Господа, всем должно быть хорошо известно, что я даю слово только тем, кто хочет говорить.
Госпожа Гиолица зовет слугу.
Приказывает принести вина.
Появляется вино.
Госпожа Гиолица просит слова.
Лекарь уверяет, что «и вино помогает против микробов».
Гиолица берет слово.
Все ждут в глубоком молчании. Слышится только бульканье вина, наливаемого в большие хрустальные стаканы, на гранях которых играет свет лампы.
— Господа, — начала госпожа Гиолица, опершись на сжатые кулаки, — господа, здесь идет речь о политике большой или малой?
— Разумеется, о большой, — ответил адвокат Чиупей, поглаживая бакенбарды и пожирая Гиолицу глазами.
— О большой, — пробормотал председатель временной, дергая головой, — н-н-да, н-н-да, понятно, о большой…
— О большой! — завопил телеграфист Прикор. — Мы безусловно признаем только самую большую…
— Раз так, — продолжала госпожа Гиолица, опьяненная своим успехом, — мне необходимо сказать вам, что творит деспотическая гидра политиканов, какими темными делами она ворочает, да еще тайно; у них нет мужества, у этих бывших подлецов, они не выдают своих политических секретов.
— И поэтому… ввиду того, что опасность велика, — вставил субпрефект, поднося стакан ко рту, — мы должны быть все как один…
— Не перебивай меня, Ницэ! Не перебивай меня! — закричала госпожа Гиолица. — На самом деле это даже больше, чем темные дела! Грязные политиканы волости объединились, и лидер их находится в Слатине — это бывший генеральный директор Табачного управления, а его подручный в Горунье — это бывший депутат первой коллегии. А мы, господа (Гиолица потрясает поднятыми кулаками), мы, жители Некуле, находимся между двух огней: между Слатиной и Горунью!
— Между двух огней? — изумленно спрашивает временный, широко раскрывая испуганные глаза. — Да-н-н-нда, н-н-нда, что же делать?.. Что же делать?
— И поэтому… ввиду того, что опасность велика… — перебил субпрефект, кашляя и берясь за стакан с вином.
— Позволь уж мне, Ницэ! — взвизгнула госпожа Гиолица, грозя ему кулаком. — Мы находимся между двух огней, между лидером и его подручным, между Слатиной и Горунью… но всего ужаснее, господа, что огонь пылает и здесь, среди нас!
— Даже в Некуле? Даже и у нас темные дела? — удивился старик Андрин, бывший старостой во время деспотической гидры.
— Ну, уж этого я себе не представлял, н-н-нда, — забормотал председатель временной, дергая головой, — н-н-нда — н-н-нда… не представлял, клянусь своей жизнью, а я уже человек старый!
— А вот я уверен и даже безусловно уверен, — заявил, подымаясь, телеграфист Прикор, — и готов разгромить их главную опору действий!
— И я уверен, даже больше того — убежден, это же ясно как божий день! — заорал бывший арендатор базара в Некуле. — Я уверен, и напрасно господин Андрин удивляется. Почему именно они, их благородие, бывший примарь гидры, представляются удивленными? Я, например, не удивляюсь. Уши оппозиции находятся даже здесь, среди нас. И господин Андрин знает это прекрасно. О-о-о! Он знает это лучше нас всех!
— Я протестую! Я протестую! — возмутился старик Андрин, поднимая правую руку (рука его дрожала). — Я протестую! Люди меня знают! Никогда я не был против правительства! Ни одно правительство не жаловалось на меня! Больше того… я готов и сейчас…
Госпожа Гиолица стукнула стаканом по столу и снова взяла слово:
— Господа, я вам сказала, что огонь — даже здесь, в волости! Огонь над нашими головами, если можно так выразиться!
Председатель временной вздрогнул и посмотрел вверх, но, не видя никакого огня, пробормотал несколько раз: «Нн-н-ннда, н-н-нда» — и поднес ко рту стакан с вином.
— Господа, и чтоб доказать вам, что огонь — вот здесь, перед нами (перед ними стояли четыре большие бутылки с красным вином), мне сто́ит только спросить вас: где находятся наши помещики? Они в объятиях гидры! Они запутались в темных делах! Где находятся наши адвокаты? Где? Отвечайте мне!
— В объятиях гидры!
— Где находятся мелкие землевладельцы?
— В объятиях гидры!
— Где находятся жены помещиков?
— В объятиях гидры!
— Где находятся жены адвокатов?
— В объятиях гидры!
— А вы знаете, кто ворочает всеми темными делишками здесь, в Некуле?
— Кто? Кто?! — закричали все, вскакивая.
— Бывший судья, бывший подлец, бывший бандит, адвокат Панаитеску!
— И он подожжет село? — пробормотал председатель временной.
— Он? он? он? — завопил телеграфист Прикор и опрокинул бутылку с вином, но тотчас же так быстро подхватил ее, что ни одна капля не вылилась. — Это он бросил крупных и мелких землевладельцев, адвокатов и их жен в объятия гидры? Он? Ну хорошо, господа, решайте, что с ним делать, и я сделаю!
— Ион, принеси еще четыре больших бутылки с красным вином, — приказал субпрефект, показывая четыре пальца.
— Этого человека надо стереть с лица земли! — закричала госпожа Гиолица, рассекая воздух рукой, словно саблей.
— Стереть с лица земли или переубедить, — предложил телеграфист Прикор, взмахивая рукой так, будто дергал кого-то за волосы. — Но переубедить… как следует… по-настоящему… неукоснительно… как можно лучше, в полном смысле этого слова!
— Надо переубедить подлеца, — добавил лекарь, который все пил не переставая. — Как следует переубедить, ведь он сделался средоточием оппозиционных микробов.
— Переубедить этого подлеца из подлецов, — поддержал субпрефект, выпивая седьмой стакан вина.
— Переубедим его завтра же вечером! — завопил телеграфист. — Он приглашен на именины к Илие-греку, и мы все приглашены туда, пойдем, пойдем все как один и такую ему покажем политику… и так переубедим его, что он с копыт долой — трах, шлеп, хлоп, трах!
Так кричал телеграфист Прикор, и только ярость госпожи Гиолицы могла бы превзойти его неистовство. Почесывая правую ладонь, он надрывался:
— Ах-аах-ах! Почему здесь нет бывшего подлеца, бывшего бандита, я бы переубедил его одним ударом!
— Очень хорошо, мы его переубедим, — вмешался бывший арендатор базара в Некуле, — переубедим; но если речь идет о большой политике, что будет со мной? Со мной, с базаром, арендованным за мой счет господином председателем временной? Я же потеряю все!.. И почему я должен терять, когда я ваш и целиком с потрохами отдаюсь господину Ницэ и господину правительству? Я хочу знать, где есть деспотическая гидра и где ее нет! Моя карьера юного молодого человека погублена бывшим примарем. Вот он здесь среди нас — весьма любимый и почитаемый господин председатель, который в Слатине выслуживается перед лидером противников, бывшим генеральным директором табачных дел. Я так понимаю политику: дважды два — четыре? Верно! Уплатил — получай! Господин Ницэ — помощник префекта? Верно! Лекарь — волостной лекарь? Верно! У Прикора — почта? Почта! Чиупей в фаворе? В фаворе! Господин Андрин — адвокат, а его сын помощник судьи? Верно! А я?.. Даже рынок у меня отобрали! Как я выкручусь? Ну, право, как же я выкручусь?
И, закончив свою речь, бывший арендатор базара, едва сдерживая гнев, схватил шляпу.
Старик Андрин съежился и вытер пот с желтого морщинистого лба.
Председатель временной пробормотал «н-н-нда, н-н-нда», разглядывая ногти.
Госпожа Гиолица несколько раз порывалась что-то сказать, но промолчала, стиснув зубы.
Лекарь, залпом выпив стакан вина, заявил: «Микробы оппозиции витают в воздухе миллиардами миллионов, витают даже и здесь, в доме господина субпрефекта».
Адвокат Чиупей разгладил бакенбарды; между пальцами у него остался черный длинный волос, и он дунул на него, глядя, как тот уплывает по воздуху.
Субпрефект, откашлявшись несколько раз, взял слово:
— Эх, молодость, молодость! Сразу видно, что ты неопытен. Разве мы сказали, что лишим тебя рынка? Он твоим и будет!.. Твоим, понимаешь? А господин председатель временной будет избран старостой. Он уступит (субпрефект указал на председателя), и мы уступим (он указал на себя).
— Ну, тогда другое дело! — восторженно согласился бывший арендатор базара.
— Вот это верно, н-н-нда, — пробормотал временный, — он уступит (председатель ткнул указательным пальцем в префекта), и мы уступим (и он ткнул себе пальцем прямо в грудь). Н-н-нда… и мы уступим!
Мир восстановлен. Энтузиазм вновь возрастает.
— И поэтому… ввиду того, что опасность велика, — снова начал субпрефект, опьяненный вином и успехом своей дипломатии, — ввиду того, что опасность велика… и мы все ее сознаем… мы должны объединиться и завтра же вечером переубедить бывшего подлеца!
— Он заслуживает этого, — вставил адвокат Чиупей, глядя в глаза госпоже Гиолице, — ибо он затевает и нечто более худшее, чем темные политические дела. Если бы вы только знали, госпожа Гиолица, и вы, господин Ницэ! Если бы вы только знали, вы бы его окончательно стерли с лица земли!
— Что? — закричала Гиолица, вспыхнув; она кое-что знала. — Что, господин Чиупей? Говорите, господин Чиупей, говорите немедленно, иначе я умру тут же на глазах у всех!
— Говори, Чиупей, я тебе приказываю! — повелительно крикнул господин Ницэ, опрокидывая стакан и заливая стол вином. — Я тебе приказываю, Чиупей, и когда опасность велика и я приказываю, тебе надо подчиниться; даже если бы я тебе приказал молчать, ты все равно должен был бы говорить! Я таков: если приказываю, то уж приказываю!
Субпрефект умолк, ударив кулаком по столу и опрокинув стакан вина.
Все застыли, устремив глаза на Чиупея.
— Он плетет небылицы о любви, — сказал Чиупей, потупившись. — Не знаю, что… не знаю, какого характера… любовь… отказ… ревность… он… госпожа Гиолица…
— Что?! — закричала госпожа Гиолица. — Да как он посмел равняться со мной?
И, кусая пальцы от злости, она заплакала и бросилась на шею субпрефекту.
— Послушай, Ницэ… послушай, Ницэ… если ты в силах… отомсти за меня, Ницэ! Отомсти!