«Ну, ты была бы довольна и девчуркой; ты бы нанизывала петельки, а она бы их распускала, ты бы сеяла муку, а она бы рассыпала, ты бы ставила котелок, чтобы варить мамалыгу, а она бы его в огонь опрокидывала».
«Ну, коли так, то я рада была бы и ребятенку с кулачок величиной, лишь бы слышать, как он говорит мне «мама», ведь такая в избе пустота, когда в ней только старик да старуха».
«Ну, а если он будет не с кулачок, а еще меньше?»
«Ну что ж, я и такому буду рада».
И старуха захихикала:
«Ну и дуреха же я!»
«И впрямь дуреха».
«А если бы мальчик был с горошинку?»
Старуха засмеялась, запрокинув голову, но тотчас вздрогнула, услышав за дверью тонкий, обиженный голосок:
— А если он будет величиной с зернышко?
Старуха посмотрела по сторонам и, не увидев никого, перекрестилась.
— Ну что ж, — продолжал тот же голос, — я вижу, тебе не нужны дети.
Собралась старуха с духом и сказала:
— Нет, нужны… но где ты… кто ты?
— Кто я? Я — Негиницэ[27], мысль людская. Я очень маленький и могу залезать людям в уши и подслушивать их мысли. Вот только что я сидел у тебя в правом ухе, а потом перебрался в левое, и уж как я хохотал, когда подслушал, что тебе взбрело на ум.
— Ну вот еще, выдумал. Что это мне взбрело на ум? Ровно ничего!
— Неправда, — смеясь, ответил Негиницэ, — человек говорит не все, что думает. Если бы я не шепнул тебе, что засохшее дерево уже не дает плодов, ты бы бог знает что еще могла сказать…
Старуха вспыхнула, как огонь.
— Не стыдись, матушка, не надо. Таков уж человек. В детстве он проказничает, потому что мал еще, в молодости совершает безумства, потому что молод, а на старости лет ему остается только мечтать о безумствах, потому что он уже не может их совершать…
Старуха осмелела и, потеряв терпение, крикнула:
— Ну-ка замолчи, Негиницэ, да покажись-ка, я хочу тебя видеть!
И тотчас она услышала такой звук, словно стрекоза пролетела или пчела прожужжала, и почувствовала на своей руке какую-то теплую капельку.
— Вот и я!
Бедная женщина широко раскрыла глаза: если бы даже разверзлись небеса, то она не удивилась бы так, как в тот миг, когда увидела у себя на руке такое чудо.
Негиницэ был красив, как драгоценный камень, и мал, как зернышко; глазки у него были точно синие искорки, а ручки и ножки тонкие, словно паутинки.
Старуха хотела было поцеловать Негиницэ, но он быстро вскочил ей на нос, а потом опять спрыгнул на руку.
— Тише, мама, тише, не раздави меня, — испугался он.
— Дай я тебя поцелую: ты всю избу будто солнцем озарил, когда сказал мне: «мама».
— Осторожнее, не проглоти меня.
Старуха поцеловала его.
— А как же ты ешь, Негиницэ, родненький мой?
— Я-то? Да я воздухом сыт. Вот до сих пор ел за королевским столом и никто не знал об этом; и как я смеялся, когда видел, что все трепетали перед королями, а я прогуливался себе у них в ушах и узнавал все их мысли.
— А как они живут, дорогой? Почитай не жизнь, а сплошной праздник?
— Куда там! Они умирают от обжорства, а бедняки — от голода. Беднякам плохо оттого, что им некому приказывать, а королям плохо, потому что надо приказывать очень многим. Простолюдины хватают тебя за шиворот и предают справедливому суду, если ты их обманываешь, а короли лишь поддакивают тебе, и больше того, они знают, что ты их обманываешь, но молчат, примиряются с этим — и пальцем не пошевельнут: как шло, дескать, все в государстве, так пусть и идет.
— Послушай-ка, Негиницэ, но ведь тебе надобен целый год, чтоб пройти тот путь, который человек проходит за один день.
— Да вовсе нет. Я отдаюсь на волю ветра и плыву по воздуху, как по волнам. Иногда я перегоняю ласточек и несусь, точно серебряная стрела.
— А старик-то мой как обрадуется, — сказала старуха, — когда узнает, что и у него теперь будет мальчик. Нынче вечером он напьется на радостях.
— Что и говорить, — ответил Негиницэ. — Я хочу видеть отца сейчас же, сию же минуту.
Как услышала старуха слово «отец», порадовалась за старика своего и сказала Негиницэ:
— Наше гумно далеко отсюда — вон там, на широком, большом холме. Как заметишь шесть гнедых, что молотят пшеницу, так остановись — там и найдешь моего старика.
— Ну, я пойду, — сказал Негиницэ.
И, когда старуха открыла дверь, он, вытянув ручки и ножки, бросился в волны ветра и исчез, как искорка.
По пути встретил Негиницэ стадо коров. Он был страшный озорник — прыгнул в коровий след на дороге и давай кричать:
— Эй, пастухи, вытащите-ка меня из этой преисподней, и я исполню все ваши желания!
Пастухи оглянулись на голос и подошли к Негиницэ, а один из них, самый злой и глупый, захотел его раздавить да что есть силы как даст ногой об землю! А Негиницэ быстро отскочил, и пастух, сильно ударившись, вывихнул себе ногу и застонал. Остальные же пастухи принялись колотить по земле дубинками да так колотили, что после каждого удара половина дубины со свистом отлетала в сторону.
