Госпожа Аника убежала за шампанским. Джеордже Панику заявил, что он проиграл всего-навсего пять тысяч лей.
В ожидании шампанского присутствующие разделились на группы. Мэнойу, взяв Космина под руку, начал расспрашивать его, как он живет, как идут дела с учет бой…
— А как Саша? Хорошо себя чувствует? Красивая женщина!
— Хорошо, — ответил Космин.
— А Малериан?
— И он… Извини, пожалуйста, Мэнойу, что, госпожа Аника родственница Кандиану?
— Какая она ему родственница! В свое время госпожа Аника была известнейшей сводней. А три года тому назад чуть было не открыла пансион для… ну, в парижском духе. Для этого она специально поехала в Париж. Кандиана она встретила на улице, познакомилась с ним и предложила ему…
— Что?
— Не то, что ты думаешь. Представить его одной даме… даме, с которой он теперь живет. Вдова лет сорока, с ежегодным доходом в сто пятьдесят тысяч лей. С одним условием: чтобы госпожа Аника присматривала за ним. И, как умная женщина, госпожа Аника берет с обеих сторон и разрешает парню делать все, что он хочет. Она сама даже свела его с Зозо, девушкой поистине очаровательной.
Космин задумался. Как? Совсем не зная друг друга? Только по телосложению, возрасту и деньгам? А он, Космин, такой щепетильный? Что он сделал по сравнению с Кандианом? Разве он продался как свежее мясо, нежное и упитанное? Он бы не задумывался над этим, если бы не та большая голова с глазами, ввалившимися в две темные ямы, если бы его не преследовали и большие голубые глаза Джелины.
Лудовяну, студент-юрист, Петре Леон и Мишу Попович тихо беседовали на диване. Лудовяну сделал им знак:
— Силен Солон! Нашел этого, побогаче прошлогоднего. Ничего в картах не смыслит. Еще один вечерок, и мы себе обеспечили курорт. Знаете, что сделала Зозо? Она дважды показала ему ту же девятку.
— И он не заметил?
— Можешь играть с ним, как хочешь. Он ничего не видит.
Приблизившись, инспектор провел рукой по своим длинным волосам и, в восторге от самого себя, изрек:
— У спартанцев молодые люди говорили только между собой. Вы достойны быть гражданами этого героического города! — Затем, улыбаясь, добавил:
— Как у вас прошел сегодняшний вечер?
— Каждый по нескольку сотен, — ответил студент-юрист.
Инспектор сделал знак Лудовяну.
Молодой публицист быстро поднялся.
— Как идут дела с Севастицей?
— Трудновато.
— Не подавай виду, что влюблен. Жалко будет остаться ни с чем! Она красивая. Красива, молода, с хорошим состоянием, и, кроме того, — сама хочет, я тебе это говорю… Но побольше фасону…
— Понятно.
Инспектора и публициста связывает старая дружба.
Панику рассказывал дамам, как он в шестнадцатилетнем возрасте чуть было не вынудил к разводу жену одного префекта, если бы этот грубый начальник уезда не посадил его незаконно за решетку и не избил бы «в на-шем просвященном ве-ке» жену.
В дверях гостиной показалась пышная грудь госпожи Аники. Ее появление было встречено бурными аплодисментами. За ней следовала служанка с бутылками шампанского.
Тосты провозглашались за всех. По утверждению Панику, никто не в состоянии выпить больше его «хо-ро-ро-шего шам-па-панского» и не опьянеть. И действительно, он пил беспрерывно, чокаясь с «дя-я-дей Па-а-нтази», который не выпил и первого бокала. Пьет, болтает так, что его никто не понимает, кричит, целует руки «ми-лей-шим да-мам и ба-рыш-ням». У госпожи Аники тоже развязался язык. Она рассказывает всем, что человек, которого она любила больше всего на свете, был очень похож на «непревзойденного» Панику. Он так и стоит у нее перед глазами.
— Прости меня, мусье Панику, — продолжает госпожа Аника, вытирая слезы, — я расцелую тебя, вспомню былую любовь.
Смех и аплодисменты: «Воспылала госпожа Аника!» — «Позвать пожарных!» — «Былая страсть, которая проявляется теперь, это целомудренная и потенциальная любовь. Платонически-гегельянская любовь». Формулировка инспектора вызвала горячие поздравления Лудовяну и заставила госпожу Анику задуматься. Немного погодя она не забыла спросить украдкой инспектора: «Что это вы там говорили? Не о болезни ли какой? Я неважно себя чувствую».
Молодость, веселье, шампанское, свобода и тепло подхватили Космина, как бурный поток, который вырывает неглубокие корни. Достаточно было первого бокала шампанского, чтобы струя тепла хлынула от затылка к щекам, к вискам и разлилась по всему телу. Она перемешала и стерла грустные картины и воспоминания, готовя в его сознании место для других, чарующих и неведомых до сих пор, впечатлений. За первым бокалом последовал второй, третий… Каков ты сам, таковы и люди. Ведь в жизни печальный человек враг и себе и людям. Впечатления должны сменяться одно за другим, должны стирать одно другое; всегда несчастлив тот, кто постоянно думает о несчастии. Только больные долго страдают таким недугом. Если ты сам не будешь прощать и любить себя, как же другим простить и полюбить тебя? Только сумасшедшие отказываются принять участие в мирском пире. Забытье является высшим утешением для всех, и хороших и плохих. Не следует противиться природе, ибо мы являемся ее игрушками, а не она нашей прислугой. Глаза Космина блестели.
