Только с вечностью мечты,
Хорошо, что не теряешь
Головы от суеты,
Что рука твоя от страха
Не заметить красоту,
Тяжело, как черепаха,
Продвигалась по листу.
1975
«Ляг, согрейся, разве дело…»
Ляг, согрейся, разве дело
Быть белей стены?
Интересно, сколько съела
Вьюга белены?
– SОS! —
пищит мышонок в норке,
Дом дрожит дрожмя.
Ничего, всё будет в норме,
Помяни меня.
1975
«Вот пустой дом…»
Вот пустой дом.
Кто-то жил в нём.
Вот глухой сад,
Словно вход в ад.
Там на дне гнёзд
Соль от слёз звёзд.
Вот косой крест —
Сколь таких мест!
1975
«Читатель, милый, книгу эту…»
Читатель, милый, книгу эту
Я очень медленно писал, —
Так ствол выносит листья к свету,
Так образуется кристалл.
Увы, кристалл мой слаб и мутен,
Увы, листы мои горьки,
Увы, от истины, от сути
Мои догадки далеки.
Но я пытался жить для ближних,
И пусть вся жизнь моя – провал,
Я никогда на рынках книжных
Душой своей не торговал.
1976
«Когда отца в тридцать седьмом…»
Когда отца в тридцать седьмом
Оклеветали и забрали,
Все наши книги под окном
Свалили, место подобрали.
И рыжий дворник, подпитой,
При всех арестах понятой,
Сонеты Данте и Петрарки
Рвал на вонючие цигарки.
Осколок солнца догорал,
Из труб печных летела сажа.
И снова Пушкин умирал.
И Натали шептала:
– Саша…
1977
Синичка
Увези-ка меня, электричка,
В новогодний серебряный бор,
Где поёт невеличка-синичка
Голоском, уменьшающим боль.
Разменял я свой пятый десяток,
Стал, как зимнее древо, седым,
Но, как прежде, как в юности, сладок
Мне и хлеб, и Отечества дым.
Если женщину встречу младую,
Не усну, а усну, так во сне
Каждый пальчик ей перецелую —
Вот такое смиренье во мне!
А уж ежели с ворогом стычка,
Улыбаясь, иду напролом.
Я ведь знаю, что птичка-синичка
Защитит меня синим крылом.
1978
«Когда стою у Вечного огня…»
Когда стою у Вечного огня,
Когда читаю имена и даты,
Мне кажется – погибшие солдаты
Чего-то ожидают от меня.
Что ж я скажу им —
слабый человек, —
Жизнь за меня отдавшим
добровольно?
Что я в долгу у них
на весь свой век?
Что мне пред ними
совестно и больно?
Как надо стойко,
мужественно жить,
Не поддаваясь злу
ни на мгновенье,
Чтоб высшую награду заслужить —
Убитых молчаливое прощенье.
1979
«Пускай себе шумная слава…»
Пускай себе шумная слава
Меня не задела крылом,
И я своей строчкой корявой
Пытался бороться со злом.
Пускай опускаются руки
И голову трудно поднять,
Но в чёрном предательстве внуки
Не будут меня обвинять.
Пускай не могу веселиться
Без доброй бутылки вина,
Но Пушкин в глазах не двоится
И Родина в сердце одна.
1977
«И суровое детство, и неистовый труд…»
И суровое детство, и неистовый труд
Не дают оглядеться, продохнуть не дают.
Эта горькая чаша тяжелым-тяжела.
Но зато она наша, не с чужого стола.
1977
«Что-то всё тяжелее ночами…»
Что-то всё тяжелее ночами.
Спой, соловушка, спой мне, дружок,
Чтобы я отдохнул от печали,
Чтобы юность припомнить я смог.
Чтобы снова весенние громы
Прогремели бы в честь бытия,
И возникла из пены черёмух
Афродита лесная моя.
Чтобы, милостью тайной возвышен,
Лёгким пламенем райским объят,
Я услышал, как бабочки дышат
И далёкие звёзды звенят.
