Как уже было сказано, кула в какой-то мере может считаться новым типом этнологического факта. Новизна отчасти заключена в его социологическом и географическом масштабе. Большое межплеменное отношение, связывающее определенными социальными узами территорию и большое число людей, объединяющее их определенными связями взаимных обязанностей, вынуждающая их следовать подробным правилам и обычаям – кула является социальным механизмом, поражающим своими размерами и сложностью, – особенно если принять во внимание уровень развития культуры, на котором мы его встречаем. Эту широкую сеть социальных взаимоотношений и культурных влияний ни в коем случае нельзя считать явлением эфемерным, новым или случайным, поскольку его высокоразвитая мифология и магический ритуал показывают, насколько глубоко оно укоренено в традиции этих туземцев и каким древним по происхождению оно должно быть.
Другой необычной чертой является характер самой сделки, который является самой сущностью кула. Этот полуторговый-полуцеремониальный обмен осуществляется ради него самого – во исполнение глубинного желания обладать. Однако это не обычное обладание, но его особый тип, когда человек короткое время владеет – путем чередования – отдельными экземплярами двух типов предметов. Хотя обладание неполно, поскольку оно непостоянно, однако оно, в свою очередь, усилено благодаря численности последовательно находящихся во владении вещей и может быть названо совокупным обладанием.
Другим важным (а может быть, и самым важным) аспектом, который к тому же ярче всего раскрывает необычайность кула, является отношение туземцев к символам богатства. Последние и не используются в качестве денег, и не считаются таковыми; они очень мало похожи на эти инструменты экономики, если тут вообще есть какое-либо сходство, за исключением того, что как деньги, так и ваигу’а символизируют накопленное богатство. Ваигу’а никогда не используются в качестве средства обмена или как мера стоимости, что является двумя важнейшими функциями денег. Каждое ваигу’а в кула существует только для одной главной цели – находиться в обмене; у него одна главная функция и одно главное назначение – циркулировать по кольцу кула, находиться во владении и определенным образом демонстрироваться, о чем мы вскоре поговорим. Обмен, которому постоянно подвергается каждый экземпляр ваигу’а, весьма специфичен: ограниченный тем географическим направлением, в котором он должен происходить, ограниченный узким социальным кругом людей, среди которых он может осуществляться, обмен подчинен всякого рода строгим правилам и инструкциям; его нельзя считать ни бартером, ни простым вручением и получением подарков; ни в коей мере не является он и игрой в обмен. Это – кула, обмен совершенно нового типа.
Именно посредством этого обмена, благодаря тому, что ваигу’а всегда находится в пределах досягаемости, а объект соперничества и желания, будучи средством возбуждения зависти, придает социальное отличие и славу – благодаря всем этим особенностям эти вещи приобретают свою высокую ценность. И действительно, они представляют одну из главных проблем в племенной жизни, вокруг которой концентрируются самые важные интересы туземцев, занимающую одно из важнейших мест в их культуре. Таким образом, одной из важнейших и необычных черт кула является существование ваигу’а кула – непрерывно циркулирующих и всегда обмениваемых ценностей, которые являются таковыми именно благодаря этому циркулированию и его характеру.
Акты обмена ценностей должны соответствовать определенному кодексу. Главный его принцип гласит, что сделка – это не торг. Равноценность обмениваемых ценностей имеет существенное значение, однако она устанавливается в соответствии с личным представлением оплачивающего о том, что согласуется с обычаем и его собственным достоинством. Церемониал, которым сопровождается акт отдачи и манера приношения ваигу’а и обхождения с ними, ясно показывает, что он считается чем-то большим, чем просто товаром. И впрямь: для туземцев это нечто такое, что придает человеку достоинство, что его возвышает, к чему он поэтому относится с почтением и любовью. Поведение туземцев во время сделки показывает, что ваигу’а считаются не только обладающими высокой ценностью, но что с ними также обращаются ритуально, что вызывает эмоциональную реакцию. Это соображение подтверждается и углубляется рассмотрением прочих применений ваигу’а, когда помимо собственно предметов кула фигурируют также и другие ценности – такие, как пояса калома и большие каменные лезвия.
Так, когда в деревне или близ нее обнаруживают злокозненного духа таува’у (см. главу II, раздел VII) в обличье змеи или сухопутного краба, перед ним церемониально раскладывают некоторые ваигу’а. Это делается не столько для того, чтобы подкупить духа приношением дара, сколько для того, чтобы оказать непосредственное воздействие на его сознание, расположить его к себе.
Во время ежегодного праздничного танцевального периода и миламала духи умерших жителей возвращаются в свои деревни. Те ценности кула, которыми в то время располагает сообщество – равно как и постоянные ваигу’а, например, каменные лезвия, пояса калома, подвески дога раскладываются на помосте духам. Этот обряд и обычай называется йолова (ср. главу II, раздел VII). Ваигу’а – являются наиболее эффективным подарком, какой можно принести духам, благодаря чему они могут быть приведены в благоприятное состояние, «чтобы сделать их хорошими», как гласит стереотипная формула туземцев.
