На этом можно закончить этнографический анализ этих мифов. Вернемся же теперь к общим социологическим соображениям, с которых мы начали этот экскурс в мифологию. Теперь нам легче представить, до какой степени и каким образом мифы кула влияют на взгляды аборигенов.
Главной социальной силой, которой подчинена вся племенная жизнь, можно считать силу инерции обычая, любовь к однотипности поведения. Великий философ-моралист ошибался, когда он формулировал свой категорический императив, который должен служить людям фундаментальным руководящим принципом поведения человека. Советуя нам действовать так, чтобы наше поведение можно было бы принять за норму универсального закона, он представил в обратном порядке естественное положение вещей. Действительное правило, которому подчинено человеческое поведение: «То, что делает каждый, что выглядит нормой всеобщего поведения, – именно это и является правильным, моральным и адекватным. Дайте мне заглянуть за забор и посмотреть, что делает мой сосед – и я сделаю это правилом моего поведения». Так поступает каждый «человек с улицы» в нашем собственном обществе, так всегда поступал обычный член всякого общества прошлых эпох, так же поступает сегодняшний дикарь, и чем ниже уровень культурного развития, тем яростней человек будет защищать хорошие манеры, принципы и формы, и тем более непонятной и ненавистной будет для него нонконформистская точка зрения. Созданы целые системы социальной философии для объяснения и прояснения (или затемнения) этого общего принципа. «Подражание» Тарда, «родовое сознание» Гиддингса, «коллективное сознание» Дюркгейма и многие другие подобные концепции (такие, как «общественное сознание», «душа нации», «групповое сознание» или преобладающие в наши дни и сверхмодные идеи о «внушаемости толпы», «стадный инстинкт» и т. д. и т. п.), – являются попытками закамуфлировать эту простую эмпирическую истину. Большинство этих систем (а особенно тех, которые вызывают призрак Коллективной Души), по моему мнению, бессодержательны потому, что в терминах гипотезы они пытаются объяснить то, что наиболее фундаментально в социологии и потому не может быть сведено к чему-то еще, но должно быть просто признано и принято в качестве основы нашей науки. Выдумывать словесные определения и играть с терминами – это, судя по всему, никак не помогает нам идти вперед в той новой области знания, где прежде всего требуется знание фактов.
Какими бы ни были разные теоретические интерпретации этого принципа, здесь мы должны просто подчеркнуть, что строгая приверженность обычаю – тому, что делают все – является основным правилом поведения наших аборигенов с Тробрианских островов. А согласно важному следствию этого правила, прошлое важнее настоящего. То, что было сделано отцом – или, как сказал бы тробрианец, братом матери, – в качестве нормы поведения важнее того, что было сделано братом. Именно в поведении людей прошлых поколений тробрианец инстинктивно ищет то, чем он может руководствоваться. Таким образом, мифические события, рассказывающие о том, что было совершено не непосредственными предками, но мифическими прославленными предками, должны, очевидно, иметь огромную социальную значимость. Повествования о важных событиях прошлого почитаются потому, что они принадлежат великим, мифическим поколениям и потому что они всеми признаются истинными, поскольку все их знают и рассказывают. В силу этих двух качеств древности и всеобщности они и считаются чем-то правильным и приличным.
Таким образом, путем осуществления того, что можно было бы назвать элементарным законом социологии, миф обладает нормативной силой фиксировать обычай, санкционировать способы поведения, придавать достоинство и значимость институту. Благодаря этим древним повествованиям на кула лежит печать крайней важности и ценности. Благодаря им правила торговой чести, щедрости и щепетильности во всех ее операциях обретают свою обязывающую силу. Это то, что мы могли бы назвать нормативным воздействием мифа на обычай.
Однако миф кула выполняет роль и еще одного стимула. кула относится к такому типу предприятий, где случайность оказывает огромное влияние на возможность успеха. Человек, имей он много или мало партнеров, может, в зависимости от удачливости, возвратиться из экспедиции с относительно большой или маленькой добычей. Поэтому воображение искателей приключений, как и во всех формах риска, должно быть настроено на счастливый случай и необыкновенную удачу. Мифы кула подогревают это воображение повествованиями о чрезвычайных удачах и в то же время показывают, что именно от человека зависит привлечь эту удачу к себе – если только он обретет необходимые магические знания.
