Я могу добавить, что это вмешательство, предпринятое с непонятными намерениями (за исключением узколобого и недальновидного приложения наших представлений о морали и приличиях), не имеет никакого юридического основания в уставе колонии и не может быть оправдано ни формально, ни по причине тех результатов, к которым оно могло бы привести. На деле же подрыв установленной в древние времена власти, племенной морали и обычаев приводит, с одной стороны, к полной деморализации аборигенов, делая их не подчиняющимися никаким законам или правилам, тогда как, с другой стороны, разрушая весь строй племенной жизни, это лишает их многих наиболее любимых развлечений, способов радоваться жизни и удовольствий. А ведь сделав жизнь непривлекательной для человека – хоть для дикаря, хоть для цивилизованного человека, – мы подрезаем главный корень его жизненной силы. Я глубоко убежден, что быстрое вымирание первобытных рас в большей степени, чем из-за каких-то иных причин, происходит из-за бессмысленного вмешательства в их удовольствия и нормальные занятия, из-за принуждения упорядочить радость жизни, как они ее понимают. Например, на Тробрианах вождь всегда был организатором всех больших племенных празднеств. Он получал от обычных членов сообщества значительные подношения, в зависимости от различных юридических обязательств (см. главу VI, раздел VI), однако отдавал все свое богатство в форме больших церемониальных раздач пищи, в виде праздничных подарков, продуктовых приношений участникам танцев, племенных игр и развлечений. Это были те удовольствия, в которых туземцы находили нечто по-настоящему увлекательное и которые в значительной степени придавали смысл их жизни. Теперь все эти занятия в значительной степени потеряли свою живость из-за отсутствия концентрации богатства и власти в руках вождя. Он не может себе позволить финансирование больших развлечений, как это было в прежние времена и не имеет достаточного влияния, чтобы с такой же энергией, как это бывало раньше, взять на себя инициативу их организации. После его смерти дела пойдут еще хуже. Есть основания опасаться – и даже сами аборигены выражают свои опасения, – что в течение жизни одного-двух поколений система кула будет совершенно дезорганизована.
Хорошо известно, что сопротивляемость и здоровье аборигена зависят от самовнушения даже еще больше, чем в случае с нами, хотя новые исследования в психотерапии как будто показывают, что медицина до сих пор в значительной мере недооценивала общее воздействие этого фактора. Даже старые этнографы-исследователи, – пожалуй, в Полинезии больше, чем где-либо еще, – отмечали бесспорные и очевидные случаи, когда утрата интереса к жизни и решимость умереть вызывали смерть без какой-либо иной причины. Мой собственный опыт – хотя я не могу привести какой-либо потрясающий случай – вполне это подтверждает на основании всякого рода фактов. Поэтому можно, не выходя за рамки того, что подтверждено фактами, утверждать, что общая утрата интереса к жизни, joie de vivre, той силы, которая заставляет членов человеческого общества существовать, приведет к надлому их воли к жизни, и что поэтому они станут легкой добычей любой болезни и перестанут размножаться.
Разумная администрация, работая с туземцами, должна была бы, с одной стороны, пытаться управлять посредством вождя, используя его авторитет в соответствии со старинными законами, обычаями и традициями, с другой же стороны, пытаясь сохранить все то, что реально делает жизнь интересной для аборигенов, поскольку это самое ценное наследие, которое они получили от прошлых времен, и было бы нехорошо пытаться возместить их утраты новыми интересами. Легко передать собственные пороки человеку иной расы или культуры, но нет ничего труднее, чем привить ему бескорыстный интерес к состязаниям и развлечениям другого народа. Даже у разных европейских народов последний оплот национальной самобытности можно найти именно в их традиционных развлечениях, а без развлечений и удовольствий культура и раса существовать не могут. Применение тяжелой и, по сути, разрушительной машинерии европейского права и морального кодекса с их разнообразными санкциями просто уничтожает всю тонкую конструкцию племенной власти, одинаково искореняя и хорошее и плохое, но не оставляя ничего, кроме анархии, сумятицы и злой воли[87].