— Не зевайте, а не то провороните коров! Мужики вы здоровенные, а умишко у вас убогий, ослиные вы головы! — захохотал Негиницэ и умчался по ветру.
Наконец, добрался Негиницэ до гумна, где работал старик. Чтобы получше рассмотреть его, он взобрался к нему на нос. Старик обрадовался, но не так, как старуха. Опечалился тогда Негиницэ и, чтоб придать себе вес в глазах старика, заявил:
— Ты не смотри, что я такой маленький! Конь куда больше ребенка, а все же ребенок его оседлает! Буйвол больше человека, а ведь человек надевает на него ярмо! Горы куда больше, чем овцы, а ведь овцы пасутся на них! Земля ведь больше, чем плуг, а все-таки плуг врезается в землю и рассекает ее! Деревья-то больше, чем топор, а ведь топор сечет их под корень. Ты вот больше меня и утомился, ходя за конями по гумну, а посмотри-ка, как я погоню их, и даже без бича.
Подивился старик, но все же повел Негиницэ на гумно. Как пришли они туда, Негиницэ вскочил на коня и закричал: «Эй! но-но, но-о!», потом перепрыгнул на другого, ущипнул его, ущипнул и третьего, и лошади помчались, да так, словно их двадцатью бичами стегали. Старик диву давался, а тут как раз проходил мимо купец, который направлялся в королевский дворец.
— Дед, — сказал купец, — я слышу, кто-то кричит: «Но-о! но-о! но-о! эй!», но никого не вижу! Кто это так здорово лошадей погоняет?
— Знаешь, любезный, — ответил старик, — подарил мне бог мальчика величиной с зернышко, а ума-то у него в десять раз больше, чем у нас с тобой.
Негиницэ остановил коней и прыгнул старику на ладонь. Увидев его, купец подумал, что не худо было бы отнести такое чудо королю.
— Старик, — предложил купец, — я дам тебе кошелек золота за него.
Негиницэ скок старику в ухо и тихо стал подсказывать ему ответы. А старик, думая, что он все это сам говорит, сказал купцу:
— Ты вот весь свой век торгуешь, ну скажи, приходилось ли тебе покупать когда-нибудь живую душу за кошелек золота?
— Я дам тебе… два кошелька.
И опять старик ответил, повторяя за Негиницэ:
— Два кошелька… за живую душу?
— Я дам тебе… десять кошельков.
Старик побледнел, но сказал то, что шепнул ему Негиницэ:
— Богу душу даруют, а сатане продают.
— Я дам тебе… двадцать кошельков!
Старик, обуянный жадностью, молчал, хотя Негиницэ все время подсказывал ему ответы.
И видя, как жаден старик до денег, Негиницэ шепнул ему, наконец: «Ладно!», и тот повторил за ним:
— Ладно!
Дед и купец ударили по рукам — сделка состоялась. Купец заплатил деньги и забрал Негиницэ, продавшегося по доброй воле. И когда купец уже уходил, Негиницэ крикнул старику:
— Эх, старче, старче, знать не суждено было вам со старухой иметь детей!
Король вместе со своими мудрецами держал важный совет — в стране свирепствовали засуха и мор. И когда пришел купец и доложил королю, что принес ему мальчика величиной с зернышко, король страшно удивился, а мудрецы широко раскрыли глаза и затрясли своими длинными бородами.
— Не может этого быть, ваше величество, об этом не сказано ни в одной книге.
— Нет, может быть! — воскликнул Негиницэ и прыгнул на стол, за которым шел совет. — Ведь на свете может быть многое такое, о чем в книгах не написано, и очень многое бывает не так, как толкуют книги, а совсем иначе.
Король и ученые долго не могли надивиться на это чудо, а потом снова начали совещаться.
А Негиницэ сначала прыгнул королю на руку, потом на плечо, наконец, на макушку и сказал смеясь:
— Да будет вам известно, ваше величество, что самые маленькие могут стать самыми большими.
Король волей-неволей ответил:
— Верно, Негиницэ, верно.
А ученые, тишком подтолкнув друг друга, опустили глаза.
Король тут же приказал построить для Негиницэ дом в десять этажей, величиной с орешек, весь из чистого золота и украшенный драгоценными камнями.
Негиницэ остался на королевском совете, но постарался укрыться от всех, чтобы вволю проказничать. Тихонько и незаметно забрался он в ухо ученого, который смотрел на звезды в подзорную трубу, и узнал, что сей великий муж вовсе и не думает о делах государственных, а смотрит на нос короля, поражаясь его величине. Негиницэ потихоньку вылез и забрался в ухо другого ученого, который утверждал, будто изучил внутреннее устройство человека и знает лекарства, помогающие от всех болезней. И открылось Негиницэ, что и этот ученый тоже не думал о делах государственных, а восхищался перстнем короля. Так и узнал Негиницэ, что мысли всех ученых были заняты совсем посторонними вещами: один грезил о прекрасной даме, другой мечтал подольститься к королю, третий отдал бы все за бутылку вина, четвертый думал, что вовсе недурно быть королем, пятый — что король такой же человек, как и все. И только один ученый с большим лбом внимательно слушал, что говорил король.
Узнав мысли всех присутствующих, Негиницэ поспешил залезть королю в ухо и сообщить ему шепотом все до мельчайших подробностей. Король, будучи уверен, что это он сам распознал думы ученых, страшно разгневался и крикнул одному из них: