Жду я справедливости — нейдет та, что Судный день собой затмит,
Умер я от горя и невзгод — ей ли ведать боль моих обид!
Всем она верна наперечет, лишь меня неверностью томит,
И ничто ее не привлечет, хоть стенаю я, крича навзрыд, —
Теплым словом всех бодрит она, — ждал к себе тепла я — не пришла.
На чужбине, с чуждыми людьми горестно я дни мои влачу,
Душу хочешь взять мою — возьми, робко покорюсь я палачу.
От лица завесу отними — лунный лик твой видеть я хочу.
Виночерпий, боль мою пойми — дай вина, я хвори излечу, —
Та, что краше вешних роз красна, краше гурий рая, не пришла.
В страшной жажде умер я от бед, — о моя прекрасная, ты где?
Плачу я, участьем не согрет, — солнце мое ясное, ты где?
Зря ищу я твой бесследный след с мукою всечасною, — ты где?
«Тайна, беззаветный мой завет, — призываю страстно я, — ты где?»
Страстью вся душа оплетена, — ждал, терпел, сгорая, — не пришла.
И не зря рыдал я от тревог: та, что краше всех красна, нейдет,
Милости дождаться я не смог — радости моей весна нейдет,
Муки двух миров я превозмог, но напрасно все: она нейдет.
Сгорбился я станом, стал убог, но она все неверна — нейдет, —
Та, которой сладость слов дана, хоть и ждал добра я, не пришла.
О друзья, огонь в душе моей от ее несправедливых слов,
И во мне игра ее очей веру сокрушила до основ,
Истомился в клетке соловей — ворон заклевать его готов,
Видно, ложь была любезна ей — не пришла на мой предсмертный зов, —
Ту, чья суть волшебных чар полна, ждал я, умирая, — не пришла.
Плача, я пришел к ней на порог, а она на помощь не пришла,
Не спросила: «Бедный мой дружок, как, мол, твоя доля — тяжела?»
А была пора — недолгий срок, когда знал я доброту тепла,
А потом — вот горький мне урок — что ни миг, была строга и зла.
Камню она твердостью равна: муча, мной играя, не пришла.
Вот пришла, красуясь и дразня, чтобы меня, горестного, сжечь,
Силы тают день и ото дня — видно, мне дано костьми полечь.
Сеть она плетет вокруг меня — норовит в силок кудрей завлечь,
Горемыку бедного кляня, точит она гибельный свой меч.
Зла она была и неверна: зло меня карая, не пришла.
Если я не буду пощажен, мне моя лачуга бед на что?
Сущий с Ибрагимовых времен мне весь этот дряхлый свет на что?
Рай, что весь красою озарен и теплом ручьев согрет, на что?
Семь небес — весь горний небосклон, выси звезд и ход планет — на что?
Слова не сказав, ждал допоздна, ждал и до утра я — не пришла.
Все себя отчаяньем сожгут, дымный стон мой в День суда узрев,
Удивится весь вселенский люд — сколько от меня вреда, узрев,
Своды мира черными падут, сколь тяжка моя беда, узрев,
Вынесла б она не грозный суд, сколь моя душа худа, узрев.
Смерть мне от разлуки суждена: ждал все вечера я — не пришла.
Все во мне пылает, — остуди, утешенье моих бед, приди,
Все, что хочешь, сделай — не щади, сердце ты мое, мой свет, приди!
За тобой все шахи позади ходят робко след во след, — приди.
Жарко кровь бурлит в моей груди, — ты ко мне, мой самоцвет, приди,
Как зерцало, ты, мой дух до дна в глубь очей вбирая, не пришла.
Ты сказал Машрабу, о аскет: «Приходи-ка поскорей в мечеть!»
«Сядь в михрабе, — дал ты мне совет, — духом будешь праведен ты впредь!»
Но его словам не внял я, нет, и решил смолчать и потерпеть.
Что это за диво! Долю бед утвердить в мечети и не меть! —
Как аскет, молясь, не знал я сна, молча в даль взирая, — не пришла!
О краса моя, ты — роза или рдеешь от вина?
Лик твой молнией сверкает или ты — сама луна?
Отвечай же, чет ты больше — жизнью иль красой красна?
Не владычица ль души ты — той, что болью сражена?
Не в мою ль ты душу, пери, как в сосуд, заключена?
Трепетно идешь, красуясь, и глаза твои хмельны,
Стрелы мечешь, твои щеки жаром роз озарены,
Почему ты так красива — из какой ты стороны?
Роза ты, рейхан иль жемчуг, взятый с донной глубины?
Яхонт, перл или рубин ты, что красою столь ясна?
Светел лик твой благовонный, а уста — как будто мед,
Миндалю подобны очи, а фисташке — нежный рот,
На сверкающих ланитах россыпь родинок цветет,
Перед взором блещут сонмы восхитительных красот, —
Соловей ты или роза, или ты — сама весна?
Блеск ланит твоих — он розой иль жасмином осиян,
Твои родинки — не зерна ль, не из них ли рос рейхан?
