Эту посуду, которую на киривинском языке называют куриа, жители островов Амфлетт называют куйана или ва’ега. Самые большие образчики имеют отверстие диаметром около метра, а их глубина – около шестидесяти сантиметров. Такая посуда используется исключительно для церемониального приготовления мона (см. фото XXXV) и называется квойламона (на островах Амфлетт – нокуну). Следующие по величине квойлакалагила (на островах Амфлетт – нопа’ева) употребляются для обычного приготовления ямса или таро. Квойлугвавага (на островах Амфлетт – нобадала) используется для тех же целей, но она намного меньше. Посуда особого размера – квойламегва (на островах Амфлетт – носипома) используется для колдовства. Посуда самых маленьких размеров, которую, насколько я помню, я даже не видел на Тробрианах, хотя для нее есть тробрианское название – квойлакекита, используется для ежедневного приготовления пищи на островах Амфлетт, где ее называют ва’ега в узком смысле слова.
Я подробно остановился на этих выдающихся художественных достижениях аборигенов с островов Амфлетт, поскольку со всех точек зрения важно знать детали мастерства, несравненно превосходящего аналогичные достижения на всей территории Меланезии.
А теперь несколько слов стоит сказать о торговом обмене на островах Амфлетт. Центральное положение этого маленького архипелага, расположенного, с одной стороны, между большими плоскими и чрезвычайно плодородными коралловыми островами, которые, однако, лишены многих необходимых природных ресурсов, и, с другой стороны, между роскошными джунглями с разнообразными минеральными ресурсами вулканических островов архипелага Д’Антркасто, указывает предпочтительное направление этой торговли. К этому различию природных условий у них и у их соседей следует добавить социальные моменты. Тробрианцы сметливы, трудолюбивы и с хозяйственной точки зрения хорошо организованы. В этом им уступают даже добу, не говоря уже о других жителях архипелага Д’Антркасто, которые находятся на значительно более низком уровне.
Если мы представим себе нанесенную на карту схему направлений торговли, нам прежде всего бросится в глаза экспорт керамики, обозначенный лучеобразными линиями, расходящимися от островов Амфлетт как от центра ее производства. В обратном направлении к островам Амфлетт будут сходиться пути импорта таких продуктов питания, как саго, свинина, кокосовые орехи, орехи бетеля, таро и ямс. В давние времена очень важным товаром, который приходилось импортировать на острова Амфлетт, был камень для изготовления орудий, который ввозили с острова Вудларк через Тробрианы. Согласно той информации, которую я получил на островах Амфлетт, этот камень был предметом торговли их обитателей, поскольку жители всех островов д’Антркасто зависели – по крайней мере в значительной степени – от его импорта с острова Вудларк. Жители островов Амфлетт зависели от тробрианцев кроме того еще и в отношении некоторых других товаров, как-то: деревянная посуда, изготовляемая в Бвойталу, посуда для извести, которую производят в нескольких деревнях Кубома, трехуровневые и складные корзины, которые делают в Луйа, эбеновые емкости для извести и раковины моллюсков – последние вылавливаются в Лагуне главным образом жителями деревни Каватариа. За эти вещи платят или дают за них в качестве подарков следующие вещи: прежде всего, конечно, горшки, во-вторых, серьги из черепаховых панцирей, специальные палочки для носа, красная охра, пемза и обсидиан. Всё это – изделия местного производства. Далее жители островов Амфлетт с острова Фергюссон привозили тробрианцам семена диких бананов, используемые для ожерелий, лыко ротанговой пальмы, используемое как пояса и бечевки для лодок, перья казуаров и красных попугаев, используемые в качестве украшений на танцах, плетенные из волокна пояса, бамбук и заостренные дротики.
Можно добавить, что в давние времена жители островов Амфлетт не могли свободно подплывать ко всем местам на главном острове. У каждого деревенского сообщества есть там такой район, с населением которого оно находится в дружественных отношениях и может торговать, не подвергая себя никаким опасностям. Таким образом, как уже было сказано, только жители деревни на Кватоуто – самом южном из населенных островов Амфлетт – могли беспрепятственно проходить в район около Йайавана, где они добывали светло-желтую глину, столь прекрасно подходящую для изготовления керамики. Жители Набвагета поддерживали торговые отношения с несколькими деревнями восточнее Йайавана, а жители Гумасила заходили еще дальше на восток. Туземцы с острова Домдом никогда не были хорошими торговцами или мореходами. Условия для торговли на островах еще больше осложнялись из-за постоянных внутренних стычек и войн между районами. Острова Кватоуто и Домдом, с одной стороны, и Гумасила и Набвагета – с другой, составляли две группы союзников, и между этими двумя партиями существовала постоянная затаенная вражда, которая затрудняла какое бы то ни было развитие дружественных торговых отношений и время от времени переходила в открытую войну. Именно поэтому все деревни лепились на высоких неприступных выступах или же, как Гумасила, были построены так, чтобы от нападений их защищали море и рифы.