Итак, бедный старый То’улува, обладающий только видимостью прежней власти, прибыл в Синакета с горсткой людей из своего окружения. Он и теперь соблюдает все строгие обычаи и те обременительные обязанности, благодаря которым его высокое положение приобретало вес в старые времена. Так, он не может есть очень многие виды пищи, считающиеся нечистыми для членов подклана Табалу. Он не может даже и прикасаться ко всяким находившимся в контакте с нечистой пищей, оскверненным предметам, он не может есть из тех тарелок или пить из тех сосудов, которыми предварительно пользовались другие люди. Когда он, например, прибывает в Синакета, где даже и самые высшие вожди не соблюдают табу, то остается почти на голодном пайке – он может есть только ту пищу, которая была принесена из его родной деревни либо пить и есть зеленые кокосовые орехи. Из связанных с его положением почестей сохранились немногие. В былые времена при его приближении к деревне, первым должен был войти гонец и громким голосом крикнуть: «О Гуйа’у», и все должны были быстро вскочить, а при приближении вождя броситься на землю, начальник деревни – сесть на корточки, а мужчины высшего ранга – склонить головы. Даже и сейчас ни один рядовой человек на Тробрианах не будет стоять прямо в присутствии То’улува. Однако вождь теперь уже не возвещает о своем прибытии столь громко и горделиво и принимает должные почести такими, какими ему их оказывают, не требуя их никакой демонстрацией своей власти.
II
На этот раз в Синакета я встретил его снова после почти двухлетнего перерыва с того времени, когда я около восьми месяцев жил в Омаракана по соседству с ним в палатке, разбитой возле его лисига (жилищем слуги вождя). Я нашел его изменившимся и постаревшим, его высокая фигура стала более согбенной; его полудоброжелательное-полулукавое крупное лицо покрылось морщинами и помрачнело. Он был несколько огорчен бесцеремонным отношением к нему в Синакета, где он вообще не получил ни одного ожерелья, хотя несколькими днями раньше жители Синакета доставили из Киривина свыше 150 пар браслетов. И впрямь: относительное изменение отношений между вождями Синакета и им самим постоянно является для старого вождя больным вопросом. Все аборигены с побережья, а особенно начальник Синакета, очень разбогатели благодаря новому занятию – ловле жемчуга, поскольку белые люди расплачиваются с ними за услуги табаком, бетелем и ваигу’а. А вот То’улува, разорившийся вследствие влияния белого человека, ничего не получает от ловли жемчуга, и в сравнении со своими подданными из Синакета он просто бедняк. Вот и теперь, проведя пару дней в Синакета, он, сильно расстроившись и дав зарок никогда туда не возвращаться, прибывает назад в Омаракана, куда и мы последуем за ним.
Ведь Омаракана все еще остается центром внутриостровного обмена кула на Тробрианских островах, а также в некоторых отношениях одним из важнейших звеньев Кольца. Это, наверное, единственное место, где обмен кула до некоторой степени сконцентрирован (или был сконцентрирован раньше) в руках одного человека, являясь, кроме того, столицей важного района Киривина, который стоит во главе всей внутриостровной кула на Северных Тробрианах и соединяет остров Китава с расположенными западнее островами Кайлеула и Куйава. Оно является также и местом, связующим Китава и Синакета, хотя между этими пунктами и имеются, как мы вскоре увидим, и некоторые значительные средства сообщения.
Ранее, в главе III, когда мы давали определение сущности кула, мы видели, что население Кольца можно разделить на то, что мы назвали сообществами кула. Эти подразделения, как мы помним, выделялись на том основании, что каждое из этих сообществ организует свои собственные заморские экспедиции. Например, жители Синакета, как мы видели, плавают на Добу как отдельное сообщество, и хотя жители Вакута могут отправляться с ними в одно и то же время, однако обе флотилии плавают и действуют как независимые объединения. Жители всего района Киривина плавают также на восток, на Китава, как одна флотилия, однако ни одна лодка из Синакета никогда не может входить в состав этой флотилии. Другой отличительной характеристикой сообщества кула является то, что самые дальние пределы партнерства остаются теми же самыми для всех его членов. Так, человек из какой-нибудь деревни на Киривина (при условии, что он участвует в кула) может иметь партнера где угодно вплоть до самых дальних пределов Синакета на юге и в любой из деревень острова Китава на востоке.
Однако за этими границами ни один житель Киривина – даже сам То’улува – не может вступать в партнерские отношения кула. Кроме того, имеются определенные различия в способах проведения сделок в рамках одного и того же сообщества кула, с одной стороны, и обменом между членами двух разных сообществ – с другой.
Киривина – это одно из сообществ кула, а Синакета – другое. Хотя оба они и не разделены морем, однако стиль обмена, когда он проводится между двумя сообществами кула, расположенными в одном и том же районе, отличается от обмена заморской кула. Поэтому нашей задачей будет четко провести разграничительные линии между:
1) сделками кула, проводимыми на заморских территориях между двумя районами;
2) обменом кула между двумя разными, но соседствующими «сообществами кула», и
3) сделками в рамках одного и того же «сообщества кула». Факты, относящиеся к первой категории, уже были обстоятельно описаны, поэтому было бы достаточно указать, чем вторая категория отличается от первой. Очевидно, когда два района, расположенные на одном и том же острове (такие как Киривина и Синакета), проводят обмен, то никаких морских экспедиций не происходит; нет и приготовления лодок, ни их спуска на воду, ни