Выше я уже говорил, что мифологические события отличаются от нынешних тем, что они необычайны и сверхъестественны. Это повышает как их авторитетность, так и их притягательность. Это делает их для аборигена особенно ценным стандартом поведения и идеалом, к которому должны быть устремлены его желания.
VII
Я уже отмечал, что, отличаясь от настоящего порядка вещей, мифический мир не отделен от него непроходимой пропастью. И впрямь: хотя идеал и должен быть всегда за пределами того, что существует реально, однако он, чтобы быть действенным, должен всегда казаться достижимым. А теперь, после того как мы познакомились с их повествованиями, мы можем четко осознать то, что магия является звеном, соединяющим мифическую и реальную действительность. В мифе о лодке, например, полет – сверхъестественная способность лодки из Кудайури – понимался лишь как высшая степень качества скорости, которое и сегодня все еще сообщается лодкам при помощи магии. Магическое наследие клана Кудайури все еще в силе – благодаря ему лодки быстро плавают. Если бы эта магия была передана в своей полной форме, то и любая сегодняшняя лодка, равно как и мифическая, могла бы летать. В мифах кула мы встречаемся и с такой магией, которая наделяет сверхъестественной силой красоты, делая его сильным и неуязвимым для опасностей. Мифологические события демонстрируют истинность притязаний магии. Их действенность подтверждена своего рода ретроспективной, мифической эмпирикой. Магия в той форме, в какой она осуществляется сегодня, оказывает то же воздействие, но в меньшей степени. Туземцы глубоко верят, что формулы и обряды магии мвасила позволяют тем, кто их применяет, стать привлекательными, неотразимыми и не подверженными опасностям (см. следующую главу).
Другой особенностью, которая непосредственно связывает мифические события с настоящим положением дел, является общественное положение мифических персонажей. Все они связаны с определенными местностями так же, как и настоящие местные группы. Они относятся к той же системе тотемного деления на кланы и субкланы, которая имеет место и сегодня. Таким образом, члены субклана или территориальной единицы могут считать мифического героя своим прямым предком, а клан может гордиться им как своим членом. И, действительно, мифы, подобно песням и сказкам, являются «собственностью» определенных субкланов. Это не означает, что другим запрещено их рассказывать, но члены субклана должны обладать более глубоким знанием мифических событий и быть авторитетами в их толковании. И впрямь: есть такое правило, что миф должен быть лучше известен в его собственной местности – то есть известен во всех подробностях и свободен от каких-либо фальсификаций или не вполне достоверных добавлений.
Это лучшее знание мифов можно легко понять, если вспомнить, что на Тробрианах миф очень часто связан с магией, а она является предметом собственности некоторых членов местной группы. Итак, чтобы знать магию и правильно ее понимать, необходимо хорошо знать миф. Именно поэтому миф должен быть лучше известен в той местной группе, с которой он связан. В некоторых случаях местная группа должна не только осуществлять магию, связанную с мифом, но и смотреть за соблюдением определенных обрядов, церемоний и соответствующих им табу. В этом случае социология мифических событий тесно связана с теми социальными разделениями, которые существуют сейчас. Но даже и в таких мифах, как мифы о кула, которые стали собственностью всех кланов и местных групп в округе, эксплицитное определение клана, субклана и родной деревни героя придает всему мифу оттенок актуальности и реальности. Помимо магии социальная преемственность преодолевает разрыв между мифическим и реальным. И действительно: магическая и социальная связь действуют вместе.
Выше я уже говорил (в начале раздела II) об оживляющем влиянии мифа на ландшафт. Здесь стоит также отметить, что мифически преображенные черты ландшафта в сознании аборигенов свидетельствуют об истинности мифа. Мир мифа приобретает конкретность в скале и горе, в очертаниях изменившихся берегов и морей. Пробитые морские переправы, расколотые скалы, окаменевшие человеческие фигуры – все это приближает мифический мир к аборигенам, делает его осязаемым и неизменным. С другой стороны, столь зримо иллюстрированное мифическое повествование воздействует на ландшафт, наполняет его драматическими событиями, которые, запечатлевшись в нем, здесь навсегда, придают ему определенный смысл. Этим я хотел бы завершить эти общие замечания о мифологии, хотя с мифами и мифическими событиями мы будем постоянно встречаться в дальнейших исследованиях.