Влияние больших соседних районов, то есть Тробриан и Добу, на острова Амфлетт не было в прошлом и не является сейчас только торговым. На основании того ограниченного лингвистического материала, который мне удалось собрать на островах Амфлетт, я могу лишь сказать, что их язык родственен как языку Тробрианских островов, так и языку Добу. Кроме того, их социальная организация весьма напоминает организацию тробрианцев с тем только отличием, что на островах Амфлетт нет института вождей. В своих повериях, относящихся к колдовству, духам и т. п., они, по-видимому, более близки добу, чем тробрианцам. Магия лодки была заимствована ими на Тробрианах, однако искусство постройки лодок ведет свое происхождение с Добу, откуда его – как мы уже видели прежде – переняли и тробрианцы. Известная на островах Амфлетт магия кула была частично перенята на Тробрианах, а частично – на Добу. Существует только одна местная система магии, которая возникла на островах Амфлетт. Много лет назад там жил человек из клана Маласи, жилищем которого была скала Селавайа, которая, выступая из джунглей, высится над большой деревней Гумасила. Этот человек знал магию айова, как на языке жителей островов Амфлетт и Добу называется мвасила (магия кула). Люди, проходя мимо скалы в то время, когда он произносил эти заклинания, выучили их и передали их своим потомкам.
IV
Нужно упомянуть еще об одном важном вопросе, связанном с межплеменными отношениями в этом районе. Как мы видели, некоторые люди с Тробриан иногда подолгу остаются на островах Амфлетт. Однако этот обычай никогда не был обоюдным, и жители островов Амфлетт никогда надолго не задерживаются у своих северных соседей. То же самое относится и к отношениям между тробрианцами и жителями Добу. Когда я рассуждал о списках партнеров Коута’уйа и Тойбайоба, о некоторых их южных партнерах кула, мне говорили, что они были вейола (родственниками по материнской линии) моего информатора. При дальнейшем исследовании оказалось, что эти люди были эмигрантами с Тробриан, которые поселились на Тевара, Санароа или же в больших добуанских селениях на северо-западных берегах пролива Доусона.
Когда я спросил, были ли какие-нибудь противоположные случаи поселений добу на Бойова, туземцы настойчиво отрицали такую возможность. И действительно, в многочисленных генеалогических данных, собранных мною со всего района Бойова, я не нашел ни следа миграции с юга, хотя в пределах района миграции происходят часто, а иногда случаются миграции с островов Маршалла Беннетта. Вообще говоря, все эти миграции в пределах Тробриан обнаруживают явную тенденцию перемещаться с севера к югу. Так, даже наиболее аристократический субклан Табалу происходит из самой северной деревни Лаба’и. Однако теперь его поселение находится дальше к югу, в Омаракана, а члены того же субклана правят в Оливилеви и Туква’уква, то есть в центре острова. Некоторые из них мигрировали так далеко к югу, что достигли Вакута, где они установили что-то слабо имитирующее институт вождей, которому никогда не удавалось оказывать сколько-нибудь значительное влияние на других туземцев. Некоторое число субкланов, теперь постоянно живущих в центральной и южной частях острова, происходит с севера. И на островах Амфлетт тоже есть по крайней мере два субклана, прибывших с Бойова.
Отличным от этой миграции населения с севера к югу было, как мы видели, распространение одного из важнейших культурных элементов, то есть лодки: это распространение шло в противоположном направлении, с юга на север. Мы видели, как нагега, большие, предназначенные для дальних морских путешествий, но тяжелые и медленные лодки были вытеснены масава или тадобу, которые начали распространяться несколько поколений назад до тех пор, пока они не достигли острова Китава. Распространение поверий проследить труднее. Но у меня, тем не менее, есть основания предположить, что вера в колдовство (в особенности в мулукуауси и таува’у) распространялась на север с юга.