При совершении йолова духам дарится то, что ценнее всего для живых. Считается, что прибывшие из страны теней заберут с собой духовную часть ваигу’а и устроят танарере на берегу Тума, точно так же, как экипаж кула устраивает танарере приобретенных драгоценностей на родном берегу (ср. главу XV, раздел IV). Во всем этом отчетливо выражается отношение туземцев, которые считают ваигу’а исключительно хорошими сами по себе, а не рассматривают их в качестве конвертируемого богатства, или же потенциальных украшений, или даже инструментов власти. Уже само обладание ваигу’а радует, успокаивает и утешает. Туземцы могут часами смотреть на ваигу’а и вертеть их в руках; даже и прикосновение к ним при определенных обстоятельствах передает их благотворную силу.
Ярче всего это проявляется в обычае, соблюдаемом в случае смерти. Умирающего человека окружают и обкладывают ценными предметами, которые все его родственники и свойственники приносят по этому случаю как бы взаймы, а потом забирают их, когда уже все кончено, тогда как на теле умершего в течение какого-то времени остаются лишь его собственные ваигу’а (см. снимок LXV). Приводятся разные рационализированные версии и оправдания этого обычая. Так, говорят, что это дар для Топилета – стража мира теней, или что они должны быть взяты в своей духовной форме, чтобы обеспечить высокое социальное положение в Тума, или же что просто они выкладываются для того, чтобы скрасить последние минуты жизни человека. Все эти представления несомненно существуют, и они совместимы с лежащим в их основании эмоциональным отношением, убеждением в утешительном действии драгоценностей. Они прикладываются к умирающему в качестве чего-то полного добра, чего-то производящего приятные ощущения, чего-то одновременно и утешающего, и укрепляющего. Их кладут ему на лоб, на грудь, ими натирают живот и ребра, их вешают у него перед носом. Я часто видел аборигенов за этим занятием, фактически наблюдал, как они это делают часами, и думаю, что в основании всего этого лежит сложная эмоциональная и умственная установка – желание вдохнуть жизнь и в то же время подготовить к смерти; помочь человеку мужественно встретить смерть и оснастить его для иного мира; но, самое главное, глубокое ощущение того, что ваигу’а несут наивысшее утешение и радость, что окружить ими человека – даже и в самый недобрый миг – значит сделать смерть не такой злой. Эта же установка, вероятно, лежит в основании обычая, который предписывает братьям вдовы дать ваигу’а братьям умершего, причем те же ваигу’а возвращаются в тот же день обратно. Однако это продолжается достаточно долго для того, чтобы утешить тех, кто, согласно воззрениям туземцев на родственные связи – более всего огорчен смертью.
Во всем этом выражается та же установка: чрезвычайная ценность, придаваемая концентрированному богатству; серьезное и почтительное отношение к нему, убеждение в том и ощущение того, что в нем заключено высшее благо. Аборигены ценят ваигу’а совершенно не так, как мы ценим свое богатство. Библейский символ золотого тельца был бы гораздо более приложим к их отношению, нежели к нашему, хотя было бы не вполне правильно сказать, что они «поклоняются ваигу’а», поскольку они вообще ничему не поклоняются. Ваигу’а можно было бы назвать, пожалуй, «предметами культа» в том смысле, в каком это выражено фактами кула, и приведенными данными – то есть в той мере, в какой с ними ритуально обращаются в некоторых наиболее важных актах туземной жизни.
Таким образом, в нескольких аспектах кула предстает как новый вид явления, находящегося в пограничной сфере между коммерческим и церемониальным, как сложное и интересное отношение. Однако, хотя это и новое явление, его не назовешь уникальным, поскольку мы вряд ли можем вообразить, социальное явление такого масштаба и, очевидно, столь глубоко связанное с фундаментальными пластами человеческой природы, было бы лишь капризом и причудой имеющим место только в какой-то изолированной точке на земном шаре. Коль скоро мы открыли этот этнографический факт нового типа, можно надеяться, что подобные или родственные факты можно найти где-то еще, поскольку в истории нашей науки имеется много таких случаев, когда после открытия явления нового типа, после теоретического рассмотрения, обсуждения и анализа его затем обнаруживали во всем мире. Табу, будучи полинезийским термином и полинезийским обычаем, послужило прототипом и эпонимом подобных правил, открытых как среди диких и варварских, так и среди цивилизованных рас. Тотемизм, обнаруженный вначале у одного из племен североамериканских индейцев и ставший общеизвестным благодаря работе Фрэзера, позже был столь широко и полно документирован и в других местах, что этот историк, переписывая свою раннюю небольшую книжку, смог наполнить этими материалами четыре тома. Понятие «мана», открытое в маленьком меланезийском сообществе, доказало благодаря работам Юбера (Hubert), Мосса (Mauss), Маретта (Marett) и других свою фундаментальную значимость, и уже нет сомнения, что мана – называемая или не называемая так – существует и играет большую роль в магических верованиях и обрядах всех аборигенов. Это – классические и самые известные примеры, и при необходимости их можно было бы дополнить и другими. Явления типа «тотем», «мана» или «табу» можно найти на всех интересующих этнографа территориях, так как каждое из этих понятий является синонимом фундаментального отношения дикаря к действительности.