Избранное — страница 6 из 15

Фантастический флигелёк,

Фантастический флигелёк,

Фиолетовый фитилёк,

Марфа в фартуке

                        чистит фрак,

Фигу прячет в карман дурак.

Фолианты: Фейхтвангер, Франс,

Дьявол в профиль, Фауст в анфас.

И качаешься, обомлев, —

Сколько фосфору в букве «эф»!

1966

«В эту ночь я стакан за стаканом…»

В эту ночь я стакан за стаканом,

По тебе, моя радость, скорбя,

Пью за то, чтобы стать великаном,

Чтоб один только шаг до тебя,

Чтобы ты на плечо мне взбежала

И, полна ослепительных дум,

У солёного глаза лежала

И волос моих слушала шум.

1966

«Пора замаливать стихи…»

Пора замаливать стихи,

Стихи замаливать пора мне,

Встав за кузнечные мехи

Или обтёсывая камни.

Откуда знать, в конце концов,

Быть может, я ценою муки

И отыскал своё лицо,

Но потерял при этом руки.

1966

«Я с природы осенней…»

Я с природы осенней

Серых глаз не свожу,

Словно с девушкой сенной

Далеко захожу.

Но уже не по воле

Возвращаюсь домой,

Но уже я помолвлен

С нелюбимой зимой.

И хожу я, поручик,

И красив, и высок.

И свинцовою тучей

Продырявлен висок.

1967

«О вы, несжатые полоски…»

О вы, несжатые полоски,

Как, видя вас, не горевать?

Трудней, чем камень философский,

Нам хлеб насущный добывать.

Мы полюбили хлеб за муки,

За то, что начали с азов

Без вас, таинственные музы,

Верней, вязальщицы снопов.

Мы покупаем хлеб в лавчонке,

Спеша на Чистые пруды,

И лебедь белый или чёрный

К нему выходит из воды.

1967

Вальдшнеп

Когда за вскинутою шапкой

Несётся вальдшнеп, охмелев,

Бей с прочных ног,

                           не с кочки шаткой —

Подранок жалок и нелеп!

Ведь ты на тяге не впервые,

И сам любил,

                   и потому

В его божественном порыве

Не дашь раскаяться ему.

1967

«Стихи не пишутся – и чёрт с ним!..»

Стихи не пишутся – и чёрт с ним!

Они – не проза как-никак.

Давай закусим славой чёрствой,

А лучше – ляжем натощак.

Бог с нею, с вымученной песней,

Уж лучше спать спокойным сном.

Ещё милей и интересней

Глядеть на осень за окном.

Покуда я тетрадь мараю,

Совсем осыпалась ветла

И тучка, розовая с краю,

Уже не полностью бела.

1967

«Вернись, уменье письма создавать!..»

Вернись, уменье письма создавать!

Замолкли их чарующие звуки.

И том последний будет тосковать

По этой удивительной науке.

Но дело не в бессмертии – зачем

Так безмятежно, так напропалую

И подлинным товарищам, и всем

Писали: обнимаю и целую?

1967

«Не перечислить потрясений…»

Не перечислить потрясений,

Невзгод, случившихся со мной,

Но лишь вхожу я в лес осенний —

И все печали за спиной.

Какой-то гордости особой

Полно любое деревцо,

И у озёр в лесных трущобах

Не перекошено лицо.

1968

Цыганка

Цыганка на Перми-второй

Легко руки моей касалась

И милой старшею сестрой,

А не гадалкой мне казалась.

Она бессовестно врала,

Но так в глаза мои глядела

И так ладонь мою брала,

Что счастью не было предела.

1968

«Журавли собирают пожитки…»

Журавли собирают пожитки.

Небо в трещинах, как потолок.

Три-четыре хороших снежинки —

И пиши по теплу некролог.

Я и сам, как природа, невесел,

Проморгал своё счастье, гляжу,

И как будто просроченный вексель,

Жёлтый лист облетевший держу.

Вы не знаете, что это значит,

Когда воет, как баба, пила

И на маленькой брошенной даче

Мыши нюхают ножки стола.

1968

Не вечный сон

Девочка на кладбище уснула.

Ягодку до этого нашла.

Бабочку-капустницу вспугнула

И, зевнув, на лавочку легла.