В следующей главе мы вернемся к нашей экспедиции из Синакета, чтобы последовать за нею и преодолеть короткий участок их маршрута к первым поселениям людей, говорящих на языке добу. Местности, которые встретятся нам по дороге, подскажут нам новую тему для пространных рассуждений: на этот раз это будут мифологические предметы и легенды, связанные с кула.
Глава XIIНа Тевара и Санароа. Мифология кула
I
С наступлением дня флотилия покидает острова Амфлетт. Наступает время вручения прощальных даров, тало'и. Глиняная посуда, разные виды продукции островов и Койа, – все, что было приготовлено накануне, собирается теперь в лодку (см. фото XLVII). Ни тот, кто дарит, ни главный получатель даров – толивага – не обращают особенного внимания на эти приготовления, поскольку совершенное безразличие во время дарения и приема вещей считается правильным поведением, предписываемым хорошими манерами. Дети приносят вещи, а младшие члены экипажа складывают их в стороне. Люди как на берегу, так и в лодках, в момент отправления ведут себя так же спокойно, как они вели себя по прибытии. Никаких пожеланий, кроме приветствий, не произносится и не выкрикивается, нет и каких-либо заметных или условных выражений сожаления или надежды на новую встречу или каких-либо иных эмоций. Занятые, поглощенные своими делами члены экипажей флегматично отчаливают от берега, устанавливают мачты и паруса и отплывают.
Теперь они приближаются к широкому берегу Койатабу, которого при благоприятном ветре они могут достичь примерно через два часа. Они, вероятно, подплывут достаточно близко для того, чтобы ясно увидеть большие деревья, растущие на краю джунглей, большой водопад, делящий пополам переднюю часть скалы, возделываемые треугольные участки, покрытые побегами ямса и большими листьями таро. Они могут заметить и курящийся в разных местах джунглей дымок: там, скрываемая деревьями, находится деревня, состоящая из нескольких жалких хижин. Теперь эти деревни передвинулись ближе к краю воды, что позволяет их жителям добавлять к продуктам огородничества и рыбу. В старину же все деревни были расположены высоко на склонах, так что их хижины были почти не видны с моря.
Жители этих маленьких и захудалых деревушек пугливы и робки, хотя в давние времена они могли быть опасными для тробрианцев. Они говорят на языке, отличающемся от языка добу, и обычно туземцы называют его «речь Басима». Судя по всему, на острове Фергюссон имеется четыре или пять разных языков, не считая языка добу. Мое знакомство с аборигенами Басима очень поверхностное; им я обязан всего лишь одной-двум вынужденным остановкам в их районе. Они поразили меня тем, что их физический тип отличен от добу, хотя это было не более чем впечатление. У них нет лодок, а для своих недалеких путешествий они используют небольшие плоты, сделанные из трех или пяти связанных вместе бревен. Жилища их меньше и хуже отделаны, чем на Добу. Дальнейшее исследование этих аборигенов могло бы стать очень интересными, но, вероятно, и очень трудными, как бывает всегда, когда исследуются очень маленькие сообщества, в то же время не имеющие контактов с белыми людьми.
Эта местность поэтому остается для нас (по крайней мере до настоящего времени) закрытой, равно как и для тробрианцев. Ведь они, предприняв – по обстоятельствам – несколько попыток завязать контакты с этими аборигенами, когда из-за неудач на море они вынуждены были приставать к этим берегам, были совсем не воодушевлены результатами, лишь укрепившими традиционный суеверный страх перед этими людьми. Несколько поколений назад люди с одной или двух лодок из Буракава на острове Кайлеула отправились исследовать район Габу, расположенный в широком заливе ниже северо-западного склона Койатабу. Жители Габу, которые вначале приняли пришельцев с видимым интересом и выразили желание завязать с ними торговые отношения, позже предательски напали на них и убили вождя Торайа и всех его спутников. Эта история стала знаменитой – одним из самых выдающихся событий тробрианской истории, поскольку Томакам, младший брат убитого вождя, отправился на Койа Габу и убил начальника одной из тамошних деревень, отомстив таким образом за смерть брата. Потом он сложил песнь и придумал танец, которые и по сей день исполняются в Киривина; это одна из самых красивых мелодий на этих островах.