VIII
Возвращаясь к нашей флотилии, которая, проплывая мимо мифического центра Тевара, направилась к острову Санаро’а, первым делом мы должны упомянуть еще об одной мифологической истории. Выплывая в район Сиайавава, аборигены огибают скалу или утес, называемый Синатемубадийе’и. Я его не видел, но туземцы говорили мне, что он находится среди манговых рощ в приливной затоке. Подобно упоминавшейся выше скале Гуревайа, и этот утес тоже пользуется определенными привилегиями и ему приносят подарки.
Аборигены долго не задерживаются в этом не имеющем значения районе: ведь их конечная цель уже находится в поле зрения. За морем, которое здесь окружено сушей как озеро, перед ними вырисовываются горы Добу с их самой высокой вершиной Койава’у. На некотором расстоянии справа от них по пути на юг спускается широкий восточный склон Койатабу, образующий глубокую долину; за ним простирается широкая равнина Санаро’а с несколькими вулканическими конусами на ее северном крае, дальше слева тянутся длинной цепью горы Норманби.
Аборигены плывут прямо на юг, направляясь к берегам Сарубвойна, где они задержатся на ритуальную остановку, чтобы совершить окончательные приготовления и магические обряды. Они направляются в сторону двух черных скал, которые обозначают северную оконечность побережья Сарубвойна. Одна из них стоит у начала, другая у конца узкой песчаной косы. Это скалы Ату’а’ине и Атурамо’а, самые важные из табуированных мест, которым аборигены приносят дары, или отправляясь, или завершая экспедиции кула. Скала среди манговых рощ из Сийавава связана с этими двумя мифической историей. Эти трое – двое мужчин, которых мы видим перед собой в форме камней, и одна женщина – прибыли в эти места откуда-то из «Омуйува», то есть с острова Вудларк или же с островов Маршалла. Вот эта история.
Миф об Ату’а’ине, Атурамо’а и Синатемубадийе’и
«Их было трое – двое братьев и сестра. Вначале они прибыли в залив под названием Кадавага в Сийавава. Женщина потеряла свой гребень. Она сказала своим братьям: «Братья мои, мой гребень упал». Они ей ответили: «Хорошо, вернись, возьми свой гребень». Она нашла и взяла его, а на следующий день сказала: «Хорошо, я останусь здесь как Синатемубадийе’и». Братья отправились дальше. Когда они добрались до берега главного острова, Ату’а’ине сказал: «Атурамо’а, как нам идти? Должны ли мы смотреть в сторону моря?» Ответил Атурамо’а: «О, нет, давай смотреть в сторону джунглей». Атурамо’а пошел вперед, обманув своего брата, потому что он был каннибалом. Он хотел смотреть в сторону джунглей, чтобы есть людей. Итак, Атурамо’а пошел вперед, а глаза обратил в сторону джунглей. Ату’а’ине отвел свои глаза, посмотрел на море, сказал: «Почему ты обманул меня, Атурамо’а? Пока я смотрю в сторону моря, ты смотришь в сторону джунглей». Потом Атурамо’а вернулся и пошел в сторону моря. Он сказал: «Хорошо, ты, Ату’а’ине, смотри в сторону моря, я буду смотреть на джунгли!» Тот мужчина, который сидит около джунглей, каннибал, а тот, который сидит около моря, – хороший».
Эту краткую версию мифа я записал в Синакета. Повествование говорит о трех людях, которые по неизвестным причинам переселяются в эти места с северо-востока. Сестра, потеряв гребень, решила остаться в Сийавава и превратилась в скалу Синатемубадийе’и. Братья прошли всего несколько миль дальше и претерпели такое же превращение на северной оконечности побережья Сарубвойна. Здесь имеется характерное различие между каннибалом и не-каннибалом. Поскольку этот рассказ мне поведали на Бойова, то есть в местности, где аборигены – не людоеды, определение «хороший» было дано герою – не-каннибалу, который стал скалой далеко в море. То же различение можно найти как в приводившемся ранее мифе о сестрах из Кудайури, которые полетели на Добу, так и в том мифе о возникновении каннибализма, которого я здесь не привожу. Связь между джунглями и людоедством, с одной стороны, и между морем и отсутствием склонностей к антропофагии – с другой, здесь точно такая же, как и в мифе из Кудайури. В этом мифе скала, обращенная на юг, является каннибалом, тогда как северная скала им не является, что для аборигенов является объяснением того, почему добу едят человеческое мясо, а жители Бойова – нет. То, что одна из этих скал называется людоедом (токамлата’у), не имеет других значений, а особенно не связано с верой в то, что скалу окружают какие-то особенные опасности.
