Не сожжен огнем, влюбленный рдеть от крови ран не будет.
Взором жгуче-животворным, лунным ликом не согретый,
Камень, прежде бывший черным, как рубин, багрян не будет.
Лик твой — словно светоч вешний среди тьмы кудрей душистых,
Без тебя мне мрак кромешный светом осиян не будет.
«Лунный лик без покрывала, — я молил, — яви во мраке», —
«А без туч, — она сказала, — перл любви слиян не будет».[1]
«Не тверди мне то и дело о страданиях разлуки, —
Не поправший дух и тело страстью обуян не будет».
Я сказал ей: «Мое горе до смерти меня сжигает, —
Как же исцелиться хвори, если лекарь ждан не будет?»
Ни к чему, Машраб, кручина, хоть ты и разорван в клочья:
Зерна битого рубина портить тот изъян не будет!
Огня моих невзгод и мук ни друг, ни брат не стерпят,
А если застенаю вдруг — и супостат не стерпит.
Когда хоть тенью упадет моя печаль на небо,
Взгремит гроза — сам небосвод моих утрат не стерпит.
Когда суть тайн моих сполна поведаю я небу,
Клянусь — ни солнце, ни луна весь этот ад не стерпят.
Когда, не в силах мук стерпеть, влюбленные застонут,
Сам проповедник и мечеть дотла сгорят, не стерпят.
Поведать, в чем моя страда, какая гложет мука, —
Вселенная и в День суда такой разлад не стерпит.
А проповедь читать бы стал я пред людьми в мечети —
Сгорели б все — велик и мал, и стар и млад, — не стерпят.
Усладен слог в стихах твоих, Машраб, — ответ твой ладен, —
Сам Музаффар сей ладный стих, тоской объят, не стерпит.
Нет, солнца твоего чела никто лучей не стерпит,
И даже сама вера — зла твоих очей не стерпит.
Восславлю строем звучных слов твои уста- рубины —
И ни один диван стихов таких речей не стерпит.
А озорным лукавством глаз блеснет лишь чаровница,
Глупец и умный глянут раз — и взор ничей не стерпит.
А если в райский сад войдет она с такой красою,
То и светящий гладью вод родник-ручей не стерпит.
А жребий, что меня постиг, и в самой малой доле
Никто из всех земных владык и богачей не стерпит.
Падет лишь капля слез моих в глубины океана —
И лучший перл пучин морских ее лучей не стерпит...
Как много в сердце тайн и боли — все написать о том нельзя,
Сказ о любви и горькой доле поведать и стихом нельзя.
Где розы — там шипы и жала, где ремесло — там труд и пот, —
С любимой хочешь быть — сначала терпи, а напролом — нельзя!
Меня волнение смутило, едва лишь я узрел твой лик,
Но в небе ухватить светило, как руку ни взметнем, нельзя.
Во мне, смирению послушном, твои ресницы — жала стрел, —
Сказать о горе тем бездушным, кто с горем незнаком, нельзя.
Но ты заветного чертога, Машраб, достичь так и не смог:
Хоть сотню лет томись убого — увы, войти в тот дом нельзя!
Ты ангел или человек, иль гурия — понять нельзя,
Но милостей твоих и нег утратить благодать нельзя.
О, ты немилосердно зла, ты беспощадна, но, увы,
От блеска твоего чела мне сердце оторвать нельзя.
Узрел я солнце — образ твой, и, восхищенный, онемел,
Но с неба солнце взять рукой, увы, как сил ни трать, нельзя.
Твой лик — как роза в каплях рос, а я — как соловей шальной,
И соловья от рдяных роз, поверь, вовек прогнать нельзя.
Когда душа в любви хмельна, Машраб, не спи беспечным сном,
Но вот беда, друзья: от сна очнуться, как ни ладь, нельзя!
Кто пошел стезей любви, тому смирным быть, покорным — нестерпимо,
С четками поклоны бить ему в рвении притворном — нестерпимо.
Кто дождался благодатных встреч с дивною владычицею сердца,
Изнемог он, ему душу влечь к радостям зазорным — нестерпимо.
Кто по отрешенному пути ревностно идет вослед
Адхаму,
Для того, блаженствуя, идти по дорогам торным — нестерпимо.
