Старик положил флакон на место и задвинул ящик стола.
— В нем еще осталось несколько капель, — сказал он. — Иногда я открываю пробку, и, знаете, делается как-то веселей вокруг. Что это за духи, не знаю. Я никогда ничего не смыслил в духах. Однако вы не делайте ошибочных выводов. По жене я не тоскую. Боже сохрани! Кстати, ее давно уже нет в живых. Я даже на похоронах не был. Более легкомысленной и глупой женщины представить себе нельзя. Я уже говорил, что своим сумасбродством она выбила меня из колеи, но с ее уходом мне, кажется, стало еще хуже. Разумеется, я никогда не жалел о том, что мы с ней расстались. Я читал лекции, писал книги и, слава богу, продолжаю еще работать. Только на один вопрос мне пока что не удается ответить: какое из двух зол больше — шум легкомысленной суеты или мертвечина мудрой тишины? А как вы считаете?
Аввакум пожал плечами. Профессор, видимо, очень долго молчал, накопившееся в его душе желание поговорить сделало его словоохотливым, и он был рад своему терпеливому собеседнику. Одиночество как бы роднило их, в этом отношении у них было много общего, только Аввакум никогда ни перед кем не сетовал на свое одиночество, никогда никому не признавался, как он несчастлив.
— У меня просто еще нет на сей счет определенной точки зрения, — ответил Аввакум. Но, увидев разочарованное лицо профессора, почувствовал к нему жалость, подобную той, какую испытывают люди, говоря неправду безнадежно больному человеку. И он добавил: — Все это, мне кажется, слишком субъективно. Для одного шум — бедствие, а другой не выносит тишины. Все зависит от характера человека, от характера его занятий, от того, где он работает. Шум и тишина — понятия относительные.
Профессор задумался.
— Ваш ответ не отличается оригинальностью, — заметил он. — И хотя вы не лишены наблюдательности, сейчас рассуждаете, как великовозрастный гимназист. А вы, собственно, по какому делу ко мне пожаловали?
— Хотел получить консультацию, — улыбнулся Аввакум.
Он положил перед профессором листок бумаги с задачей, сказал, что часто для души занимается математикой и что эта задача его очень увлекла, но он никак не может установить, где допустил ошибку при ее решении. А так как он живет на этой же улице, то позволил себе зайти по-соседски к профессору, как к крупному специалисту, в надежде, что тот ему поможет.
— А кто вам сказал, что я такой специалист? — спросил профессор.
— Латунная табличка на двери вашего дома, — ответил Аввакум.
— Иными словами, вы имеете обыкновение разглядывать чужие двери?
— Но ведь табличка для того и существует, чтобы на нее глядели! — смеясь, заметил Аввакум. — К тому же ваша дверь с табличкой единственная на этой улице и невольно привлекает внимание.
— Возможно, — рассеянно согласился профессор. Он оторвал глаза от листка и ткнул в него пальцем: — Здесь линейное преобразование пространства сделано правильно, но, раскрывая скобки, вы допустили детскую ошибку — забыли умножить второй член уравнения на вектор… Вот, смотрите! — Профессор помолчал, а затем неожиданно заявил: — И вы еще станете утверждать, что шум лучше тишины? К черту шум! Факты не в нашу пользу. Когда вы ломали голову над этой задачей, в соседней комнате гости вашей жены пили ликер и танцевали твист или еще какой-нибудь дикарский танец. Так ведь?
— Но я не женат, — улыбнувшись, сказал Аввакум.
Да, его вторая комната была такая же необжитая, как и та, в которой он работал. Он входил, погружаясь в ее тишину, и испытывал такое чувство, будто погружался в глубокий омут с ледяной водой.
— Все равно, — сказал профессор. Он, видимо, начинал нервничать. — Тогда у вашей молодой хозяйки были гости, гремел патефон или магнитофон и люди топали своими копытами, будто стадо взбесившихся баранов. И вы, конечно, забыли умножить второй член уравнения на вектор. Я вас понимаю и сочувствую вам, случались и со мной подобные вещи. А вы решаете ребусы?
— Изредка, — ответил Аввакум. «Кажется, с этим сварливым стариком надо держать ухо востро», — подумал он.
— Сейчас вы занимаетесь ими изредка, — заметил профессор, — но придет время, когда ребусы станут вашей страстью. При условии, однако, что вы не женитесь. И еще при двух условиях: если вы не запьете и не пристраститесь к азартным играм.
— Позвольте, — сказал Аввакум, решив не давать повод для поспешных суждений. — Вы судите обо мне слишком опрометчиво, основываясь, вероятно, только на собственном опыте.
Профессор остановил на нем взгляд, и на его посинелых губах появилась виноватая усмешка.
— Я не хотел вас обидеть.
— Вы не сказали ничего обидного! — ответил Аввакум. У него снова возникло ощущение, будто он имеет дело с безнадежно больным человеком. — Я всегда любил ребусы, мне и самому кажется, что постепенно это превратится в страсть. Жены у меня нет, пить я не пью, а к азартным играм не испытываю ни малейшего влечения. Так что остаются одни ребусы.