Вот дословное изложение этой истории, в том виде, в каком она была рассказана мне самим То’улува, вождем Омаракана, который теперь является «хозяином» танца Гумагабу благодаря тому, что его предки унаследовали его от потомков Томакама за плату лага[76]. Оно представляет собой комментарий к упомянутой песне и начинается только с момента отправки задуманной ради мести экспедиции Томакам, что также является темой песни.
Рассказ Гумагабу
«Томакам достал новую вага. Он подул в раковину и отправился на Койа. Своей матери он сказал (то есть перед отправлением в дорогу): «Мать моя, ты оставайся, а я отправлюсь в море. Если услышишь первый звук раковины, это будет звук ожерелья (то есть это будет знаком того, что ему удалось получить красивое ожерелье кула). Второй звук раковины будет звуком мертвого человека, это будет знак того, что я уже исполнил мою месть. Я поплыву, я брошу якорь, я буду спать. На второй день я поплыву, я брошу якорь, я буду спать. На третий день, когда я уже подплыву к Горе, я брошу якорь у деревни. На четвертый день я вручу пари, Кинана (чужой человек с юга) придет, я поражу его. На пятый день я поплыву назад. Я буду плыть быстро, пока ночь не опустится над морем. На следующий день я брошу якорь у Бураква. Ты слышишь раковину, ты спишь дома, встань. Ты слышишь один звук раковины – звук баги (ожерелья). Ты слышишь два звука, звуки мертвого человека! Тогда люди из Бураква скажут: «Два звука раковины, два ожерелья». Тогда ты выходишь из дома, ты говоришь: «Мужчины из Бураква, с одной стороны деревни и с другой; вы и впрямь смеетесь над моим сыном, Томакам. Ваши слова были – иди, отомсти в Габу. Первый звук раковины – звук ожерелья, второй звук – звук мертвого человека. Я сказала!» (На этом кончается обращение Томакама к матери).
Он бросил якорь вблизи деревни в Койа. Он сказал своему младшему брату: «Иди, скажи людям Кинана эти слова: «У вашего приятеля больная нога, если мы вместе пойдем к лодке, он даст пари!». Младший брат пошел и сказал эти слова начальнику Кинана: «Несколько зеленых орехов кокоса, немного бетеля, немного свиного мяса – принесите это нам, а мы дадим вам пари. Ваши браслеты, ваши большие каменные лезвия, ваш клык кабана, ваша лопатка из китовой кости ждут вас в лодке. Я говорю вам это потому, что у вашего приятеля больная нога и он не может ходить». Человек Кинана говорит: «Хорошо, мы пойдем!»
Он схватил свинью, собрал орехи бетеля, сахарный тростник, бананы, ожерелья, стручок бетеля, он сказал: «Хорошо, пойдем вместе к лодке». Пу’у он дает ожерелье; пу’у дает свинью; потом он дал кокосовые орехи, орехи бетеля, сахарный тростник, бананы. Томакам лежит на боку; его нога завернута в белую мягкую циновку из пандануса. Перед этим он сказал своему младшему брату (то есть дал ему такое указание, когда он посылал его на встречу с людьми из Габу): «Вы все приходите вместе с человеком Кинана. Не оставайтесь в деревне». После чего (после обмена первыми дарами) человек Кинана встал в лодке. Его стручок бетеля упал. Сказал Томакам, обращаясь к человеку Кинана: «Приятель мой, подними стручок бетеля. Он упал и лежит на дне лодки». Человек Кинана нагнулся и взял стручок бетеля. Томакам увидел, что человек Кинана нагнулся, взял топор и, сидя, ударил его. Он перерубил ему шею. Тогда Томакам взял голову, а тело бросил в море. Голову он надел на шест своей лодки. Они поплыли и прибыли в свою деревню. Он схватил свинью, приготовил пудинг из таро, нарезал сахарного тростника, у них был большой пир, он придумал эту песнь».
Такую историю рассказал мне вождь Омаракана о песне и танце Гумагабу, исполнявшихся в это время в его деревне. Я привел ее полностью, переведя туземный текст почти дословно, чтобы продемонстрировать его вместе с песней. В этом виде рассказ имеет существенные пробелы и даже не охватывает тех событий, о которых упоминается в песне.
Теперь я приведу свободный перевод песни, оригинальный текст которой очень лаконичен и импрессионистичен. Одним-двумя словами песня скорее указывает на целые сцены и события, нежели описывает их, так что для ее полного понимания нужен комментарий, которым туземцы традиционно сопровождают песню.
