П. мне очень нравится. Он скромный, очень надежный и чистый в моральном отношении. Я ему об этом, конечно, не сказала, но я уверена, он и сам это чувствует. Я тебе уже на первой странице написала, что у него дед — Герой Советского Союза и в его честь даже названа улица, но ведь П. мне про это не сразу сказал, вот, мол, какая я славная личность — отойди, подвинься, или же наоборот — подойди, придвинься. Ты понимаешь, что я имею в виду. Но П. так все интересно преподнес, приеду — расскажу. И особенно, Алена, в нем то хорошо, что он нисколько не похож ни на Эдика, ни на Юрку. Нет! П. совсем другой…»
Надя взяла новый листок, написала в правом верхнем уголке цифру «три» и оглянулась на Павлика. Вдруг он уже не спит и читает ее мысли, но Павлик все еще спал, хотя уже не был похож на боксера. Теперь он лежал на боку, подсунув под голову ладони.
«Вчера, — продолжала писать Надя, — он вдруг сказал мне: «Надя, я тебя сейчас поцелую», а я ему сказала: «Не разрешаю». И П. сказал: «Извини».
Она перечитала последний абзац и, подумав, старательно его зачеркнула.
«Посылаю тебе нашу фотокарточку, — писала Надя, но только умоляю, никому ее не показывай. Карточка получилась не очень удачная. Посмотришь — как будто П. нет до меня никакого дела, и у меня такой же вид. Но это потому, что мы снимались, когда были совсем еще мало знакомы. Я, когда приеду, расскажу тебе, почему у нас так получилось».
Надя вспомнила, как смешно им сказал тогда фотограф: «Каждый из вас возьмет себе ту часть, которую он заслуживает».
«А теперь, Алена, расскажу тебе самое интересное, ты, конечно, мне не поверишь, скажешь — неправда, этого не может быть. Представляешь, мы с П. пришли в зоопарк, подходим к вольеру, где проживает лев со своей львицей. Там такая невысокая загородка, и под ней канавка с водой, которая отделяет публику от хищников. Стоим мы у этой загородки, вдруг я как-то неудачно нагнулась и упала вниз, в воду. Я, конечно, до ужаса перепугалась. Кругом паника. Лев и львица ожидают — что будет? И вдруг мой П. прыгнул за мной, подхватил меня на руки и вынес наружу. Тут все кругом прямо ахнули. Даже лев и тот, наверно, удивился — какие смелые бывают люди. А П. посмотрел на меня, улыбнулся и говорит: «На моем месте так поступил бы каждый»…
Ты все это, Алена, сейчас читаешь и, безусловно, мне не веришь, считаешь, что это я все выдумала.
Теперь, Алена, представь себе, я это не выдумала. Но вообще-то, конечно, в действительности не было ничего похожего. П. все это представил мне как свою фантазию, потом, когда уже признался мне в любви. Я, конечно, посмеялась, а П. жутко обиделся. Он говорит: «Тебе это показалось каким-то необыкновенным, ты думаешь, что такие происшествия бывают только в художественной литературе или в кино. А я, — говорит, — искренне хотел, чтоб именно все так и случилось».
Не знаю, как тебе, Алена, а мне не нравится, когда все знаешь заранее. По-моему, в сто раз интересней, когда что-то бывает вдруг, вдруг — встреча, вдруг — приключение».
Павлик заворочался во сне, раскладушка заскрипела, и он открыл глаза.
Он увидел Надю. Она сидела к нему спиной и что-то писала.
Тогда Павлик снова закрыл глаза и заговорил глухо и отрывисто:
— А?.. Что?.. Товарищи… Это какой… торт?.. «Наполеон»?.. Да?..
Надя уже дописала свое письмо и заклеила конверт. Услышав голос Павлика, она обернулась.
— А кто… испек… торт?.. Не Надя Фирсова?.. Тогда уберите его… Я его и даром не возьму!..
Надя засмеялась.
— Это ты со сна высказываешься?
— Да, — не открывая глаз, подтвердил Павлик, — это у меня такой бред…
— Хороший у тебя бред, Павлик. И главное — очень по делу. Вставай. Тетя Наташа придет скоро, а нам еще убраться надо как следует. У меня там чайник стоит на маленьком газу. Наверно, уже булочная открылась, я за хлебом сбегаю…
— Спокойно, Фирсова. За хлебом сбегаю я, тем более что…
Он не успел закончить фразу. Раздался телефонный звонок — громкий и длинный, так звонит междугородная. Павлик схватил трубку и, дурачась, сказал:
— Але! Коротеев на проводе!..
Услышав ответ, он изменился в лице.
— Да, она здесь. Сейчас передам трубку. Тебя…
Надя взяла трубку:
— Алло!.. — Она подняла ладонь, что означало — тише, предстоит непростой разговор. — Бабуля, это ты?
— Нет, это не я. Это артист Вячеслав Тихонов. Наденька, я получила твою телеграмму. В чем дело? Куда я сейчас звоню?
— Ты… мне звонишь…
— Чей это номер телефона? Ты где, в гостинице? В общежитии? Где ты?
— Я… у тети Наташи…
— У какой тети Наташи?
— Ты ее… пока не знаешь… — ответила Надя.
Бабушка была явно встревожена.
— А ты откуда ее знаешь?
— Может, тебе что-нибудь нужно сказать ей по секрету? — спросил Павлик.
— Никаких у меня нет секретов, — на мгновение прикрыв трубку, ответила Надя.