— Раз так, сосед, то мы с вами установим прочные творческие связи! — Теперь губы его вытянулись в довольной, хотя все еще неуверенной улыбке. — Я имею в виду серьезные задачи. Над этим стоит поломать голову. Вы как считаете?
— И я того же мнения, — улыбнулся Аввакум. Ему стало приятно, что глаза этого измученного болезнью человека вдруг ожили, заблестели.
— В таком случае можете считать эту встречу счастливым событием в нашей холостяцкой биографии, сосед. У меня имеется богатейшая коллекция зарубежных журналов с математическими ребусами. À propos, вы не доставите мне удовольствие поужинать со мной?
Не дожидаясь ответа, он поспешил нажать кнопку звонка.
— Я только не люблю, когда в ребусы вплетают всякий литературный или музыкальный вздор. Однажды мне пришлось запросить из филармонии партитуру концерта Моцарта, чтобы установить соотношение в нотах целых и четвертей.
В дверях появился, вытянувшись в струнку, толстяк повар. Казалось, он не замечал Аввакума или делал вид, что не замечает его.
— Ужин на двоих, — сказал профессор и кивнул в сторону гостя.
— На четверых, профессор! — довольно бесцеремонно поправил его повар.
Профессор поднял на него удивленный взгляд.
— А про племянника с невестой забыли? — пояснил толстяк, сопровождая свои слова нагловатой ухмылкой.
Фамильярность повара не рассердила профессора.
— Хорошо, готовь на четверых. — Он махнул рукой, и огромная фигура повара исчезла за дверью.
Профессор попросил извинить его и, помолчав немного, заговорил с прежней словоохотливостью.
— Что касается трудностей литературного характера, то тут я кое-что придумал, и вы убедитесь, насколько это целесообразно. Я систематизировал в алфавитном порядке имена наиболее значительных писателей и их произведения. С помощью Библиографического института, разумеется, потому что в литературе я полный профан. Теперь в моей картотеке вы найдете почти всех виднейших писателей мира и перечень их произведений — тоже в алфавитном порядке. Скоро у меня будут подобным образом систематизированы и основные герои произведений. Дело это довольно трудоемкое, но, вы в этом убедитесь, исключительно полезное. И вот почему. Недавно я имел удовольствие потрудиться над одной загадкой, ключ к которой следовало искать в решении уравнения четвертой степени. Для меня это не составило бы никакого труда, как вы сами понимаете, не будь числовое значение одной из величин «литературно» зашифровано. То есть имелось в виду число, квадратный корень которого соответствовал порядковому номеру латинской буквы, какой начинается имя автора известного романа. Заглавие же этого романа начиналось с буквы «Е». Вещь на первый взгляд довольно простая, но попробуйте найти разгадку.
— В самом деле, — сказал Аввакум. Закуривая, он сделал глубокую затяжку. — И вам удалось найти эту таинственную цифру?
— Разумеется! — В глазах профессора блеснул торжествующий огонек. Вспыхнув на фоне воскового лица, огонек этот напоминал собой мерцание лампады. — Я ведь, кажется, уже говорил, что пока не было такой задачи, с которой я не справился бы. В данном случае мне очень помогла моя картотека. А картотеку произведений я довел до буквы «Е» включительно.
— И вы установили, что имеется в виду цифра 4, — сказал Аввакум, стряхивая с сигареты пепел. Сказал и тут же пожалел об этом, но удержаться уже не смог. — Автор — Бальзак, а произведение — «Евгения Гранде», если не ошибаюсь.
В глазах профессора снова вспыхнули огоньки, но сразу же погасли, отчего восковое лицо показалось еще более худым и изможденным.
— Как же это вы? — пробормотал старик и замер с приоткрытым ртом. Его искусственные зубы отливали синевой, может быть, от губ, которые сейчас казались чуть фиолетовыми. — Уж не довелось ли вам самому решать этот ребус? Вы случайно не получаете журнал «Énigmes mathématiques»? — У профессора все еще теплилась кое-какая надежда.
Аввакум покачал головой и повернулся к широкому окну — на улице начинало темнеть, шел дождь.
— В таком случае странно, как вы могли допустить такую ошибку в задаче, — тихо проговорил профессор.
— Видимо, это чистейшая случайность, — сдержанно рассмеялся Аввакум.
Внизу послышался звонок. Толстяк повар, встречая кого-то, громко смеялся.
7
Так Аввакум попал в дом профессора математики Найдена Найденова. Попал вроде бы совсем непреднамеренно, ведь если вспомнить причину его посещения, то она была поистине пустяковой, в жизни подобные причины зачастую находятся всего лишь на ступеньку выше простой случайности.
Возвращаясь однажды из лесу — это было приблизительно за месяц до его первой встречи с профессором, — Аввакум заметил, что из дома профессора вышел человек, который чем-то показался ему знакомым. Тогда темнота помешала разглядеть его лицо, к тому же у человека этого шляпа была низко надвинута на лоб. Неизвестный торопливо завернул в первый переулок, где его ждала машина со светящимися подфарниками. В момент его приближения шофер включил мотор и открыл дверцу. Не успел человек опуститься на сиденье, как машина тронулась.