Где-то прогремела электричка,

Ворон отозвался на сосне.

Словно поминальное яичко,

Солнышко алело в вышине.

1968

Объявление

Одинокий умерший чудак

Все фонтаны, все деревья рая

Экстренно меняет на чердак

Или даже уголок сарая.

1968

«Родная! Опять високосная стужа…»

Родная! Опять високосная стужа

Хватает за горло средь белого дня.

Пойди за меня, назови меня мужем,

Вдвоём веселее.

                       Пойди за меня!

Я буду вставать далеко до восхода

И ну – за работу, судьбу не кляня.

Я буду кормить тебя ивовым мёдом

И хлебом пшеничным.

                               Пойди за меня!

Не варит мне матушка зелья —

забыться,

Не дарит мне батюшка резва коня —

Лететь и лететь во весь дух – и разбиться

О камень горючий.

                          Пойди за меня!

1969

«Чего от меня она хочет?..»

Чего от меня она хочет?

Живу – ни двора, ни кола.

И всё же ко мне этой ночью

Избитая тема пришла.

Разжала припухшие губы

(О, логика бедной рабы!) —

Раз бьют, говорит, значит, любят,

Ты бей меня – только люби.

Друзья не жалеют отравы:

– Да с нею ещё Апулей…

Но мне и надежды и славы

Дороже она и милей.

1969

«Опущу усталую главу…»

Опущу усталую главу:

Поздно для хорошего поэта

Я узрел подземную траву

И потоки косвенного света.

То, что рядом, надоело брать,

Что подальше, всё никак не трону,

Только глажу новую тетрадь —

Белую голодную ворону.

1969

Тень

Мне душа нелёгкая дана,

Я ни с кем не пробовал ужиться.

Только тень осталась мне верна:

Ест и пьёт со мною и ложится.

О, как я бываю одинок,

Как по тени собственной тоскую,

Коротая серенький денёк

Или ночь беззвёздную глухую.

Тень моя в одежде голубой,

Кто тебе слова нежнее скажет?

Кто пойдёт, как мальчик, за тобой?

Кто с тобой в одну могилу ляжет?

1969

1970–80-е гг.

«В гостинице, в номере-люкс…»

В гостинице, в номере-люкс,

Сижу, завываю, как люпус[1],

И на передвижников злюсь:

Зачем увеличивать скуку?

Как славно написана рожь,

Как вольно она колосится!

Как жаль, что сюда не войдёшь

В обнимку с молоденькой жницей.

Ты только что встал на постой,

Прилёг на казённой постели.

Приходит Саврасов седой, —

Грачи, говорит, прилетели.

1970

«Отец мой стал полярною землёй…»

Отец мой стал полярною землёй,

Одной из многих,

                        золотой крупинкой.

А я хотел бы, в мир уйдя иной,

Вернуться к вам

                       зелёною осинкой.

Пусть в гости к ней походят грибники

И целый день звенит в листве пичуга.

А эти вот надёжные суки —

Для тех, кто предал правду или друга.

1970

«Я жил далеко на Урале…»

Я жил далеко на Урале,

В почти недоступной дали.

То льдины у ног проплывали,

То сено на лодках везли.

То словно разрытая яма,

То будто поверхность стекла —

То злая, то добрая Кама

Как совесть людская была…

Я плыл в сентябре на пароме

Открытом, без тёплых кабин,

И все человечьи пороки

Казались мне пеной глубин.

1970

«На берегу дороги дальней…»

На берегу дороги дальней,

Седой бродяга,

                     блудный сын,

За голос

            матушки печальной

Я принимаю шум осин.

Я в чёрный день не без призора:

И в чистом поле небеса,

И во сыром бору озёра —

Её усталые глаза.

Я глажу реденькие злаки,

Внимаю шороху ветвей.

И хорошо мне, бедолаге,

С бессмертной матушкой моей.

1970

«Жду осени. Осеннею порой…»

Жду осени. Осеннею порой

Я, словно положительный герой,

Не злюсь на мир,

                        не пробую вина,

Работаю с темна и дотемна.

Порой болит душа от тяжких дум,

Но шум дождя и крон осенних шум

Смягчают боль.

                      Порой смягчают страх

Сухие листья:

                     всё на свете прах!