Она меня разбить во прах — жизнь мою взять сполна, пришла.
Бедняк Машраб в чаду своем стенает горестно навзрыд:
Она, чьим бедственным огнем мне пытка суждена, пришла.
Отшельник, не стыди меня, что лик мой, как ожог, горит, —
Так по ночам в пылу огня несчастный мотылек горит.
В твоих нарциссовых очах кровавая таится казнь,
А на рубиновых устах, как кровь, багряный сок горит.
Да, все отшельники подряд — и те в огне любви горят,
И каждый, кто огнем объят, хоть от огня далек, горит.
Машраб, и ночью ты и днем изнемогаешь от любви:
Кого разлука жжет огнем, тот, даже одинок, горит.
Лейли подобен облик твой — ты так красива, говорят,
А я — Меджнун, что за тобой бредет пугливо, говорят.
Я головы не подниму, стеная у твоих дверей, —
Как ни стенаю — ни к чему вся страсть порыва, говорят.
Я у врачей искал удач: «Возможно ль исцеленье мук?»
«Не лечат, — отвечал мне врач, — такое диво, говорят!»
Скажи мне, где Меджнун, Лейли, ответь мне, где Фархад, Ширин?
Они прошли и отошли, — все в мире лживо, говорят.
Пыль со следов собак твоих Машраб прижал к своим очам, —
Прах этот — мазь для глаз людских, — все так правдиво говорят!
Что мне сетар, когда со мной беседу поведет танбур?
Распутает в душе больной мне все узлы тенет танбур.
Когда гнетет меня недуг от суесловия врагов,
В печалях самый лучший друг, мне слух струной проймет танбур.
Нет, пустодумы не поймут нетленной ценности его,
А мне дарует вечный суд — весть всеблагих высот танбур.
Когда, узрев любимый лик, я вновь томлюсь в плену разлук,
Игрою струн в единый миг всю грудь мне рассечет танбур.
Как и красы любимой вид, он душу радует мою,
Мне огненной струной звенит про образ дивный тот танбур.
Пронзает, жаром пламени, насквозь сердца влюбленных он:
Единой искрою огня все сердце мне прожжет танбур.
И так твой разум отняла, Машраб, жестокая твоя,
А тут еще всю грудь дотла сжигает в свой черед танбур!
Надела неземной наряд красотка розотелая —
И сник, смущением объят, печальный, оробело я.
Как кипарис — твой стройный стан, а лик твой солнцем светится,
Ты — кипарис мой и тюльпан, ты вся — жасминно-белая.
Не знаю, как пройти я смог: язвят ресницы стрелами,
Прошел — и с головы до ног изранился об стрелы я.
И сад Ирама — гулистан, поверь, совсем не нужен мне:
По всей груди — соцветья ран, словно тюльпаны зрелые.
Тебе, увы, меня не жаль, твой меч сечет мне голову,
Машраб, гнетет тебя печаль, тебе твой саван делая.
Ты, чья брови — как михраб, мне как божество дана,
Ты мне в сердце свет лила б — ты ведь солнце и луна.
Я к тебе — во прах у ног — как к святыне припаду,
След твой — всеблагой порог мне в любые времена.
Память о тебе — мой друг, оба мира мне — враги:
Как пошлешь ты войско мук — мне прибежище она.
Если ж невзначай войдет в сердце дума о другой,
Да сгореть мне от невзгод, — знать, моя была вина!
Не бывать в душе моей мыслей ни о ком другом, —
Я — в силках твоих кудрей, мне опасность не страшна.
То не тучи в вышине, а стеною льется дождь, —
Небо плачет обо мне, и от стонов высь черна.
Конь ли твой, лишен чутья, вдруг запнулся на пути?
Нет, во прахе — плоть моя под копытом скакуна.
И кого ж винить-то мне, что сгораю я в огне?
По моей лихой вине мне и мука суждена.
Умертвишь ли, оживишь — воля милости твоей,
О мой властелин, услышь: верен раб тебе сполна.
Я пока что жив и цел, а умру — мне быть с тобой,
Рая горнего предел для меня — обитель сна.
О Машраб, во прахе ляг на заветный тот порог,
Другом быть ее собак — счастью твоему цена!
Был, увы, я сотворен для любви несчастной,
И неверной был прельщен девою прекрасной.
Гибну, жаждой изможден, я в глухой пустыне,
А тобою воплощен океан бесстрастный.
Жизнь отнимешь — я сражен, о услада сердца, —
Пасть готов я, сокрушен, жертвою безгласной.
Видно, гибнуть осужден я самой судьбою,
Я разлукой отрешен в дол тоски всечасной.
Я скажу, как я смущен, о владыка мира:
Я скитальцем быть рожден, ты — султан всевластный.
Я горю в пылу пламен, горестный влюбленный,
Днем и ночью только стон слышен мой ужасный.
Войско бед со всех сторон рушит меня силой,
Мучусь, жаждой изнурен, я в тоске напрасной.
Нрав твой щедро одарен злостью и лукавством, —
Мотыльком лечу, спален, на огонь опасный.
Как Меджнун мечусь, влюблен, — средства нет от боли,
Я с младых моих времен в муке ежечасной.
Одержим Машраб, смятен, — что, друзья, сказать вам?
Не стыдите его: он — раб судьбы злосчастной.
О моем безумстве слава всем понятней всякой были,
И теперь Меджнуна, право, в целом мире позабыли!
Так в любви не истомятся никогда Фархад с Меджнуном, —
Нет, вовеки не сравняться им со мной в любовном пыле!
Ты теперь других изрядно стрелами ресниц терзаешь, —
Я-то знаю, сколь нещадно стрелы душу мне язвили!
Что ни миг — то тяжко станет сердцу от камней печали,
И людская зависть ранит, — по сравнится с ней по силе!
Хмель любви Машрабу раной лег на страждущее тело, —
Как никто, от страсти пьяный среди всех людей не ты ли?
Лишь выйду — и на скакуне навстречу мне она спешит,
Бутон, расцветший по весне, она, красой красна, спешит.
Ресницы стрелами меча и грозным взором всех разя,
Она, как пламя горяча, челом озарена, спешит.
И уст ее хмельная сласть пьянит всех встречных, как вино, —
Она, в пылу разгорячась, как будто от вина, спешит.
Всю душу жаром пламеня и страстной ревностью томя,
Восторгом опьянив меня, ко мне сама весна спешит.
Ей другом быть никто не смел: она равно со всеми зла,
И мне грозят ресницы стрел: ко мне она, грозна, спешит.
Стерпеть ли, как ни терпелив, разлуку долгих-долгих дней!
Она, лишь сердце мне пронзив и сил лишив сполна, спешит.
От бед моих и от невзгод ну как не умереть, друзья?
Она всю душу мне сожжет и — видеть пламена спешит!
И грешников и всех святош она к себе приворожит,
И я для веры уж негож, когда ко мне она спешит.
Ни по ночам она, ни днем вовек меня не навестит,
А иногда — вот диво в чем — сама, как ночь темна, спешит.
Сжимает меч ее рука, в колчане — жала острых стрел, —
Ко мне она издалека, всю душу взяв до дна, спешит.
Как лепестки увядших роз, от горя пожелтел
Машраб, —
Она с бедой ли — вот вопрос — или любви верна, спешит?
В саду красоты средь кущей ты блещешь красою стана,
И горлица сердца пуще стенает и стонет рьяно.
Глаза — как палач, суровы, ресницы твои — кинжалы,
Уста — как рубин, пунцовы, цветут, как бутон, румяно.
Ханжа, ты меня не сманишь, не знаешь ты муку сердца, —
Ты в душу едва заглянешь, все сердце — сплошная рана.
И если, тобой терзаем, я в рай без тебя попал бы,
То разве была б мне раем вся в море огня поляна!
И что мне весь мир в разлуке, дурманом меня томящей, —
Нет, лучше смертные муки, чем гибнуть в плену дурмана.
Машраб жил надеждой страстной, а видел в любви лишь муки,
И если умрет несчастный — как жаль, что он умер рано!
Не подует ветер сладко — розы цвет румян не будет,
Без любви в куропатка петь среди полян не будет.
Соловей в весенних кущах, не пленен прекрасной розой,
Не поет в кустах цветущих — он от страсти пьян не будет.
Лишь любовью опаленный пожелтеет ясным ликом, —