И землю Святую поцеловал.
Страна не забыта… Забыты обиды,
Которых в той жизни хватало с лихвой.
И кто-то, быть может, подастся в хасиды.
А кто-то сменил лишь свой адрес и строй.
В России могли их словами поранить…
Израиль их «русскими» сходу нарек.
И «Русская улица» – это как память
Всему, что уже отслужило свой срок.
Но в сердце хранятся семейные даты.
И праздникам нашим оказана честь.
Российские парни уходят в солдаты.
И русская речь не кончается здесь.
А в душах иная страна прорастает
Сквозь беды и радость, бои и бедлам…
И молодость, словно израильский танец,
Несется по прошлым и будущим дням.
И местный пейзаж, как полотна Гогена,
Привычен уже и прочтен наизусть.
И только навеки останется в генах
Необъяснимая русская грусть.
Гефсиманский сад
Христос молился…
Гефсиманский сад
К Его лицу склонил свои оливы.
А за холмами угасал закат.
И Он подумал:
«Боже, как красиво!»
Христос стоял вблизи учеников.
И между ними – горькое молчанье.
А с неба наклонился звездный ковш,
Как будто мог он вычерпать печаль их.
Он говорил: «Душа моя скорбит
Смертельно…»
И просил: «Побудьте рядом».
Своих сомнений и своих обид
Он в эту ночь ни от кого не прятал.
И о себе все зная наперед,
В душе своей не ощущал Он страха.
Не содрогнулся, слыша, как идет,
Гремя оружьем, медленная стража.
И Он сказал: «Зачем же на меня
Идете вы с колами и мечами?
Я не разбойник среди бела дня…»
Но те хранили гнусное молчанье.
Дорога шла сквозь злобу и сквозь ложь.
Свое страданье выдавал Он взглядом.
И месяц плыл над Гефсиманским садом,
Как занесенный над землею нож.
Галилейское море
«…Кто же это, что и ветрам повелевает и воде, и повинуются Ему?»
Разыгрался Киннерет,
На людей осерчал.
Ярость билась о берег,
Как о ветхий причал.
И, мятежную душу
Распахнувши до дна,
Он внимал ей и слушал,
Как металась она.
Как от гнева темнела,
И грозя, и скуля…
И великого гнева
Испугалась земля.
А в пучине мятежной,
В шуме волн и дождя,
Распрощавшись с надеждой,
Погибала ладья.
Обреченные люди,
Руки к небу воздев,
Все молили о чуде,
Чтоб смирить этот гнев.
«Мы судьбу не поборем.
Нам дорога – на дно…»
И пошел Он по морю.
И утихло оно.
Как смирившийся пленник,
Смолк Киннерет в тени.
И, упав на колени,
Зарыдали они.
И сходили на берег,
Не стыдясь своих слез.
…В одеянии белом
Удалялся Христос.
«В Рождество Христово выпал снег…»
В Рождество Христово выпал снег.
Старый город выбелен метелью.
Улицы печально опустели,
Словно кто-то совершил набег.
Лавочки закрыты на замок.
Никого – на Виа Долороза.
Город от ненастья изнемог,
Побелел от гнева иль мороза.
Мы идем на Родину Христа.
И незримо с нами Богоматерь.
В синем небе – силуэт Креста,
И бела дорога, словно скатерть.
Вифлеем нас встретил тишиной,
Без рождественских иллюминаций.
И опять пахнуло здесь войной –
Слабиной Объединенных Наций.
И повсюду битое стекло,
Чьи-то угрожающие строчки…
Может, впрямь Христу не повезло,
Что родился Он в горячей точке.
Необычен был наш путь домой
Через КПП и автоматы…
И стоял Спаситель за спиной,
И смотрел вослед нам виновато.
2002. Иерусалим – Вифлеем
ВИА Долороза
Сквозь гул проклятий и молчанье слез
Дорогой Скорби шел на казнь Христос.
Тяжел был Крест… Изнемогала плоть.
