Поп сделал три шага вперед, десять назад и раскрыл евангелие. Уж откашливался он, откашливался — все никак не мог начать читать. Все закричали.
— Начинай, батюшка, читай, ведь этак мы совсем окоченеем!
И старик поп волей-неволей затянул протяжно, в нос:
— Э-э-э… ве-ве-ве-верхом на осле, э-э-э, и э-э-э вышли ему все навстречу с ветками распустившейся вербы…
— Переворачивайте страницу, батюшка! Давайте другую молитву!
— Какие еще там цветущие вербы, батюшка?!
Поп, сбитый с толку, хотел перевернуть страницу той же рукой, которой держал евангелие. Книга выпала у него из рук, провалилась в снег и исчезла. Дед Мороз проснулся, открыл глаза, и над его белыми ресницами взвихрилась снежная пыль. Он встряхнул головой, и волосы его, покрытые инеем и сосульками, зазвенели, как бубенчики. Дед Мороз вздохнул, и холодный воздух клубами вылетел из его ноздрей. Толпа отшатнулась, а поп, покачнувшись, упал носом в снег.
— Что с тобой, батюшка? — спросил мельник.
— Ты чуть было не упал! — ухмыльнулся рыбак.
— Подымите же батюшку! — воскликнула вдова.
Поп поднялся, ничего не видя перед собой, и, спотыкаясь, побрел к Деду Морозу. Но как только он приблизился к нему, ледяное дыхание коснулось его сердца, и он упал на колени.
— Смилуйся, Дед Мороз, — пробормотал одуревший поп, — страна-то у нас большая, пойди в другие края; если ты еще наметешь здесь хоть с ладошку снегу, то я останусь без приношений, а ведь я совсем нищий.
— Ты богач, батюшка! — закричал Дед Мороз так, что весь лес задрожал.
Потом он наклонился к уху попа, что-то шепнул ему и снова выпрямился. Стоило только Деду Морозу коснуться деревьев, как ветки ломались и сучья отлетали прочь.
Поп поднялся и бросился со всех ног к деревне, да так весело и резво, словно помолодел.
— Да что он вам такое сказал, батюшка? — спрашивали все.
Но поп мчался дальше, ничего не отвечая.
Мельник сделал несколько шагов к Деду Морозу, стал на колени и сказал:
— Смилуйся, Дед Мороз, останови снег, а то никто не приедет ко мне на мельницу, и дети мои помрут с голоду.
Дед Мороз засопел, и из обеих его ноздрей выскочили сосульки. Потом сказал мельнику:
— Не жалуйся, богатый мельник. На твою мельницу приезжают из десяти деревень, а ты все недоволен. Завтра чуть свет будут стоять у твоей мельницы десять телег с пшеницей и десять с кукурузой.
Мельник вскочил, почесал затылок и быстро засеменил к дому, не в силах сдержать своей радости.
Пришла очередь и рыбака. Шагнул и он к Деду Морозу и упал на колени.
— Дед Мороз, не оставь и меня своей милостью. Пусть замерзнет Дунай, замерзнут моря, но, Дед Мороз, помилуй нашу деревенскую реку, ведь мне и хвоста рыбьего не видать, а жена-то уж и сейчас плачет дома у печки.
Дед Мороз встряхнулся, с него посыпался снег и накрыл рыбака до самой макушки. Потом Дед Мороз заговорил, да так, словно вьюга завыла, и вся округа услышала его.
— Эх, рыбак, рыбак, чего же ты жалуешься, — у тебя всего вдосталь! Если ты будешь ловить рыбу и зимой и летом, то она вся переведется. Сделай прорубь и завтра до зари поставь сеть да наберись сил, чтобы вытащить ее — она будет полным-полна жирными, большими карпами.
Рыбак вскочил и пустился домой, отряхивая с себя снег.
А как только вдова начала рассказывать о своем горе, Дед Мороз заулыбался и стал ей поддакивать:
— Дед Мороз, я совсем нищая…
— Твоя правда…
— Дед Мороз, у меня пятеро детей…
— И это верно.
— Дед Мороз, скоро рождество, а у меня нет окорока…
— Знаю.
— И нет у меня за душой ни гроша…
— Правильно.
— И нет у меня ни крупицы муки…
— Так оно и есть.
— Нет у меня даже вязанки хвороста…
— Верно.
— Нет у меня даже кожуха…
— Да, да, нет у тебя даже кожуха, но и разума у тебя нет, матушка, — сказал Дед Мороз, широко открывая огромные глаза, так что белые его ресницы поднялись выше макушки. — Беги домой да покрепче держи за хвост поросенка, чтобы он не удрал, прикрой муку, чтобы дети не рассыпали, да затвори дверь в избу, а то дрова понапрасну горят.
Вдова смотрела во все глаза и не верила своим ушам; но у нее было доброе сердце, и, уходя, она сказала:
— Будь здоров, Дед Мороз, навещай нас почаще!
— Будь здорова и ты, добрая женщина!
Исполин выпрямился, вырвал с корнем толстый дуб, оперся на него, повернулся и шагнул вперед. Шаги его были так широки, что и лучшему бегуну не догнать, лучшему скакуну не перескакать. А позади него враждовали между собой северный и южный ветры, и, ослепляя людей, крутясь вихрями, словно облака, валил густой снег.
Все так и застыли, разинув рты. Потом разошлись по домам, радуясь тому, что избавились от старика, унесшего с собой вьюгу.