«Жаль, — подумал Павлик, — возможно, если б меня сейчас не было рядом, она бы сказала: «Бабуля, в моей жизни произошло большое событие, я встретила человека, в которого сразу влюбилась».
Надя слушала и молчала. В трубке рокотал женский голос, и даже на расстоянии Павлик понял, что на другом конце провода выражается неудовольствие.
— Ты подожди… Подожди! — взывала к бабушке Надя. — Ты меня выслушай…
Она безнадежно махнула рукой, и этот ее жест обозначал: «Теперь завелась, уже не остановишь».
— Бабуля, ты не даешь мне сказать. Слушай, и ты все поймешь… Слушай!.. Был такой Герой Советского Союза Павел Коротеев. У него есть внук, тоже Павел. Он мой ровесник. Мы с ним ночевали у его тети, раньше она была стюардессой, а вчера она ушла дежурить на всю ночь…
В ответ из трубки грянула грозная скороговорка.
«Во дает! Как радиокомментатор, когда свалка у ворот», — подумал Павлик и отошел в сторонку.
— Надя! — кричала из трубки бабушка, потом началась длинная фраза без пауз, в которую просто невозможно было вставить хотя бы одно слово. — Подумай, что ты говоришь!.. Ты приехала в чужой город, отец с матерью в экспедиции, они сейчас бог знает где. А ты? Ты подумай! Я несу перед твоими родителями полную ответственность за твое здоровье, за твою нравственность, узнаю, что ты, оказывается, проводишь ночь у какой-то стюардессы в обществе какого-то Павла. Надя, мне не тридцать лет, я прожила длинную и не такую уж легкую жизнь, наконец, я прошла всю войну…
Павлик почесал в затылке. Лучше бы ему не присутствовать при этом разговоре. Он посмотрел на Надю и с удивлением увидел на ее глазах слезы.
И тогда он принял решение.
— Ну-ка, дай мне трубку!..
Он боялся, что Надя откажет ему, скажет: «Не вмешивайся», но Надя, не сказав ни слова, протянула ему трубку.
— Здравствуйте, бабушка! Разрешите мне доложить обстановку…
— Я не командир дивизии, а вы не командир полка, — сказала бабушка. — Я вас не знаю. Передайте трубку Наде!..
— Надя не будет… Надя не может с вами говорить. Она плачет. Почему? Потому что вы ее обидели и зря на нее накричали. Какая разница, сколько мне лет? Столько же, сколько и Наде. Она хорошая девушка, и не надо с нее стружку снимать. Я говорю — не надо снимать с нее стружку!.. Ну, это есть такое выражение на производстве. Токари так говорят. Бабушка, сегодня мы подадим заявление…
В трубке раздалось какое-то бормотание.
— Вы слышите? — сказал Павлик. — Сегодня подадим заявление и документы в ПТУ и поедем домой. Приходите завтра на вокзал нас встречать.
Он долго слушал и молча кивал.
— Что она говорит? — спросила Надя.
— Подожди. — Захватив инициативу, Павлик почувствовал себя значительно уверенней. — Я вас слушаю… Как? Мария Владимировна? Слушаю вас, Мария Владимировна… Между прочим, я про вас тоже кое-что знаю. Имею точные сведения о вашем героическом прошлом. Да, от Нади. В общем, вы не беспокойтесь. Что? Передам! Привет!
Он положил трубку и ладонью вытер Наде глаза. Но это он сделал так, для порядка. Слезы высохли сами. Надя улыбалась Павлику, радостно удивляясь тому, как спокойно, по-мужски закончил он этот нелегкий разговор.
— Вот и все! — улыбнулся в ответ Павлик. — Поставил твою бабулю на место.
Снова зазвонил телефон.
— Неужели опять она? — всплеснула руками Надя.
Павлик снял трубку и строго сказал:
— Коротеев слушает.
Из трубки раздался простуженный недовольный голос:
— Автобаза?.. Долго вы нам будете голову морочить? Если через час не пришлете машину, вы за это дело ответите!..
— А нам уже ничего не страшно! — весело сказал Павлик. — Вы не туда попали.
Он быстро оделся, умылся, сказал с порога:
— Пока! Я пошел за хлебом.
Девушка из приемной комиссии не спеша просматривала документы. Лицо у нее было строгое и усталое. Интересно, с чего это она устала, когда еще только утро?
Пришли бы они чуть пораньше и были бы первыми, а так им придется немного подождать. Рюкзак и Надин чемоданчик остались дома у тети Наташи. Сейчас в руках у Павлика был журнал «Знание — сила», который заменял ему портфель. В журнале лежали конверты с документами, в одном — его, в другом — Надины.
Девушка тем временем исполняла этюд на тему — крайняя степень занятости.
Надя достала «шарик» и написала на обложке журнала: «Очень она воображает». Павлик прочитал и кивнул — точно!
Перед девушкой сидел рыжий паренек. У него были румяные пухлые щеки и брови домиком.
— У вас все в порядке, Букин. Можете быть свободны. Начало занятий первого сентября.
— Ясно. — Букин встал, надел свою белую шапочку с пластмассовым козырьком и, уходя, вспомнил: — Общий привет!
— Подходящая у парнишки комплекция, — заметил Павлик. — Как говорится, рожден для вашего дела.
Девушка из приемной комиссии возразила:
— Вы, между прочим, глубоко ошибаетесь. Вы считаете, если кондитер, значит, он обязательно толстый, да? Вы на кондитерской фабрике были когда-нибудь? Нет? А я была…