Сребротела, сладкоуста, нежен твой прекрасный стан, —
Человечий иль волшебный образ тебе роком дан,
Гурия ли ты, иль райским светом ты озарена?
Роза — лик, нарциссы — очи, словно лепестки — уста,
Гибну я, едва увижу, сколь краса твоя чиста.
Стан твой — древо рая, лик твой — райских яблок красота,
С ликом родинки и кудри столь едины неспроста, —
Шахом чтит тебя Египет иль Индийская страна?
Как рубин, уста багряны, свет чела — как окоем,
С лунным ликом так согласны звезды родинок на нем!
Чернота их — словно угли, — сердце сожжено огнем,
Что ж твой взор так жжет жестоко, словно солнце знойным днем, —
Ты мертвящей иль живящей силою одарена?
Роза без шипов, едва лишь ты пройдешь среди полян,
Всех пленяют лик румяный и самшиту равный стан,
Косы — словно гиацинты, над тобой венец багрян,
На груди цветут две розы, лепестков их отблеск рдян, —
Не трепещущая ль ветка ты, что станом столь стройна?
Завитками вьются кудри — красоты твоей зачин,
Чинно или беспричинно рать сюда направил Чин?
Ты пройдешься — стан трепещет, словно зыбь морских пучин.
Жизнь и душу, честь и веру отдал я не без причин, —
О бутон мой, надо мною не тебе ли власть дана?
Твое слово — словно сахар, рот твой сладостно медвян,
Драгоценный и бесценный сахарный тростник — твой стан.
Ты послушай, что спою я, весь горя от боли ран,
Соловьем пою я, роза, мой предвечный гулистан, —
Обожгли Машраба, роза, не твои ли пламена?
Злобный рок! Лишь муки и тревоги слал мне небосклон из-за тебя,
Сирый, нищий, обивал пороги я со всех сторон из-за тебя,
День и ночь на скорбной я дороге — радостей лишен из-за тебя.
Нерушимо все, лишь я, убогий, я лишь сокрушен из-за тебя,
Где бы ни был, я молю подмоги — горестный мой стон — из-за тебя.
Я от той, что мне дороже ока, — от моей любимой отлучен,
От моей опоры волей рока я, судьбой гонимый, отлучен.
От моей желанной я жестоко, как душа хранимой, отлучен.
Нерушимо все, лишь я, убогий, я лишь сокрушен из-за тебя,
Где бы ни был, я молю подмоги — горестный мой стон — из-за тебя.
В кущах я — как соловей бездомный, и гнезда родного я лишен,
Словно сыч, в печали неуемной бесприютен, крова я лишен.
Где приют мне, где мой кров укромный?
Друга дорогого я лишен.
Нерушимо все, лишь я, убогий, я лишь сокрушен из-за тебя,
Где бы ни был, я молю подмоги — горестный мой стон — из-за тебя.
Пусть же будет из людей живущих не лишен сердечных сил никто,
Да не будет страждущих и ждущих, да не тратит зря свой пыл никто,
Да не будет во вселенских кущах людям чужд и опостыл никто!
Нерушимо все, лишь я, убогий, я лишь сокрушен из-за тебя,
Где бы ни был, я молю подмоги — горестный мой стон — из-за тебя.
Неужели же меня, о боже, ты с моим светилом не сведешь?
Неужель с моей звездой пригожей быть счастливым — это вздор и ложь?
Научи меня, господь, построже, чтобы путь
Машраба был пригож.
Нерушимо все, лишь я, убогий, я лишь сокрушен из-за тебя,
Где бы ни был, я молю подмоги — горестный мой стон — из-за тебя!
У лишенных родни и крова о напастях судьбы спросите,
У согбенных от зла лихого о напастях судьбы спросите,
Кто сто бед стерпел — у такого о напастях судьбы спросите,
У того, чья доля сурова, о напастях судьбы спросите,
У меня, чья стезя тернова, о напастях судьбы спросите.
Я бреду, одиноко маясь, — тех, кто мне бы помог, лишен я,
Без наставника я скитаюсь — и путей и дорог лишен я,
Черной долей моей терзаясь, всех друзей, одинок, лишен я,
Соловей я, а роз чураюсь — крыльев-перьев, убог, лишен я, —
У меня, чья участь бедова, о, напастях судьбы спросите.
С той поры, как на свет рожден я, ничего, кроме бед, не знал я,
В этом мире всего лишен я, добрых дней с малых лет не знал я,
Потонул в топи злых времен я, — радость есть или нет, — не знал я,
Злобой горя насмерть сражен я, а добра и примет не знал я, —
Бедняка, от невзгод больного, о напастях судьбы спросите.
Так и жил я, не зная счастья и не ведая, в чем отрада,
За напастью сносил напасть я, и горел я в огне разлада,
Не дождется бедняк участья — нет, увы, кому это надо?
Ведал муки кровавой власть я, даже пища мне горше яда, —
У сгоревших от рока злого о напастях судьбы спросите.
Только те, кто, как я, несчастны, о моей злой неволе знают,