Чтоб уже никакого значенья
До последнего самого дня
Не имели мои злоключенья,
Ибо юность была у меня.
1978
«Заколочены дачи…»
Заколочены дачи.
Облетели леса.
Дорогая, не плачьте,
Не калечьте глаза.
Всё на свете не вечно —
И любовь, и весна.
Только смерть бесконечна,
Тем она и страшна.
1978
Чаша
Чинов не хочу и червонцев не чаю.
Зачем же сижу и пишу я ночами?
Зачем я не сплю
и у Музы суровой
Прошу, трепеща, драгоценного слова?
Хочу, чтобы вам, горюны-горемыки,
Чуть-чуть помогли мои грустные книги.
Хочу, чтоб моя невеселая чаша
Была бы куда тяжелее, чем ваша.
1978
«Весна-красна, нам говорят…»
Весна-красна, нам говорят.
Но как суров её рисунок:
Вот-вот беззвучно догорят
Огарки чёрные сосулек.
Играет щепками река.
А в небе серый гусь-салага
Летит, отстав от косяка,
Куда-то в сторону ГУЛАГа.
1978
«Любимая, стой, не клянись, всё равно…»
Любимая, стой, не клянись,
всё равно
Кого-то из нас утомит постоянство.
Но я тебя брошу,
как птицу в пространство,
А ты меня бросишь,
как камень на дно.
1979
«С первой встречи, с самого начала…»
С первой встречи, с самого начала
Плоть твоя моей душою стала.
И теперь мне сладко сознавать,
Что тебе в земле не истлевать.
1980
«Гнёт бессонниц, снег седин…»
Гнёт бессонниц, снег седин.
Ты одна, и я один.
Отчего бы нам с тобой
Не подняться над судьбой?
Пью вино и слёзы лью.
Я давно тебя люблю.
Но до самых чёрных дней
Я себя любил сильней.
1980
«Спи, моя бедная странница…»
Спи, моя бедная странница,
Дай передышку себе.
Может быть, что-то исправится
В нашей нелепой судьбе.
Брось эти мысли угрюмые,
Спи-почивай до утра.
Наши соседи подумали,
Будто мы брат и сестра.
Значит, молва тебя минует,
Не омрачит тебе дня.
Спи. Обижать мою милую
Некому, кроме меня.
1980
«Сижу за решёткой дождей…»
Сижу за решёткой дождей
И светлого лучика в небе
Ищу, как напильника в хлебе,
Ни в чём не повинный злодей.
1980
Рябинушка багряная
– Какая осень ранняя!
Простынешь у ручья,
Рябинушка багряная,
Красавица моя.
Не ведаю, что делаю.
Не знаю, что творю.
И с деревцем, как с девицей,
Тихонько говорю.
– Грядёт седая зимушка.
Негоже без жилья.
Пойдём со мной, рябинушка,
Хозяюшка моя.
Не ведаю, что делаю.
Не знаю, что творю.
И с деревцем, как с девицей,
Тихонько говорю.
1980
«Пусть голова побелела…»
Г. Мещерякову
Пусть голова побелела,
Жизнь всё равно хороша.
Только бы раньше, чем тело,
Не умирала душа.
1981
«Я любил этот взгляд…»
Я любил этот взгляд,
Этот пасмурный свет,
А вернулся назад, —
Ничего уже нет.
Лишь трава прошептала
В родимом краю:
– Я не сплю,
Я постель согреваю твою.
1982
Чёрное перо
На красной стороне
от счастья плачут крыши.
Я чёрное перо
нашёл в снегу раскисшем.
Гляжу, оно лежит,
сродни пустой вещице,
А ведь принадлежит
старинной вещей птице.
Ему три сотни лет,
а может быть, и боле.
На нем бессмертный след,
людской беды и боли.
Всё ведомо ему —
как лбы холопам брили,
Как Пушкин с Натали
из церкви выходили.
А может, всё не так,
но было бы вне правил,
Чтоб я в сыром снегу
лежать его оставил.
Оно не ест, не пьёт
и рук моих не свяжет,