И они до самого утра не могли сомкнуть глаз.
Дети спали, утомленные бессонной ночью. Пристыженные, опустив головы, старухи двинулись навстречу друг другу, раздумывая, с чего бы им начать разговор. Подняв глаза, они встретились лицом к лицу как раз там, где ночью дети их жаловались на свою судьбу…
Старухи без слов схватились за руки и пристально посмотрели друг другу в глаза…
— Ну, кумушка Гира, кто же теперь выходит умнее: мы с тобой или дети?
Гира перекрестилась…
— А разве я не говорила тебе, что все образуется, по воле божьей?.. Это дьявол нас попутал: «Ломайте забор», а бог-то думал: «Ладно, слушайте рогатого, а я из двух дворов — один сделаю…»
Спустя десять лет две старухи, белые как лунь, с умилением глядели на своих резвых кудрявых внучат…
— Посмотри-ка, Чиока похожа на мать как две капли воды…
— А вот, Удря, пузырь этакий, вылитый отец…
Так беседовали они, сидя за пряжей под тенью акаций… Видно, уж так было суждено…
Перевод М. П. Богословской.
ПЕРЕД ВЫБОРАМИ
Спускаясь из Слатины по шоссе, вдоль которого справа тянутся прибрежные рощи Олта, а слева — цепи холмов, засеянных кукурузой, и неустанно погоняя четверку лошадей, за три часа можно добраться до Некуле, большого села с тремя тысячами жителей. Здесь же и резиденция субпрефектуры волости Думбрэвь. В Некуле, помимо волостной субпрефектуры, находится и окружной суд, есть там и судья, и помощник судьи, и писарь одновременно исполняющий обязанности привратника. Некуле кишмя кишит адвокатами, бывшими сборщиками налогов, бывшими судьями, бывшими помощниками судей и бывшими помощниками субпрефекта волости Думбрэвь.
Крестьяне и более пятнадцати помещиков возделывают виноградники, которые тянутся на десятки километров вдоль Олта по правую и по левую сторону уездного шоссе. Все они живут неплохо — поставляют вино в уезды Арджеш и Мусчел.
В Некуле жизнь бьет ключом; там разгораются политические страсти и действует множество политических партий; но почти все партии на стороне субпрефекта, который в свою очередь держит сторону префекта, а префект, само собою разумеется, — сторону правительства.
Большинство партий — это партии мелких чиновников, состоящие из пяти — десяти человек; когда сменяется правительство, члены этих партий говорят одно и то же; они группируются вокруг помощника префекта, и в особенности вокруг господина префекта, и речи их так похожи одна на другую, словно их обдумывает, пишет и произносит один человек.
Начинает какой-нибудь адвокат, надеющийся стать судьей:
— Ну, теперь-то и мы вздохнем, господин субпрефект, да…
— Да-да, и мы вздохнем, — подхватывают другие.
Адвокат продолжает, весело поглядывая вокруг:
— Мы боролись долго, очень долго и наконец-то раздавили деспотическую гидру политиканов, втоптали ее головой в пыль и грязь…
— Да, да, деспотическая в пыли, деспотическая в грязи, совершенно верно!
— Не было справедливости на земле…
— Нет, нет, не было, разумеется не было!
— Все человечество стонало под гнетом деспотизма.
— Разумеется, стонало, что и говорить!.. Да и как стонало!
— Дитя еще в утробе матери корчилось под бичом тирана…
— Да, да, корчилось так же, как и все мы корчились.
— Теперь пришел наш черед, и мы, объединившись, воедино раздавим голову гидры…
— Давайте мы с ней разделаемся!
— Теперь справедливость снова воцарится в Некуле и приласкает всех неутешных, голодных, обездоленных, всех нас, взывавших к небесам…
— К небесам? Да что там!.. Выше небес!
— Теперь в наших хижинах для нас, наших детей и жен восторжествует великая справедливость, величайшая справедливость. Счастье пришло вместе с новым правительством к жителям Некуле, угнетенным и облаченным, если можно так выразиться, в траурный креп страдания!
— Браво! Браво! Как здорово у него это получилось!.. Браво, ура!
— Да здравствует правительство! Да здравствует господин префект и почтеннейший наш Ницэ, господин субпрефект!
И все бросаются обнимать и целовать оратора. Он просит извинить его, так как «не подготовился к выступлению ничуть, ни чуточку, ну ни капельки», — тут оратор показывает на кончик ногтя, желая подчеркнуть, как мало он был подготовлен. Почти все представители существующих в Некуле партий, слушая его, думают:
«Вот дьявол! А что было бы, если б он подготовился?»
После одной из таких речей было решено вечером собраться всем у субпрефекта. «Посмотрим, что надобно делать, ведь приближаются выборы, нельзя терять ни минуты, речь идет о том, чтобы раздавить голову деспотической (гидры)».
В самом начале села, по левую сторону уездного шоссе, возвышается дом нового субпрефекта, господина Ницэ Кандела, владельца поместья в Некуле.
Дом у него новый, просторный, с застекленной верандой, крытый железом. Это одно из пяти-шести чудес Некуле. Остальные жилища — большей частью лачуги, крытые дерном и почти сравнявшиеся с землей, так что если бы не трубы, воткнутые в их осевшие крыши, трудно было бы угадать, где ютятся три с лишним тысячи жителей.
Смеркается.
Возле дома господина Ницэ Кандела расхаживают два сторожа — один с ружьем, другой с длинной, толстой дубиной, — и то и дело протяжно выкрикивают: «Кто идет! Кто идет!»
Дом субпрефекта освещен. Это настоящая иллюминация: на шести окнах — шесть подсвечников со стеариновыми свечами. В гостиной на потолке большая бронзовая лампа, под лампой — два стола, сдвинутых вместе и покрытых серой скатертью, вышитой красными, желтыми и синими нитками — это национальные цвета. Скатерть вышита самой госпожой Гиолицей еще в то время, когда она была воспитанницей с похвальными грамотами в пансионе монахинь в Галацах.
Вокруг столов — приверженцы субпрефекта, представители всех партий, мелкие чиновники всех мастей, сплоченные вокруг нового субпрефекта.
Господин Ницэ, субпрефект, отхлебывает кофе и лениво покуривает сигарету, вставленную в почерневший янтарный мундштук. Пепел он старательно стряхивает на блюдце.
У господина Ницэ продолговатое лицо, седые волосы и густые усы, словно приклеенные к губе. Он высокий, худощавый, вид у него болезненный. Приехал он совсем недавно, в самый разгар предвыборной страды, чтобы поддержать «партию в волости Думбрэвь, которая, по правде сказать, еще не избрала себе лидера».
Напротив него — госпожа Гиолица. Она пухленькая, приземистая, с черными завитками волос на лбу, краснощекая, экспансивная, глаза у нее большие и быстрые, рот широкий; нервическая, чуть отвислая нижняя губа госпожи Гиолицы подергивается, когда она начинает или заканчивает свою речь.
Она в шелковом платье лимонного цвета.
Пришел и ее черед, на сей раз она повелительница свергнутой деспотической гидры. Довольно с нее тех унижений, которые «она, женщина из хорошего рода, терпела под гнетом развратников».
Госпожа Гиолица стучит кулаком по столу. Она требует, и господин Ницэ должен повиноваться.
Она молода и полна сил, а господин Ницэ стар и хил, он не смеет возражать.
Все остальные, расположившись вокруг господина Ницэ и госпожи Гиолицы, пьют кофе и курят. Адвокат Чиупей, тот, что произносил речь, поглаживает черные длинные бакенбарды; он не спускает глаз с госпожи Гиолицы. Адвокат Андрин — невысокий старик с невероятно длинными белыми усами и генеральской бородкой клинышком; он плешив, макушка у него желтая, сморщенная, щеки отвислые и словно отливают серебром, потому что он уже несколько дней не брился. Андрин — крестьянский адвокат, с той поры как его сын сделался помощником «судьи» в этом же самом местечке Некуле. Его политические взгляды «подозрительны», немного «запутаны», потому что он был старостой во время режима деспотической гидры. Рядом с Андрином — председатель временной комиссии. Это старик в круглых очках, завязанных на затылке двумя шнурками; лицо его и особенно усы, неумело подстриженные ножницами, наводят на мысль, что он простой мужик, а не помещик и уж во всяком случае не председатель временной. На нем длинное до пят летнее коричневое пальто, выгоревшее на солнце. Голова его дергается, и он быстро бормочет: «Нн-да, нн-да», даже когда все молчат. Напротив них — бывший арендатор базара в Некуле; он молод, усы у него рыжие, глаза синие, в правом ухе серебряная серьга. Он отхлебывает большими глотками кофе и улыбается; в его нервной улыбке проскальзывает негодование, которое он выскажет здесь, у господина Ницэ, чтобы раз и навсегда стало ясно, «где есть деспотическая гидра и где ее нет». Слева от него, возле госпожи Гиолицы, волостной лекарь, высокий и костлявый мужчина; он утверждает, что после кофе две-три рюмки рома — «отличное средство, замечательное средство, особенно против микробов, которые так и кишат в воздухе миллиардами миллионов, кишат повсюду и даже в доме господина субпрефекта». Рядом с субпрефектом сидит начальник почты и телеграфа, назначенный на этот пост еще гидрой; но он «готов умереть за новую партию: он подвергся гонениям, его по праву должны были назначить не сюда, а в Слатину». Телеграфист Прикор, мужчина рослый и сильный, не дурак выпить, ни в чем не знает устали; он будет «главной опорой действий» во время выборов делегатов, о чем сам и доложил госпоже Гиолице, как только услышал из уст префекта Колибана, что новым субпрефектом будет господин Ницэ, человек деятельный и ярый оппозиционер; он стал таким с тех пор, как деспотические политиканы сместили его с поста субпрефекта.
Кроме того, за столом еще около десяти местных адвокатов, но не таких, как Чиупей и Андрин.
В десять часов субпрефект встает, стучит кольцом по стакану и говорит взволнованным голосом:
— Господа, заседание открыто. Пусть каждый скажет свое слово. Опасность велика, опасность огромна, и все мы ее сознаем! И поэтому (он кашляет и вытирает усы, глядя на их кончики)… и поэтому заседание открыто. Гиолица, дорогая, пусть принесут вина… и поэтому… ввиду того, что опасность велика… надо просить слова.