Однако значение этих двух скал, Ату’а’ине и Атурамо’а, заключено не столько в этом усеченном мифе, сколько в связанных с ним обрядах. Так, все три скалы получают подарки – покала, – состоящие из нескольких кокосовых орехов, засохшего ямса, сахарного тростника и бананов. С проплывающих лодок подарки кладут на скалу или их бросают по направлению к ней со словами:
«Старик (или, в случае Синатемубадийе’и, – «старуха»), вот твой кокосовый орех, твой сахарный тростник, твои бананы, принеси мне удачу, с тем чтобы я добрался к Ту’утауна и быстро совершил там кула».
Такие подарки дают и аборигены с Бойова, плывущие в лодках к Добу, и добу, отправляющиеся совершать кула на север, в Бойова. Этим скалам полагается не только приносить дары, но и соблюдать по отношению к ним определенные табу и обряды. Так, каждый, кто проплывает мимо них, должен выйти из лодки и выкупаться в море, а детей в лодке следует окропить морской водой. Это делается для предотвращения болезней. Человеку, который впервые собирается с обменом кула на Добу, нельзя есть вблизи этих скал. На землю рядом с ними нельзя класть ни свиней, ни зеленых кокосовых орехов: их полагается класть на циновки. Новичок в кула должен подойти к подножиям скал Ату’а’ине и Атурамо’а и там искупаться.
Добу приносят покала некоторым другим скалам, которым прибывшие с Бойова никаких подарков не приносят. Вышеупомянутая скала Гуревайа получает свою часть даров от жителей Добу, которые верят, что если они, проплывая близ нее, не принесут покала, то они покроются язвами и умрут. Им, когда они проплывают мимо Гуревайа, нельзя вставать в лодке и нельзя ничего есть, когда они стоят лагерем на берегу в пределах видимости Гуревайа. Если они это сделают, то их постигнет морская болезнь, они заснут, и их лодки отнесет неизвестно куда. Я не знаю, есть ли на Добу какой-либо миф о скале Гуревайа. Существует поверье о большой змее, которая лежит, свернувшись, на верхушке скалы и следит за соблюдением табу, а в случае нарушения одного из них насылает на этих людей болезни. Некоторые табу, связанные с Гуревайа, соблюдают также и люди с Бойова, но я не знаю точно, какие это именно табу.
От одного информатора с Добу я получил ряд названий других, подобных скал, лежащих к востоку от Добу, на пути между этим островом и Тубетубе. Так, где-то в районе Ду’а’у находится скала, называемая Кокоракакедакеда. Кроме нее близ места под названием Макайдокодоко есть скала Табудайа. Дальше к востоку, недалеко от Бунама, небольшой утес Синада пользуется определенным почтением в кула. В местности Сина’ена, которую я не мог бы показать на карте, находится утес Тарйадабвойро с «глазом», «рылом», «ногами» и задними частями как у свиньи. Этот утес называется «матерью всех свиней», а район Сина’ена известен обилием водящихся там этих животных.
Единственный записанный мною мифологический фрагмент об этих скалах – это тот, который я уже привел выше. Подобно двум вышеприведенным мифам кула, он является историей о переселении с севера на юг. В повествовании нет намеков на кула, но, поскольку этим скалам приносят во время кула покала, между ней и этими скалами существует, несомненно, какая-то связь. Чтобы ее лучше понять, необходимо осознать, что во время совершения некоторых форм магии подобные подарки приносят духам предков и духам героям культуры – основателям того института, в рамках которых совершается магия. Это наводит на мысль, что Ату’а’ине и Атурамо’а являются такими же героями кула, как Токосикуна или Касабвайбвайрета, и что их история является другим вариантом основного мифа кула.