Аналогично обстоит дело и с кула: если она представляет новый, но не причудливый, а действительно фундаментальный тип человеческой деятельности и установки сознания человека, то можно ожидать, что мы обнаружим близкие и родственные ему явления в разных этнографических районах. Так что мы должны искать такие экономические сделки, которые выражают почтительное, почти культовое отношение к ценностям, которыми торгуют или обмениваются; которые подразумевают новый тип собственности – временной, прерываемой или совместной; которые включают обширный и сложный социальный механизм и системы экономических предприятий, посредством которых он действует. Именно таков полу-экономический, полу-ритуальный тип деятельности кула. Было бы, конечно, напрасно ожидать, что можно где угодно найти точные копии этого института с теми же самыми деталями – такими как тот круговой путь, по которому перемещаются ценности, фиксированное направление движения каждого их типа, а также наличие приглашающих и промежуточных даров. Все эти технические детали важны и интересны, но они, вероятно, так или иначе связаны с особыми условиями кула. То, что можно надеяться обнаружить в других частях мира – так это фундаментальные идеи кула и ее социальные проявления в общих чертах; именно это и следует искать полевому исследователю.
У теоретика, которого главным образом интересуют проблемы эволюции, обмен кула мог бы дать материал для размышлений об источниках богатства и ценности, торговли и экономических отношений вообще. Это могло бы также пролить некоторый свет на развитие ритуальной жизни, а также на влияние экономических целей и амбиций на эволюцию межплеменных отношений и первобытного международного права. Для исследователя, главным образом рассматривающего проблемы этнологии с точки зрения контакта культур и интересующегося распространением институтов, представлений и продуктов деятельности путем их передачи, кула будет не менее важна. Здесь мы имеем новый тип межплеменных отношений, отношений между несколькими сообществами, которые слегка, но определенно отличаются друг от друга по культуре, причем отношения эти являются не хаотическими или случайными, а регулярными и постоянными. И здесь, как бы мы ни объясняли возникновение отношений кула между разными племенами, перед нами определенная проблема контакта культур!
Этими немногими замечаниями следует ограничиться, поскольку сам я не могу углубляться в какие бы то ни было теоретические спекуляции. Однако имеется такой аспект кула, к которому следует привлечь внимание из-за его теоретической важности.
Мы видели, что этот институт имеет несколько аспектов, которые тесно переплетены между собой и влияют друг на друга. Вот хотя бы два таких аспекта – экономическое предприятие и магический ритуал: они образуют одно неразрывное целое, когда сила веры в магию и усилия человека взаимодействуют и формируют друг друга. Как это происходит конкретно – было детально описано в предыдущих главах[104].
Однако мне кажется, что более глубокий анализ и сравнение способов, посредством которых эти два аспекта культуры функционально зависят один от другого, могли бы дать кое-какой интересный материал для теоретического размышления. Действительно, мне кажется, что здесь есть возможность создания теории нового типа. Временная последовательность и влияние предшествующей стадии на последующую является главным предметом эволюционистских исследований – таких, которые проводились классической школой британской антропологии (Тайлор, Фрэзер, Вестермарк, Сидни, Хэртлэнд, Кроули). Этнологическая школа (Ратцель, Фой, Грёбнер, В. Шмидт, Риверс и Эллиот-Смит) изучает взаимодействие культур через контакт, взаимопроникновение и передачу. Воздействие среды на культурные институты и на антропологические характеристики является предметом антропогеографии (Ратцель и др.). Взаимное влияние различных аспектов института, исследование того социального и психологического механизма, на котором основан институт, все это относится к тому типу теоретических исследований, которые до сих пор предпринимались только в порядке эксперимента, однако я беру на себя смелость предсказать, что рано или поздно исследования такого рода станут получать более широкое признание. Такие исследования расчистят путь другим и обеспечат их материалом.
В предыдущих главах я несколько раз вдавался в довольно подробные размышления, чтобы подвергнуть критике то представление об экономической природе первобытного человека, которое еще существует как в нашем мышлении, так и в некоторых учебниках – это концепция о том рациональном существе, у которого нет иных желаний, кроме удовлетворения своих простейших потребностей и которое удовлетворяет их в соответствии с экономическим принципом наименьшего усилия. Этот экономический человек всегда точно знает, в чем заключены его материальные интересы и прямолинейно к ним стремится. В основании так называемой материалистической концепции истории лежит в чем-то аналогичная идея такого человеческого существа, которое во всех своих намерениях и устремлениях не думает ни о чем, кроме материальной выгоды чисто утилитарного типа. Теперь же я надеюсь, что, каким бы ни был смысл кула для этнологии и общей науки о культуре, значение кула будет состоять в том, что она станет инструментом для борьбы с такими грубыми рационалистическими концепциями первобытного человечества и побудит как теоретиков, так и наблюдателей к углублению анализа экономических фактов. Действительно, кула показывает нам, что вся концепция стоимости в первобытном мире: ошибочная привычка называть все ценные предметы «деньгами» или «монетой»; расхожие взгляды на торговлю и собственность в первобытном обществе – все это должно быть пересмотрено в свете нашего института.