Если благовонный воздух нег обвевает сломленного страстью,
Никнет он, ему влачить свой век в бытии тлетворном — нестерпимо.
О святоша, ты хоть раз вдвоем побыл бы с красою луноликой, —
Стало бы тебе тогда в твоем ханжестве затворном нестерпимо.
Знай: тому, кто ведал благодать страсти одержимого Меджнуна,
Порицаниям ему внимать, грубым и упорным, нестерпимо.
Для того, кто отрешенно пьет радостей любви хмельную чашу,
Не нужны ни слава, ни почет, страсть к чинам придворным — нестерпима.
Знай, о шах, тому, кто выбрал путь страсти, чуждой суетных стремлений,
К славе и высокой власти льнуть в рвении задорном — нестерпимо.
Жаждай сердцем доброй красоты, о Машраб, в стремленье непорочном:
Жаждущему сердцем чистоты — в этом мире черном нестерпимо.
О своей любви скажу — вовек слушающий муки той не стерпит,
И никто — ни зверь, ни человек, — в мире ни один живой не стерпит.
Если я про боль моих утрат прочитаю проповедь в мечети,
Вся мечеть и люди все сгорят: кто и с умной головой — не стерпит.
А зайду я в винный погребец и спрошу, рыдая, о любимой —
Все сгорят — и праведный мудрец, и невежда чумовой, — не стерпят.
Ежели среди нагорных гряд молнией блеснет
Меджнун безумный,
Вспыхнув, запылают рай и ад — этой вспышки грозовой не стерпят.
О моей любви сложу я сказ — так и знайте, что случится чудо:
Сам святой коран смутится враз — моей муки горевой не стерпит.
Рвенья моего взъярится конь, оседлаю я его и гикну —
Он помчится, словно бы огонь, — мой безумный крик и вой не стерпит.
Ты про свой, Машраб, любовный гнет рассказал, и я клянусь аллахом:
Этого ни тело не снесет, и ни дух погибший твой не стерпит.
Как быть? Моей любимой я стал чужим, увы, —
Тоской неизъяснимой я одержим, увы.
И этот рок со мною — разлуки горький хмель:
Я с чашею хмельною нерасторжим, увы.
Я — у ее порога, но милостей лишен,
Один влачусь убого, бедой кружим, увы.
Тоскую о любимой, томлюсь я мотыльком —
Лечу, огнем палимый, неудержим, увы.
Меня позорит люто язык молвы людской,
Позор мой среди люда непостижим, увы.
Пристанища лишенный, в глуши я одинок —
Томлюсь совою сонной я, недвижим, увы.
Машраб, в притон запретный ты от святынь ушел, —
Тебе твой свет заветный недостижим, увы.
Меня сдружил с лихим позором мой грозный рок в конце концов.
И, в прах поверженный разором, я изнемог в конце концов,
Влачусь я в безысходном сраме, и не сносить мне головы, —
От всех, кого я звал друзьями, я стал далек в конце концов.
Не знаю я, моим мытарствам куда дано меня вести,
Лишь горе стало мне лекарством от всех тревог в конце концов.
И всех, кто строен был, едино судьба пригнула до земли:
Сгибала даже львов судьбина в бараний рог в конце концов.
В огне разлуки, в кольцах чада, я, как в курильнице, горю, —
Во всех кустах моего сада весь высох сок в конце концов.
Я с теми, чья душа негожа, согласье дружбы порывал,
Вступал на правый путь — и что же? Брел без дорог в конце концов.
Кому, какому добродею сказать о горе? Друга нет.
Весь мир сгорит — не пожалею: какой в нем прок в конце концов?
И сердце все поникло долу, в нем — лишь печаль, куда ни глянь,
Но я же к горнему престолу взлететь не мог в конце концов!
С душой расстался дух мой слабый, усталой жизни рвется нить, —
Неверная прийти могла бы, ну хоть разок, в конце концов.
И раз ни после и ни вскоре с тобой влюбленному не быть,
К леченью горя само горе Машраб привлек в конце концов!
Молитву, ветер, и привет моей всевластной передай —
Той, что причина моих бед и муки страстной, передай.
Я неприкаян, одинок, но я сложил сам сладкий слог, —
О том, как гнет ее жесток, ты ей, прекрасной, передай.
Я, как луна, брожу везде, и нет подмоги мне нигде, —