей…»
Время закрытых дверей.
Ночь. Воронёные тучи.
Вот бы уснуть поскорей,
Попусту очи не мучить.
Выключить лампу – и спать.
Лучше подняться пораньше,
Чтобы увидеть опять
Ласточек, в небе парящих,
Дом свой в рассвет и лесок,
Весь потянувшийся к свету,
Завтрак свой – хлеба кусок
С солнечным зайчиком сверху.
1963
Мой брат
Мой брат, твой адрес —
кладбище, бурьян,
Земля сырая, мир потусторонний.
Когда тебе из наших дальних стран
Снесут письмо усталые вороны?
Когда расскажут липы на ветру,
Что ни одна звезда не почернела,
И тёплый хлеб нас будит поутру,
И нет у жизни края и предела?
Мой милый брат, ты – дома,
я в гостях,
Мне здесь, в гостях, то весело,
то грустно.
Когда же я тебе о новостях
Поведаю не письменно, а устно?
1963
«Убитым хочется дышать…»
Убитым хочется дышать.
Я был убит однажды горем
И не забыл, как спазмы в горле
Дыханью начали мешать.
Убитым хочется дышать.
Лежат бойцы в земле глубоко,
И тяжело им ощущать
Утрату выдоха и вдоха.
Глоточек воздуха бы им
На все их роты, все их части,
Они бы плакали над ним,
Они бы умерли от счастья!
1963
«Когда прощально кружат журавли…»
Когда прощально кружат журавли
Над отдалённым призрачным строеньем
И лесом, лиловеющим вдали,
Я полон журавлиным настроеньем.
Мой серый взор стремится в синеву,
И тяжело, и слабо машут веки,
И сам, подобно журавлю-калеке,
Я падаю в осеннюю траву,
Я припадаю к матери-земле,
И вместе с ней горюю и мечтаю,
И привыкаю к медленной зиме,
И самообладанье обретаю.
Так славься та великая печаль,
Которая на лике человека
Стирает безмятежности печать
И мужеству предшествует от века.
1963
«Снится сон слепому человеку…»
Снится сон слепому человеку,
Будто тихо шепчутся леса
И срывает, нагибая ветку,
Он большие, спелые глаза.
Будто он вставляет их в глазницы
И бросает чёрные очки,
И глядят с восторгом сквозь ресницы
Круглые, как косточки, зрачки.
Будто видно, как пчела хлопочет,
Как пригорок солнцем освещён,
Как дрожат на тонких стеблях очи,
Горькие, зелёные ещё.
1963
«Набродиться летними лесами…»
Набродиться летними лесами,
Лечь в траву, вздохнуть и замереть.
И почти закрытыми глазами
В небо полудённое смотреть.
Ощущать цветов благоуханье
И лучей скользящее тепло.
Думать: это женское дыханье
Чудом в глушь лесную занесло.
И внимать земле и небосводу,
И, вернувшись в хмурое жильё,
Потерять, как женщину, природу,
Мучиться и сохнуть без неё.
1963
Точильщик
Как заливала сердце радость,
Подобно вешнему лучу,
Когда звучало за оградой:
– Ножи и ножницы точу-у-у!
Портнихи ножницы тащили,
Садовник – нож, столяр – топор,
И нажимал педаль точильщик,
Как избалованный тапёр.
Вращались каменные диски,
Ритмично щёлкал стык ремня,
И как жар-птица сыпал искры
Станок наждачный на меня.
Я пробивался ближе к чуду —
Не оторвать, не отлучить.
Вот подрасту и тоже буду
Ножи и ножницы точить.
1963
«Когда музеи закрывают…»
Когда музеи закрывают,
Когда за окнами темно,
Портреты тотчас оживают
И с натюрмортов пьют вино.
На берегах пейзажных речек,
Где над кострами вьётся дым,
Портреты-женщины лепечут,
Мужчины плечи гладят им.
И любо им пожить, как людям,
О том, что на сердце, сказать,
Заплакать, если больно будет,
Смеяться…
В рамки не влезать.
1963
Шахматы
Окошки – вроде жёлтых клеток
Для шахмат. И по ним порой
Передвигается нелепо
Разбитый вдребезги король.
Его ладьи лежат в пучинах,
И офицеры спят в земле,
Его жену чужой мужчина
Увёз в серебряном седле.
Он за насмешкою насмешку
Теперь встречает на пути.
О, если б маленькую пешку
У самой пропасти найти!
Одну из тех, кто и без денег,
И без дворцовой мишуры
Тобой живёт, с тобою делит
Все беды шахматной игры.
1963
«Светолюбивы женщины. Они…»
Светолюбивы женщины. Они
Не могут пыль на стёклах окон видеть,
Им докучают пасмурные дни,
Их чёрным словом так легко обидеть.
И светоносны женщины. Нельзя
Представить даже,
что за темень будет —
Исчезни вдруг их ясные глаза
И маленькие матовые груди.
1963
«Куда, куда вы, облака…»
Куда, куда вы, облака,
Не ожидая потепленья,
Без фонаря и посошка,
Без хлеба и благословенья?
И я таков, и я таков —
Покой – беда моя и кара.
Мой герб – на фоне облаков
Четыре пёрышка Икара.
Мой город тих и невелик,
Без шумных улиц с гаражами,
И облаков прощальный клик
Прекрасно слышат горожане.
1964
Март
Не весна, а какой-то кошмар.
Почернел и осунулся город.
И хрипит, задыхается март,
Как февраль
с перерезанным горлом.
Всё навыворот,
всё набекрень,
Вкривь и вкось,
но проходят недели,
И уже без боязни сирень
Вылезает из найденной щели.
Что с тобою, мятущийся мир,
Ты как будто доволен судьбою?
Неужели когда-то и мы
Так же будем довольны собою?
Неужели себя я найду,
И сомненья свои освистаю,