Песнь Гумагабу
Чужой из Гумагабу сидит на вершине горы.
– …Иди на вершину горы, высокой горы…
Они зовут Торайа…
Чужой из Гумагабу сидит на склоне горы.
– Кайма маленьких туч поднимается над Бойова;
Мать кричит Торайа:
«Я отомщу».
Мать зовет Торайа.
Наша мать, Дибваруна, спит на циновке.
Ей снится, что враг убит.
«Отомсти за плачущую;
Брось якорь; убей чужого из Габу!»
Чужой выходит;
Вождь дает ему пари;
«Я дам тебе дога;
Принеси мне вещи с горы к лодке!»
Мы обмениваем наши ваигу’а;
Весть о моем прибытии разносится по Койа.
Мы разговариваем и разговариваем.
Он наклоняется – и вот он убит.
Его спутники убегают;
Его тело бросают в море;
Спутники Кинана убегают,
Мы плывем домой.
На следующий день море пенится,
Лодка вождя задерживается на рифе;
Приближается шторм;
Вождь боится утонуть.
Он дует в раковину:
Ее звук раздается в горах,
Все они плачут на рифе.
Они гребут в лодке вождя;
Огибают мыс Бевара.
«Я повесил мою корзину.
Я встретил его».
Так восклицает вождь,
Так еще и еще раз восклицает вождь.
Женщины в праздничных нарядах
Гуляют на берегу.
Наварува надевает свои черепаховые серьги;
Она надевает свою юбку лулуга’у.
В деревне моих отцов, в Бураква,
Много еды;
Много ее принесли, чтобы раздать.
Эта песня необычайно лапидарна, даже, можно сказать, футуристична, поскольку в одной картине собраны несколько сцен одновременно. В первой строфе мы видим Кинана (этим словом на Бойова называют всех туземцев с архипелага Д’Антркасто) на вершине его горы на Габу. Сразу вслед за этим мы узнаем о намерении Томакама подняться на гору, тогда как женщины – вероятно, его родственницы и вдовы – взывают к Торайа, к убитому вождю. Следующий эпизод опять разворачивается в просторах морей, и на одном берегу мы видим человека из Габу, сидящего на склоне своей горы, тогда как вдали, по другую сторону, под каймой маленьких туч, поднимающихся над островом Бойова, мать оплакивает сына, убитого вождя. В это время Томакам, слыша ее плач, принимает решение: «Я отомщу».
Во второй строфе мать видит сон об экспедиции; слова о мести людям из Габу и указания бросить якорь и убить его, вероятно, взяты из ее сна. Затем внезапно мы переносимся прямо к горе, куда уже прибыла экспедиция. Чужие – Кинана – приближаются к лодке, и мы являемся свидетелями разговора между ними и людьми из Бураквы.
Далее, в третьей строфе, мы подходим к кульминации драмы. Однако даже и здесь герой, который к тому же является и бардом, не может удержаться от нескольких хвастливых слов о своей славе, которая гремит в Койа. Трагедия описывается в нескольких словах: Кинана наклонился, он убит, а его тело брошено в воду. В этой песне мы ничего не слышим о его голове.
Из следующей строфы мы узнаем, что возвращающуюся группу застигает шторм. Сигналы бедствия отражаются эхом от горы, а члены нашего экипажа, как герои Гомера, не стыдятся плакать от страха и муки. Однако каким-то образом им удается избежать несчастья, и в следующей строфе мы видим их уже около своей деревни, а предводитель Томакам запевает триумфальную песнь. Не совсем ясно, что означает намек на корзину, и хранит ли он в ней свои трофеи кула или голову убитого врага; последняя версия противоречила бы прозаическому рассказу о том, что голова была надета на шест. Песнь заканчивается описанием пира. Упоминаемая здесь женщина – дочь Томакама, которая надевает праздничный наряд, чтобы встретить отца.
Сравнивая теперь песнь с рассказом, мы видим, что они не вполне соответствуют друг другу. Драматический интерес рассказа составляет вмешательство матери. У нас создается впечатление, что Томакам, раздраженный клеветой своих приятелей из деревни, хочет сделать свое возвращение как можно более эффектным. Он договаривается с матерью о значении двух сигналов, подаваемых с помощью раковины, и просит ее обратиться к людям с речью в момент его возвращения. Все это, однако, не отражено в песне. Здесь также опущена уловка по поводу больной ноги вождя, что, однако, вовсе не означает, что герой этого стыдится. С другой стороны, описанный в песне шторм в рассказе не упомянут. Расходятся также версии и о голове человека из Габу; и мы не знаем, была ли она действительно спрятана в корзине, как об этом сказано в песне, или же она была надета на шест, согласно рассказу.