В начале этой книги, во введении, я обещал читателю, что он получит живое впечатление о событиях, что позволит ему увидеть их такими, какими их видят туземцы, в то же время не упуская ни на минуту из виду тот метод, с помощью которого я получил мои данные. Насколько это возможно, я старался представлять все в виде конкретных фактов, позволяя аборигенам говорить от своего имени, проводить обменные операции, совершать свои сделки и другие действия перед умственным взором читателя. Я старался снабдить мой рассказ фактами и деталями, оснастить его документами, цифрами и действительно происходившими случаями. Однако в то же время, я убежден, о чем говорил не раз, что реально важны не сами по себе детали или факты, но то научное применение, которое мы им найдем. Таким образом, детали и формальности кула обретают смысл лишь в той мере, в какой они выражают основные установки сознания аборигенов, тем самым расширяя наше познание и углубляя наше понимание человеческой природы.
Что действительно меня интересует в исследовании туземца, это его взгляд на вещи, Weltanschauung[105], аромат жизни и действительности, которым он дышит и в которой он живет. Каждая культура наделяет своих членов определенным мировоззрением, придает их жизни свою пикантность. Путешествующим по человеческой истории и по поверхности земли представляется возможность увидеть жизнь и мир с разных точек зрения, свойственных каждой культуре. Именно это всегда больше всего меня очаровывало и переполняло подлинным желанием проникнуть в другие культуры, понять другие типы жизни.
Остановиться на миг перед необычным и странным фактом, услаждаться им, созерцать его внешнюю странность, смотреть на него как на курьез и помещать его в музей своей памяти или в хранилище историй – такое отношение всегда было мне чуждо и меня отталкивало. Есть люди, которые неспособны постичь внутренний смысл и реальность того, что в иной культуре с виду кажется странным, на первый взгляд непонятным. Такие люди не рождены этнологами.
Именно любовь к окончательному синтезу, достигаемому посредством усвоения и понимания всего того, что составляет содержание любой культуры, а еще более – любовь к разнообразию и независимости различных культур – вот чем поверяется пригодность исследователя, его способности служить Науке о Человеке.
Однако есть и нечто более глубокое и важное, чем любовь к смакованию разнообразия образов жизни – это желание обратить такое знание в мудрость. И хотя иногда нам, может, и удается на какое-то мгновение проникнуть в душу дикаря и посмотреть его глазами на окружающий мир, самим почувствовав то, что должен чувствовать он, будучи тем, кто он есть, но все же конечной целью будет обогащение и углубление собственного мировидения, понимания нашей собственной природы, чтобы сделать ее красивей, разумней и художественней. Постигая суть мировоззрения других, относясь к нему с почтением и подлинным пониманием, даже если это мировоззрение дикаря, – мы не можем не расширить наше собственное понимание мира. Мы, возможно, никогда не придем к сократовой мудрости в познании самих себя, если не выйдем за тесные рамки обычаев, верований и предрассудков, с которыми рождается каждый человек. Ничто не может лучше научить нас тому, что является крайне важным, чем такая позиция, которая позволяет нам рассматривать верования и ценности другого человека с его точки зрения.
Никогда цивилизованное человечество не нуждалось в такого рода терпимости так, как сейчас, когда предрассудки, злая воля и мстительность отделяют один европейский народ от другого, когда все идеалы, взлелеянные и провозглашенные высшими завоеваниями цивилизации, науки и религии, были отброшены. Наука о человеке в своей наиболее совершенной и глубокой форме должна привести нас к такому знанию, такой терпимости и такому великодушию, которые основаны на понимании мировоззрения других людей.
Этнологические исследования – столь часто ошибочно принимаемые даже и их сторонниками за праздную погоню за курьезами, за прогулки среди дикарей и фантастических форм «варварских обычаев и жестоких суеверий» – могли бы стать одной из наиболее глубоких философских, просвещающих и возвышающих дисциплин научного поиска. Увы! Время этнологии коротко, и просияет ли истина ее подлинного смысла и значимости прежде, чем станет слишком поздно?