Стелишь ты мягко, да жестко ей спать.
И с нищетою бесстыдно соседствует
Новая знать.
Вождь
Предайте его земле.
Он столько ей зла принес.
Россия была во мгле,
Почти слепая от слез.
Измученная нуждой,
Порастеряв народ,
Осталась она вдовой
В тот непотребный год.
Предайте земле его.
Не мучайте скорбный дух.
Ушло его торжество
И факел давно потух.
И хватит портретов нам
И памятников его.
А Мавзолей – не Храм.
И мумия – не божество.
Поэты и власть
Власти нас не жалуют вниманием.
Был бы ты банкир иль олигарх, –
Мог, к примеру, на проект дать мани им.
А какая выгода в стихах?!
Власти нас вниманием не жалуют.
Мы не гоним нефть, не шьем бюджет.
И стихи для них – подобно жалобе,
Если гонор власти не воспет.
Ну, а то, что дарим мы надежду,
В душах зажигаем добрый свет, –
Это безразлично самодержцам.
Прибыли от вдохновенья нет.
Но и эта власть уйдет когда-то,
Уступив другим чинам черед…
У поэзии – всего одна лишь дата,
Та, что ей определит народ.
«Никогда не читал анонимок…»
Никогда не читал анонимок.
Я на эти дела не горазд.
Было все в моей жизни взаимно –
От признаний до горестных фраз.
Презирать иль любить анонимно,
Все равно что на пальцах играть
Фугу Баха иль музыку гимна,
Или складывать фиги в тетрадь.
Никогда не терпел анонимок,
Закрывал свой покой на засов…
Мне понятней молчание мима,
Чем трусливые выпады слов.
«С тех горючих дней «Норд Оста»…»
С тех горючих дней «Норд Оста»
Не стихает в сердце боль.
До чего же было просто
Завязать с Москвою бой.
До чего же просто было
По свободному пути,
Обернув себя тротилом,
Прямо к сцене подойти.
Обандитился наш город…
И теперь любой хиляк,
Что с утра уже наколот,
Может всех перестрелять.
А менты на перехвате
Вновь очнутся в дураках.
Скоро нам страны не хватит
Уместить свой гнев и страх.
И тревожно время мчится,
Словно горькая молва.
Хороша у нас столица –
Криминальная Москва.
Черный лебедь
Памяти Владимира Высоцкого
Еще одной звезды не стало.
И свет погас.
Возьму упавшую гитару.
Спою для вас.
Слова грустны, мотив невесел,
В одну струну.
Но жизнь, расставшуюся с песней,
Я помяну.
И снова слышен хриплый голос.
Он в нас поет.
Немало судеб укололось
О голос тот.
А над душой, что в синем небе,
Не властна смерть.
Ах, черный Лебедь, хриплый Лебедь,
Мне так не спеть.
Восходят ленты к нам и снимки.
Грустит мотив.
На черном озере пластинки
Вновь Лебедь жив.
Лебедь жив…
«Мне судьба не оставила шанса…»
Юрию Полякову
Мне судьба не оставила шанса
Жить иначе, чем некогда жил.
И когда я не с теми общался,
И не с теми бездумно дружил.
Лучезарно неслась моя юность
Мимо чьих-то невзгод и обид.
Перед сильными мира не гнулась,
Не искала высоких орбит.
Жил, как жил…
Не стыдясь прожитого,
Не грустя по былым временам.
Ничего, кроме доброго слова,
Я не брал у судьбы своей внайм.
«Как мне больно за российских женщин…»
Как мне больно за российских женщин,
Возводящих замки на песке…
Не за тех, что носят в будни жемчуг
И с охраной ездят по Москве.
Жаль мне женщин – молодых и старых,
Потемневших от дневных забот,
Не похожих на московских барынь
И на их зажравшийся «бомонд».
Что же мы позволили так жить им,
Не узнавшим рая в шалаше…
Уходящим, словно древний Китеж…
С пустотой в заждавшейся душе.
«Отшумели выборы…»
Отшумели выборы…
Распродан
Весь пиар и весь рекламный бум.
Власть предпочитает быть с народом
С голубых экранов и трибун.
А Россия так же в бедах корчится.
Негодует, мучится, скорбит.
Вымирает в гордом одиночестве
От недоеданья и обид.
Вновь Россию краснобаи кинули,
Потому что верила она.
Машет птица бронзовыми крыльями,
Но взлететь не может с полотна.
«А в метро на переходах…»
А в метро на переходах
Много нищих, как в войну.
Просят денег у народа,
Ну, a кто подаст ему?
Раскошеливайся, Запад!
Аппетит неукротим.
Мы стоим на задних лапах,
Потому что есть хотим.
А поодаль барахолка.
Вся Москва торгует тут.
Ждать, наверное, недолго –
И страну распродадут.
И, устав от словоблудий,
Я кричу у стен Кремля:
– Что же с нами завтра будет?
Что же с нами будет, бля?!
«Разворована Россия…»
Разворована Россия.
Обездолена страна.
Никого мы не просили
Жизнь менять и времена.
Но уже нам жребий роздан.
И подсунут новый миф…
Так же вот крестьян в колхозы
Загоняли, не спросив,
Как теперь нас гонят к рынку,
Будто к собственной беде.
Ты ловись, ловися, рыбка,
В мутной рыночной воде.
И уж вы «не подведите»,
Олигархи-рыбаки…
Я иду к строке на митинг,
Всем запретам вопреки.
«Я отвык от России…»
Я отвык от России.
И сказала она:
«Где вас черти носили?
Я – другая страна.
Та, которую знал ты,
Отгуляла свое,
Где ни взрывы, ни залпы
Не терзали ее».
Что ж ты сделала с нею,
Голубая шпана,
Что теперь всех беднее,
Всех несчастней она?!
И кричит Кахамада:
«Чтоб воскреснуть стране,
Крест поставить бы надо
На замшелом старье».
Вымирайте без музык,
Ветераны войны.
Вы большая обуза
Для любимой страны.
Пусть приходит скорее
К нашим бабушкам смерть.
Сколько можно на шее
У России сидеть.
Пусть повесточки на дом
Им из моргов несут.
И тогда кахамадам
Будет кайф и уют.
Памяти Сергея Юшенкова
В этой жизни фатальной
Все во власти Небес.
Из колоды игральной
Карту вытащил бес.
И была эта карта
Черным знаком судьбы…
Ты признался мне как-то,
Что устал от борьбы.
От бесплодных баталий,
И предательств друзей.
В этой жизни фатальной
Ты был искренен с ней.
Ах, Сережа, Сережа,
Дорогой мой земляк,
Без тебя здесь все то же:
Тот же гимн, тот же флаг.
Между властью и долгом
Та же Дума сидит.
Не поймешь ее толком –
Чей она сателлит.
Жаль, что век уже прожит.
Твой, упавший во тьму.
Ты прости нас, Сережа,
За чужую вину.
И за то, что ни завтра,
Ни потом, никогда
Не вернешься внезапно
В мир, где крепнет вражда.
И за то, что уходят
Не по воле своей
Те, чья память в народе
Все грустней и грустней.
Лица кавказской национальности
Мы живем в тисках крутой формальности –
И уже на подозренье весь Кавказ.
И лицо чужой национальности
Почему-то раздражает нас.
Я смотрю в растерянные лица.
Чувствую, как в них бунтует кровь.
Наша всенародная столица
Выборочно дарит им любовь.
Нам бы всем по-доброму собраться,