— О чем задумался, Космин? — спросил Кандиан, протягивая ему бокал шампанского.
— Откуда ты взял, что я задумался?
— Выпьешь?
— Четвертый, пожалуй, многовато.
— Многовато? Почему? Вели взвешивать все наши поступки, дойдешь до револьвера.
Револьвер?.. Что-то теперь делает Паул Малериан? Но он тоже не решался… Смотрел на револьвер… и какими глазами!.. Глупости… не такой уж циник Кандиан, как казалось ему, Космину. Он и молодость свою продал не только ради себя, а ради многих. А что выиграло бы человечество, если бы Кандиан не был продан госпожой Аникой, а стал бы писарем или судебным следователем? Ничего. А с другой стороны — что теряет человечество, если Кандиан расточает деньги опустившейся вдовы? Абсолютно ничего. Ну, а если Панику сорит деньги, почему же и ему не пользоваться ими? Только так сможет он написать Саше: «Ты мне одолжила, спешу вернуть свой долг».
Космин подходит к Кандиану и спрашивает его:
— А Панику что думает? Не сдаст ли еще разок карты?
— Monsieur Джеордже, — воскликнула Зозо, — хватит любезничать! Кого вы еще хотите покорить? Пора сесть за карты!
— Только с новой колодой, мусье Панику, — обнимая его за шею, предложила госпожа Аника, — или ты побаиваешься ребят?
— Я по-по-баиваюсь? Ты не знаешь ме-е-ня, го-о-спо-по-ожа Аника, — горячился Панику, — Однаж-ж-ды я про-о-про-играл… Расска-а-жи, П-па-а-нта-а-зи…
— И это очень плохо, братец, — ответил Пантази, — я уже говорил тебе. Это случилось в моем доме, и я весьма сожалел. Скажу вам, что мне не приходилось встречать такого энергичного и спокойного человека: за каких-нибудь два часа он проиграл двадцать тысяч лей, и ничего, смеялся, пил, развлекался…
— Воплощение моральной силы! — изрек инспектор.
— Так, так оно и есть, пью этот бокал за здоровье Джеордже Панику! — провозгласила Лорадонна и после того, как выпила бокал шампанского, пропела: а-а-а!..
Все собрались вокруг нее, а Панику объявил, что подобной трели соответствует: ва! а! а!.. В-а-а-банк! — хотел он сказать, двигая руками, как будто сдавал карты. Огненно-красный, со слезившимися мутными глазами, задевая все стулья, он, наконец, добрался до зеленого стола. Табак и вино сильно на него подействовали. Лизи уселась справа от него. Госпожа Аника подала ему две колоды карт на серебряном подносе. «Как императора обслуживаю тебя, мусье Панику». Как видно, госпожа Аника обслуживала и многих императоров. За несколько минут Панику проиграл две тысячи лей.
«Что за черт! — подумал Космин, принявший участие в игре. — Когда он проигрывает — суммы круглые, а когда выигрывает, ему перепадает только мелочь». Космин подумал, не снимают ли остальные половину ставок, когда проигрывают?
Госпожа Аника встала из-за стола, взяла под руку Пантази, и они вышли из гостиной. Через несколько минут они возвратились, также под руку. Начало светать. Слабый белесый свет проникал через шторы окон.
— Если откроете окно, я тоже помечу талию, — улыбаясь, проговорил Пантази и начал расхаживать, держа руки за спиной.
— Солон снисходит в ряды смертных! — провозгласил инспектор.
— Как пре-пре-пре («как прекрасно», — хотел сказать Панику, уставший сдавать карты направо и налево). — Хочу рас-рас (то есть «хочу расквитаться»).
Джеордже Панику был очень почтителен с Пантази. И было за что. Кто сочувствовал Панику, когда он проигрывал? Пантази. Кто советовал ему не играть где попало? Пантази. Кто водит его в такие веселые, избранные и интеллигентные компании? Кто доказал другим, что Панику является «неотразимым» для любой женщины? Кто рассказывал, как Панику выдерживал самые «ожесточенные битвы», даже не бледнея, как истый герой игры? Конечно, Пантази. Вот почему Джеордже Панику поспешил проиграть и последние ставки и уступил место Пантази.
Пантази начал тасовать карты.
Игроки поднялись, чтобы немного размяться. Лудовяну взял под руку инспектора. Космин прошелся по комнате. Земля вновь закружилась у него под ногами. Все бы было хорошо, если бы у него не болела голова. Проходя мимо инспектора и Лудовяну, он случайно, не желая сам этого, услышал несколько слов: «Не ставь много против Пантази», — предупредил Лудовяну инспектора. «Знаю», — ответил инспектор.
Почему не следует ставить много? И почему тот ответил «знаю»? Подвох какой-нибудь? У Космина оставалось еще сто лей. У него болела голова. Его тошнило.
— Готово! — заявил Пантази, расчесывая бакенбарды. — Кто снимает? Mon cher Панику, хочешь?
Панику несколько раз уронил карту, которой хотел снять, — даму треф. «Если я сни-ма-аю этой картой, от ба-банкомета только пыль о-о-станется».
— Рас-рас…
«Раскаетесь», — хотел сказать с явным сожалением Панику, так как снял карты трефовой дамой. Уж таков он, даже с Пантази он не может поступить иначе. Тут дело в принципе.