Где пройти? Мимо окон библиотеки? Там свет. Спит ли старик? Поджидает его? Внутри свет, снаружи темно, конечно, он его не заметит. И все же лучше проползти на четвереньках. В темноте он похож на огромную лягушку. Он поднял платок и повернулся. Остановился у освещенного окна. Не взглянуть ли на миг внутрь, хотя бы одним глазом? Его охватило какое-то странное ощущение… Словно какая-то тяжесть пригибала его к земле, а невидимая веревка тянула его вверх, вверх к окну. Подняться хотя бы на миг, а затем убежать… Он больше не раздумывал. Словно прыгая с разбега через бездонную пропасть, он на секунду прильнул к стеклу. Один угол занавески был приподнят. Конечно, старик ждал его. Ему удалось подняться с кровати. Он теперь стоял посреди комнаты в длинной сорочке, из-под которой, как два кривых кола, торчали голые ноги. Старик облизывал пересохшие губы и, не отрываясь, смотрел на пистолет, лежащий на ночном столике. Вместо глаз два черных круга, две темные ямы. Он раскрыл рот. Космин ясно расслышал, как старик назвал его имя! «Ох! как все это ужасно!..»
Космин выскочил в ворота. Если бы он не боялся полицейского, дремавшего на углу улицы, то пустился бы бежать. Волнения и особенно страшные глаза старика потрясли его сознание. Но хмель овладел всем его телом. Руки дрожали; ноги до колен были как чужие, не слушались его. На улице Доамна Космину стало плохо… он прислонился головой к изгороди… «Слишком много выпили, господин», — раздался из темноты голос полицейского. Космин вздрогнул. На лбу выступила холодная испарина. Полегчало… Ему стало лучше, как после приступа лихорадки. Ощупав верхний карман сюртука и убедившись, что платочек Саши цел, Космин быстро пошел, не ответив ни слова полицейскому, который озабоченно спрашивал: «Господин, вам лучше?»
На проспекте у фонаря Космин развернул платочек. В платочке был конверт. Он разорвал конверт. Письмо и две бумажки по сто лей. Он быстро пробежал взглядом по неровным строкам с большими буквами. Саша писала, чтобы он повременил возвращаться домой; Малериан был в ярости, кричал, сломал несколько стульев. С револьвером в руке он заперся в библиотеке, угрожая, что «вместе с ним умрет и кто-то другой». Саша долго ждала его во дворе, не зная, что делать с «сумасшедшим». Дальше она сообщала, что от страха у Валерии начались судорога. В конце письма Саша требовала, чтобы Космин снял номер в какой-нибудь гостинице, а на другой день утром сообщил бы ей адрес. Дальше, после тысячи поцелуев, следовала приписка: «Посылаю тебе взаймы 200 лей». Космин скомкал письмо, а деньги сунул в карман.
Ему «посылают взаймы». Второй «заем». Он не забыл счет, он помнит все ее подачки и непременно с ней расплатится. Все, все… но только не деньги! Деньги не ее, они заработаны по грошу тем, кто стонет теперь в библиотеке. Космин не в силах был устоять перед пылкой страстью женщины, обиженной судьбой, но он чувствует, что не должен пасть до уровня Кандиана или Мэнойу, которые, наверно, также начинали с того, что брали «взаймы».
Космин вышел на улицу Виктория.
Может быть, если бы Саша не употребила слово «взаймы», его бы не терзали угрызения совести. Она не хотела задевать его самолюбия, но именно это явное желание Саши злило Космина. Другого слова не могла найти? Иногда слова бывают сильнее поступков. Как только не изворачиваются люди, чтобы не назвать своим именем то, что они совершают! Хорошая жизнь изменила его, преобразила. Космин чувствует себя слабым; он лишился прежней смелости — одеваться как попало и жить как бог даст. Чтобы он ни сделал, ему все же не верится, что на следующий день у него хватит духу вернуть все деньги, сопровождая их словами: «Я понял слово «взаймы» и спешу возвратить вам долг». А если даже у него хватит храбрости отдаться на произвол судьбы, что будет с Сашей? Ведь как бы там ни было, любовь ее безгранична. Достаточно только посмотреть, как она заботится о Космине, когда у него заболит, скажем, зуб. Трудно себе представить, как она за ним ухаживает, ласкает его, с какой осторожностью кладет ему на щеку теплый компресс, разумеется со слезами на глазах и после бесконечных поцелуев в больное место. Однажды Джелина заболела брюшным тифом, а у Космина болела голова. Но для Саши в доме был только один больной, притом тяжело больной — Космин. «Что может быть на свете хуже головной боли? А Джелина некстати теперь же заболела. Ничего, пройдет, у нее просто лихорадка. А головная боль… нет ничего на свете хуже головной боли!» Любовь Саши какая-то чудовищная, но ему ли судить об этом? Он для нее является единственной надеждой и утешением. Он является счастьем и идеалом человека, чья молодость была сплошным кошмаром.
В церкви Крецулеску медленно и заунывно пробило два часа ночи. Несколько дворников лениво шуршали своими длинными метлами.
Куда пойти? В какую гостиницу? Он мог бы пробродить всю ночь, если бы его не угнетала мертвая тишина пустынных улиц. Кроме того, он чувствовал, что и на кровати в гостинице ему не заснуть.
У дворца его нагнала коляска.
Кто-то из нее выскочил и протянул Космину руку. Это был Кандиан.
— Ты, ночью?! В такой поздний час?! Такой тихоня и так поздно?
— Я задержался у одного приятеля, — невнятно пробормотал Космин, — а ты?
— Я уже говорил тебе, что у меня дома состоится вечер «Свободной академии» с веселыми девицами и шампанским. Вдруг в час ночи она посылает за мной карету. Сообщает, что заболела, и просит меня приехать. Понимаешь, не могу же я пригласить в наше общество такую важную особу с известным именем. Надо ведь соблюдать какой-нибудь этикет, mon cher. Поехал я к ней, а она совсем здорова. Хохочет, угощает чаем. Каждый раз, когда я остаюсь вечером дома, она посылает за мной карету. Ревнива так, что просто ужас! Если бы узнали… но и слуга и кучер подкуплены; и я им плачу и она им платит. Еле ушел от нее. Ну, а теперь ты доставишь мне большое удовольствие, если не вернешься домой, а поедешь со мною. Увидишь и ты нашу пирушку. Пришли несколько прелестных девочек, а также один настоящий чертенок, которому еще не исполнилось и девятнадцати лет, а он уже в полном смысле дьявол… Унаследовал более двух миллионов. Увидишь, с каким шиком он мечет карты. Есть и одна блондинка, очаровательная немка, она с ним на пару, ничего не знает, кроме смеха, шампанского да нескольких слов: «Фосемь у Мэнойу, фа-банк! Стафлю, стафлю на Лизи, прафо, Лизи!», которые она щебечет во время игры. Она тоже играет против своего любовника. Все это замечательно!.. Пир на весь мир! Давай поедем со мной!
Домой? Нельзя. В гостиницу? Не хочется. На улице? Скучно, печально. Преследуют мысли, особенно о сумасшедшем старике. Эх! А что, если поехать, может быть попытать счастья и, если удастся удвоить капитал, тогда можно будет возвратить «долг» Саше.
Он устал, ослаб и, не зная, как быть, чувствовал почти физическую боль в сердце.
— Согласен, — решительно произнес Космин.
— Но прошу тебя, mon cher, будь веселее.
— Обещаю, притом у меня нет никаких оснований грустить.
Когда он произносил эти слова, в голове у него промелькнул зловещий образ Малериана. Космин прижался к плечу приятеля.
— Что, тебе холодно?!
— Да нет, что ты! Не видишь, я весь потный!
От здания епископства коляска свернула направо и через несколько минут остановилась на улице Доробанць у двухэтажного особняка. Кандиан шепнул несколько слов кучеру, сунул ему пять лей и, повернувшись к Космину, спросил его, указывая на второй этаж:
— Слышишь, что вытворяют?
В самом деле, крики и аплодисменты отчетливо доносились до улицы.
— Только будь веселым, mon cher!
— Не беспокойся, — взволнованно ответил Космин.
Кандиан толкнул дверь гостиной и произнес театральным голосом:
— Господа! Представляю вам Иоргу Космина, молодого человека non plus ultra[22].
Мэнойу, брюнет с курчавыми волосами и острыми усиками, вскочил из-за карточного стола и закричал:
— Ура! Да здравствует Иоргу Космин!
Пятнадцать голосов повторили за ним: «Да здравствует Иоргу Космин!»
Знакомство состоялось быстро; все спешили: их поджидал банкомет, готовый сдать карты — направо, налево, на середину. Первым долгом познакомили с дамами. Это естественно: «существуют же какие-то формальности в жизни». Мадам Линика Теодореску, мадам Севастица Пиригуменос, мадемуазель Лизи Готтлиб, та, которая говорит: «прафо, Лизи», мадемуазель Лаура Д., театральное имя — Лорадонна, ведь скоро весь город будет говорить о новой музыкальной звезде, как только она решит заниматься «канто», мадемуазель Зозо, «очаровательный бесенок, восхитительная безумица», как говорит Кандиан, и, наконец, госпожа Аника Митулеску, женщина лет сорока пяти, настолько жирная, что когда она сидит, то груди сливаются с животом… Госпожа Аника присматривала за домом и за Кандианом.
С тремя из мужчин Космин был знаком: с Александру Мэнойу, с одним студентом-юристом, который уже семь лет не может окончить институт, и с господином N. — школьным инспектором, доктором литературоведческих и философских наук из Гента.
Кандиан представил остальных: господин Пантази, высокий, солидный, толстый человек, с длинными крашеными бакенбардами — рантье; Джеордже Панику — «дьявол», нервно моргает глазами, говорит быстро и невнятно, это «единственный его недостаток, а так он блестяще остроумен и покоряет любую женщину»; Митикэ Филяну — молодой человек со следами оспы на лице, с рыжими волосами и маленькими, как две голубые бусинки, глазами. У него дядя миллионер в городе Крайова, а больше «ни настолечко» родственников. (Кандиан даже указал на кончик мизинца.) Петру Леон, Мишу Попович и Ионел Лудовяну — «три очень талантливых молодых человека».
Кандиан, заметив, что все спешат занять места за зеленым столом, предложил сначала выпить по бокалу шампанского за здоровье нового приятеля — Иоргу Космина.
— Госпожа Аника, расстарайся, пожалуйста, подай нам бутылки три шампанского «экстра-сухого»!