И, обессилив, наземь пал Господь.
Но кто-то поспешил Его поднять…
И вдруг в толпе Христос увидел Мать.
Он с Ней глазами встретился на миг.
Был взгляд Ее – как молчаливый крик.
И с этого мгновенья не судим,
Он чувствовал, что Мать идет за Ним.
И на Голгофе во кровавой тьме,
Когда Христос был поднят и распят,
Она ловила ускользавший взгляд
И с Сыном умирала на Кресте.
И с той поры, чтоб жизнь была чиста,
Мы все проходим Скорбный Путь Христа.
Голгофа
Возвышалось Распятье
На том самом месте,
Где стоял Его крест…
И подумалось мне:
«Наша горькая жизнь –
Это тоже возмездье.
Ибо лживо живем мы
На этой земле».
Я поставил свечу
Возле Гроба Господня.
Я у Господа милости
Поздней просил,
Чтоб великий народ мой
Он к радости поднял.
Чтобы всем нам хватило
Терпенья и сил.
И когда просветлённо
Я вышел из Храма,
Я был полон надежд
Беды все одолеть.
И душа моя,
Словно зажившая рана,
Успокоилась.
И перестала болеть.
Свеча от свечи
В Пасхальную ночь
Небеса зажигают
Все свечи свои,
Чтобы ближе быть к нам.
Под праздничный звон
Крестный ход завершает
Свой круг.
И вливается медленно в Храм.
Вдруг гаснет свеча от внезапного ветра.
И ты суеверно глядишь на меня,
Как будто душа вдруг осталась без света…
Но вспыхнул фитиль от чужого огня.
Свеча от свечи…
И еще одно пламя,
Еще один маленький факел любви.
И стало светлее и радостней в Храме,
И слышу я сердцем молитвы твои.
А люди, что с нами огнем поделились,
Уже не чужие – ни мне, ни тебе.
Как будто мы с ними душой породнились.
И лица их словно лампады светились.
И свет их останется в нашей судьбе.
«На скалах растут оливы…»
Ане
Я твой нареченный камень.
Крутой и надежный грунт.
Попробуй меня руками,
Почувствуешь, как я груб.
Но весь я пророс цветами
И нежностью их пророс.
Со мной тебе легче станет
В минуты ветров и гроз.
Я твой нареченный камень,
Согретый огнем любви.
Когда же мы в бездну канем,
Ты вновь меня позови.
«Мне снится вновь и не дает покоя…»
Мне снится вновь и не дает покоя
Моя Обетованная земля,
Где вдоль дорог зимой цветут левкои
И подпирают небо тополя.
А небо голубое-голубое.
И солнце ослепительное в нем.
Нам, как нигде, здесь хорошо с тобою.
Со всеми вместе.
И когда вдвоем.
И я молю Всевышнего о том лишь,
Чтоб здесь был мир…
И ныне, и всегда…
Вставал рассвет над городом,
Ты помнишь?
И угасала поздняя звезда.
Иерусалим светился куполами,
Вычерчивая контуры церквей.
В лучах зари – как в золоченой раме –
Вновь поражал он красотой своей.
Еще с тобой мы встретим не однажды
Библейских зорь неповторимый вид,
Чтоб сумрак не касался жизни нашей,
Как не коснулся он моей любви
«На фоне гор и моря – пальмы…»
На фоне гор и моря – пальмы.
Как фрейлины небесных вахт…
Не то, чтобы в нарядах бальных,
Но при жабо и кружевах.
Мне по душе их величавость
И этот горделивый лик.
Они стоят – не то печалясь,
Не то задумавшись на миг.
Весьма загадочны при этом,
Как будто что в себе таят…
Но не спешат своим секретом
Делиться с кем-то наугад.
Не как российские березы,
Что так открыты и светлы.
И в май, когда приходят слезы,
И плачут белые стволы.
И в дни, когда, по грудь в сугробах,
По селам вдоль дорог стоят, –
Не государыни, не снобы,