Поп бранился с попадьей и все стоял на своем, повторяя, что Дед Мороз велел ему не спать всю ночь и говорить беспрерывно:
Каравай, каравай,
В мой мешок подавай,
Пусть он будет под стать колесу —
Все равно его унесу,
В свой мешок опущу,
Любой грех отпущу.
А ежели два каравая дадите,
От всех грехов себя освободите.
А дело было вот в чем: Дед Мороз сказал попу, что ему повезет на рождество только в том случае, если он всю ночь будет повторять эти слова. И бедняга всю ночь напролет бормотал, точно сумасшедший.
Мельник же, как только увидел, что замерзли все реки в округе, кроме той, на которой стояла его мельница, решил, что это чудо Деда Мороза, и принялся чинить и подмазывать ось мельницы, готовясь к завтрашней жаркой работе.
А жадный рыбак сделал на реке столько прорубей, сколько было у него сетей, и спустил в них свои сети, привязав их к колышкам.
В сочельник поп ходил с иконой по домам прихожан, да оттого, что не спал всю ночь, у него все кружилось перед глазами и в голове беспрерывно вертелись слова, которые он бормотал ночью. И вместо того чтобы петь: «Во Иордане крещающуся», он загнусавил совсем другое: «Во каравае крещающуся… Ох, что это я говорю… Э-э-э-э. Во двух караваях крещающуся, господи…»
Бедным людям ничего не оставалось, как только выгнать батюшку вон; они подумали, что он или на старости лет из ума выжил, или, скорее всего, рехнулся от пьянства.
Так и остался поп на праздник без приношений.
А мельник, едва лишь рассвело, открыл плотину: к нему приехал старик молоть кукурузу. Вода хлынула, обрушила на мельницу большие льдины, снесла и раскрошила мельничное колесо, и остался мельник ни с чем.
Рыбак же так и не нашел своих сетей, потому что их унесло. Он бранил Деда Мороза на чем свет стоит, но все равно так и остался без сетей и без рыбы.
Лишь бедной вдове повезло. Придя домой, она нашла у себя в избе поросенка. Добрые люди, зная, что у нее ничего нет к рождеству, принесли ей — кто кукурузной муки, кто свиных ребрышек, кто свиных ножек, кто мяса. А дети, забавляясь, сложили все принесенное соседями так, что у них получился целый поросенок. Самый меньшой с курчавыми русыми волосенками, опоясался веревочкой, привязал ее конец к хвостику поросенка и, воображая, что тот тащит его, повторял все время:
— Но, но, свиненок!
И если бы на свете царила справедливость, то и до сего дня бедняки хотя бы по большим праздникам не знали бы горестей, а жадные богачи на пасху и на рождество получали бы щелчки по носу.
Перевод М. П. Богословской.
ДЕДУШКА
С белых акаций льются потоки аромата.
Дедушка сидит на завалинке. Он задумался. О чем он думает? Да ни о чем. Просто смотрит, как в глубине сада опадает цвет с акаций. Он почесывает затылок и снова глядит на лепестки, которые легкий ветерок стряхивает с деревьев.
Его седые курчавые волосы похожи на пучки белых цветов; все — брови, усы, бороду — убелил снег… седины… за долгие, тяжелые годы.
Только глаза у дедушки по-прежнему кроткие и ласковые.
Кто это хлопнул калиткой?
— О, дай бог вам счастья, мои драгоценные! А я-то думал, что это ветер распахнул калитку…
Мальчуган и девочка, румяные и круглолицые, поцеловали руку «дедуси».
— Дедуся, — спросила девочка, — отчего это птицы летают?
— Оттого, что у них есть крылья, — ответил старик, ласково глядя на внучку.
— Ну? Утки ведь тоже с крыльями! Почему же они не летают?
— Летают, — вмешался мальчуган, — но по земле.
Старик обнял одной рукой девочку, а другой мальчугана.
— О, крепыши мои…
Пряча в усах улыбку, он не отрываясь смотрел на детей, и его ласковый взгляд словно благословлял их.
— Дедуся, а журавли куда улетают?
— В страну журавлей.
— В страну журавлей?
— Да…
— А ласточки куда улетают?
— В страну ласточек.
— В страну ласточек?
— Да…
— Дедуся, я бы хотел, чтобы у меня крылья выросли, чтоб я летал высоко-высоко, до самого неба, — сказал мальчуган, поглаживая бороду деда.
— Если у тебя вырастут крылья, поймай мне овсянку и щегла, — попросила девочка.
— Так вот сейчас и поймаю… Мне ведь самому надо…
Девочка опечалилась.
Старик приласкал ее и сказал мальчугану:
— Ладно, ты поймаешь и для себя и для нее.
— Мне две и ей две… Правда, дедуся?
— Ну конечно, тебе две, ей две, а мне одну.
— И ты, дедуся, хочешь птичку? — с гордостью воскликнул мальчуган.
— Как же, как же… мне чечетку.
До чего же они счастливы!
Дети взбираются деду на колени. Дедушка качает их. Дети хлопают в ладоши. Старик напевает им песенку: «Эй казаки, казаки, что вы бродите ночью по саду?!»
Худощавая женщина входит в калитку с двумя ведрами воды. Дети перестают смеяться, смолкает и старик.
Это мать детей, дочь старика.
Увидев их, она начинает:
— Ну… отец… опять вы их балуете… они вам скоро совсем на голову сядут…
Старик поднимает руку, складывает пальцы, как священник при благословении, и говорит протяжно: