Когда я вышел из его комнаты и увидел ласковое солнце, мне показалось, что я выбрался из могилы на яркий дневной свет.
Вдоль шоссе по направлению к Рукэр неслась веселая кавалькада.
У меня кружилась голова.
Я прогуливался в центре города по бульвару, названному публикой «Бульвар pardon»[17]: гуляющие наталкивались там друг на друга чуть ли не на каждом шагу. Я никак не мог прийти в себя; то, что я только что видел и слышал, потрясло меня. Спустя три дня я проникся глубокой симпатией к несчастному доктору.
С тех пор он говорил мало, редко, о вещах незначительных и только со мной.
Как-то на мосту Могошоаей я увидел его лежащим в гробу со скрещенными на груди руками: за черной, погребальной колесницей, украшенной позолоченными ангелами, шла толпа родственников, разумеется прижимавших к глазам платки. Взор мой затуманила слеза.
Если бы я не видел гроба, его скрещенных на груди рук, я бы подумал, что он жив и просто прогуливается в коляске, еще более причудливой и шутовской, чем коляска какого-нибудь греческого принца.
Я бы подумал…
Между его прежним и теперешним спокойствием не было никакой разницы.
Перевод М. П. Богословской.
ПАРАЗИТЫ
Космин, поджидая двух своих приятелей, одиноко сидел за круглым столиком летнего ресторана «Констандин». Облокотившись на руку, он, не мигая, смотрел в одну точку. Ни кельнеры, шныряющие с бутылками, стаканами, блюдами, ни шумная прожорливая публика — ничто не нарушало меланхолического оцепенения Космина.
Со всех концов сада слышались обычные возгласы: «Кельнер, вина!» — «Сию минуту!» — «Сардельки!» — «Готово!» — «Отбивную!» — «Несу, несу!» — «Кофе к пятому столику!» — «Не-е-с-у… молнией!» Сквозь несвязный галдеж робко доносились звуки найя[18] музыканта Динику. Маэстро играет «Чиокырлия»[19], льется искрящаяся трель песни.
Вся эта оживленная публика, находящаяся тут, рядом с ним, казалась Космину где-то далеко расплывшейся в тумане. Люди, в свете фонарей, маячили призрачными тенями. Космин закрыл усталые глаза, и в темноте, на миг, перед ним замелькали, как во сне, сиреневый садик, вьющаяся, как огромная улитка, лестница, грязная постель, в которой томился старик с большой головой, покрытой длинными редкими прядями седых волос, и красивая, еще совсем молодая женщина, которая пытается приласкать Космина, потрясенного страшным видом старика. Космин вздрогнул, словно эта ласка мурашками пробежала по всему его сухощавому телу. В глубине этой воображаемой картины он увидел пристальный взгляд голубых и грустных глаз, мерцающих, как два угасающих огонька. Космин открыл глаза, постучал по столу и сердито приказал кельнеру:
— Человек, стопку цуйки!
Он выпил цуйку и отщипнул кусочек хлеба.
— Что у вас там есть? Подай меню!
— Сию минутку! — выпалил кельнер, торопливо убегая.
Космин пригладил прядь волос, спадавшую на лоб. Его худощавое лицо было утомлено. Небольшие черные глаза то тускнели, то снова загорались. Одет чисто. Выглядит почти элегантно, хотя костюм его куплен в магазине готового платья.
После нескольких минут раздумья Космин принялся читать длинный перечень блюд. Попросил подать суп с фрикадельками. И когда он уже вытянул губы, чтобы хлебнуть супа, кто-то хлопнул его по плечу. Это был Кандиан, один из ожидаемых приятелей. Кандиан — голубоглазый молодой человек, белокурый, с пышными усами и в очках в золотой оправе.
— Целый час жду тебя, — произнес Космин. — Мэнойу не придет?
— Mon cher ami[20], — оживленно заговорил Кандиан, — я задержался в «Новом поколении». Какой там был банк!.. Огонь!.. Эй, парень, вытри стул, не видишь, что он мокрый?! Фу, что за мерзкий кабак!..
— Сию минуту!
— Ну и игра была, — продолжал Кандиан, потирая руки, — зверская, банк поднялся от тысячи до двенадцати тысяч! Чистка первой степени. Восьмерка, девятка, восьмерка, девятка и козыри семерка, пятерка простая и четверка…
— Одним словом, ты проигрался?
— Я?.. Напротив… выиграл… Кто лучше меня разбирается в картах? Я всегда буду выигрывать, а вот Мэнойу всегда будет проигрывать. Как только вижу, что Титяну снимает колоду, я тут же ставлю сотню. Ему безумно везет!.. Его банк никто не может сорвать. Mon cher ami, надо быть болваном, чтобы ставить против него.
У Кандиана была привычка: при выигрыше говорить, что он всегда выигрывает, а при проигрыше — что он всегда проигрывает. Но в том и другом случае он хвастался, что в баккара никто не может тягаться с ним и Титяну. «Карточная игра — игра азартная, и глупцам в ней не везет». Кандиан был доволен «своим» метким определением… да, «своим», хотя он слышал его когда-то в «Жокей-клубе» от одного генерала.
— А много проиграл Мэнойу? — спросил Космин, подавая знаки приятелю, чтобы тот говорил потише.
— Ставил восьмую сотню. А что ему! У него в кармане были три тысячи…
— Удивляюсь… он остался без состояния… без определенного занятия… Жаль… потерянная жизнь…
— Потерянная жизнь? Почему? Ты, наверно, имеешь в виду экзамены? Нет, mon cher, книги и факультеты — это для слабых. А Мэнойу настоящий философ нашего времени. Его расчет гораздо глубже суждений любых наивных гениев. Кем ты сможешь стать, имея ученую степень юриста? Чиновником судебного ведомства? Три сотни в месяц. Адвокатом? Сколько лет тебе придется обивать пороги судов? А сколько терпения и сил понадобится, чтобы заполучить самую скромную клиентуру? Да притом в этой специальности все зависит от маклеров-посредников. Чтобы иметь успех в адвокатуре, тебе нужно столько же… как бы это сказать? Столько же мало совести, сколько необходимо, чтобы зарабатывать деньги без всякой профессии.
— Потише! Тебя услышат… Чувствуется приподнятое настроение человека, который выиграл в карты. Это нервное и дурное веселье.
— Дурное? Почему дурное? Вот хотел бы я знать, честное слово, каким образом адвокат Пеля сколотил миллионное состояние? Ты не имеешь столько пальцев на обеих руках, сколько у него домов в Бухаресте. Каждый кирпич его дома — правонарушение, каждая стена — подделанное завещание, каждый дом — преступление.
И, прильнув к уху Космина, Кандиан зашептал:
— Он распоряжается имуществом истерички старухи. Другой адвокат торчит ежедневно по четыре часа в суде и трибунале без дела, лишь бы оправдать незаконные доходы. А тот, который организовал трест злостных банкротов… Почему он защищает только такие дела? И как защищает! А имеет от них по сорок, пятьдесят тысяч дохода в год.
Слушая приятеля, Космин перестал есть.
— У тебя суп стынет, — заметил Кандиан, обсасывая рака. — Ты удивляешься моим словам? Таковы все преуспевающие люди. Ты еще молод… Всего второй год в Бухаресте… Немного…
Кандиан ел и говорил с поразительной быстротой.
— Через несколько лет и ты поймешь, как и почему столько одряхлевших ничтожеств имеют тысячи франков в месяц, почему оскандалившегося вояку жалуют чином полковника, почему заядлый картежник представляет нашу страну за границей, почему банкрот, который трижды просто обанкротился, а один раз злостно, путешествует в комфортабельной карете с короной маркиза. Когда-то и я верил в экзамены, но теперь стал умнее и совсем не желаю, чтобы глумились надо мной бездарные и ленивые преподаватели. В большой жизненной борьбе нет рокового закона, по которому бы каждый занял место по заслугам. Людей с разными достоинствами, которые находятся в одном обществе, нельзя сравнить с жидкостями с неодинаковыми удельными весами, слитыми в один сосуд. Да, mon cher, в природе известно заранее, кто будет вверху, а кто внизу. А в обществе есть дураки, которые руководят умными, есть жулики, которые осуществляют правосудие над честными людьми, есть шуты, которые диктуют законы порядочным людям. А что же помогло этим дуракам, жуликам и шутам возвыситься и властвовать? Экзамены? Университеты? Нет, Космин, тут совсем другое… Совсем другое… Тут — великое искусство ничем не гнушаться и никого не стыдиться!
— Очень хорошо, — сухо прошептал Космин, вновь предлагая своему приятелю говорить потише, — может быть, ты и прав, но мы говорили о другом. Откуда у Мэнойу столько денег?
Кандиан выпил стакан вина, поправил очки и, улыбаясь, ответил:
— Секрет жизни глубок, а искусство ее велико.
— Не понимаю, — вздохнул Космин потупив взор, как бы стыдясь своей недогадливости.
Кандиан похлопал тыльной стороной ладони в грудь Космина и рассмеялся.
— Не понимаешь? Мне кажется, что уже с год, как ты понимаешь.
Вздрогнув, Космин сердито крикнул кельнеру:
— Человек, соленых огурцов! С чем мне есть антрекот?
— Минуточку… Сейчас принесу!
Гитарист наигрывал романс Кавадия. Он раскраснелся, закинул голову, взволнованно и ритмично перебирал струны гитары. Ему тихо и протяжно аккомпанировал оркестр. Динику нежно наигрывал на найе.
— Турецкий кофе… С ромом! — крикнул Кандиан.
— Сию минуту!.. С пенкой и ромом… одну минуту!..
— Ты находишься пока на первой странице жизни, — продолжал Кандиан, дунув на сигарету. — Но ты ее еще хорошо поймешь. Откуда у Мэнойу деньги?.. Не знаешь, откуда?..
Затем после короткой паузы он продолжал:
— На что живет наш стихотворец? На стихи? Они годны только на обертку покупок. На журналистику? Едва ли можно одеться. Здесь великое искусство, Космин, неограниченное искусство, о котором ты, как бы ни краснел, знаешь, по крайней мере догадываешься. Некоторые современные молодые люди разбираются в этом в совершенстве.
Повременив, Кандиан проговорил как бы про себя:
— Моя связь… меня стоит… я на нее трачу деньги… Как кому повезет.
Космин прямо посмотрел в глаза Кандиана, взгляд его словно спрашивал: твоя тебя стоит? Когда не имеешь средств, как она может тебя стоить?