Я привел так подробно и рассказ, и песнь, поскольку они хорошо иллюстрируют отношение туземцев как к опасностям, так и к героическому эпосу из Койа. Они интересны также и как документы, показывающие, чтó в таких драматических ситуациях больше всего поражает воображение туземцев. Как в рассказе, так и в песне акцентируются мотивы социального долга, удовлетворенного эгоизма и амбиции, рассказывается об опасности коралловых рифов, о подлом убийстве и, наконец, о торжестве в момент возвращения домой. Многое из того, что могло бы заинтересовать нас в этом рассказе, здесь, как в этом может убедиться каждый, опущено.
О Койа рассказываются и другие истории, хотя они и не столь известны, потому что не включены в песню. На острове Вакута я и сам встретил старого человека, который, когда он был маленьким, был вместе со всем экипажем захвачен в плен деревенским сообществом говорящих по-добуански людей на острове Норманби. Все его спутники – взрослые и другой маленький мальчик – были убиты и съедены, но какие-то женщины сжалились над ним; его пощадили и воспитали в их сообществе. Другой мужчина с Катавариа (он еще жив или недавно умер в Катавариа) испытал нечто подобное на острове Фергюссон. Другой человек, по имени Кайпойла, с маленького острова Куйава с западных Тробрианов, сел на мель со своим экипажем где-то в западной части острова Фергюссон, однако не в том районе, где они обычно торговали. Все его спутники были убиты и съедены. Его же оставили в живых и стали откармливать для ближайшего пира. Его хозяин (или, скорее, хозяин пира, на котором Кайпойла должен был стать piéce de résistence[77]) пошел в глубь острова пригласить гостей, а его жена в это время подметала двор за хижиной. В это время Кайпойла выскочил из дома и побежал к берегу. Преследуемый людьми из этого поселка, он спрятался в ветвях большого дерева, которое росло на берегу, и там его не нашли. Ночью он слез с дерева, взял какую-то лодку или плот и поплыл вдоль берега. Ночью он обычно спал на бе регу, а днем плыл на своем судне. Однажды ночью он заснул среди саговых пальм и, проснувшись утром, с ужасом увидел себя в окружении людей Кинана. Но каким же было его радостное изумление, когда он узнал среди них своего приятеля и партнера по кула, с которым он обычно проводил обмены! Через какое-то время его отправили домой в лодке его партнера.
Такого рода рассказы широко распространены, составляя один из героических элементов племенной жизни, – элемент, который теперь, после установления влияния белого человека, уже исчез. Но даже и сейчас мрачные берега, которые наша экспедиция оставляет справа от себя, высокие джунгли, глубокие долины, вершины гор, затененные стелющимися тучами, – все это создает мрачный и таинственный фон, усиливающий благоговейный страх и торжественность обмена кула, хотя эта обстановка с ним и не связана. Сфера деятельности наших торговцев расположена у подножья высоких гор – там, где цепь скал и рассеянных островов тянется вдоль побережья. Мимо некоторых из них мы проходим сразу же после того, как покинули Гумасила. Пройдя довольно большое расстояние, мы встречаем маленькую скалу, называемую Гуревайа, знаменитую связанным с нею табу. Прямо за ней расположены два острова – Тевара и Увама, – разделенные узким проливом – мифическим проливом Кадимвату. На первом из этих островов находится деревня, а ее жители обрабатывают огороды, расположенные на обоих островах. Эта деревня не очень велика; возможно, в ней от шестидесяти до восьмидесяти жителей, поскольку они могут разместиться в трех лодках для экспедиции кула. Она не имеет ни торгового, ни промыслового значения, но замечательна своими мифологическими ассоциациями. Этот остров – родина мифологического героя Касабвайбвайрета, история которого является одной из самых значительных легенд кула. Здесь, на Тевара, мы и впрямь находимся в самом сердце мифологии кула. По сути на эту легендарную территорию мы уже вступили в тот момент, когда синакетанская флотилия выплыла из Лагуны в глубокие воды Пилолу.