Комедия в трех действиях, семи картинах
К а т я Е р м о л а е в а — гвардии лейтенант, летчица, 23 года.
В а р в а р а Х о х л о в а — гвардии старший лейтенант, летчица, 24 года.
Т о с я Г о в о р к о в а — гвардии младший лейтенант, штурман, 22 года.
В о р о н ц о в а — гвардии майор, командир полка, 28 лет.
Т и х о м и р о в а — гвардии капитан, начальник штаба, 24 года.
Т о к а р е в а — гвардии младший лейтенант, 21 год.
П а в е л Ш о р о х и н — 25 лет.
С у в о р и н С е р г е й Н и к о л а е в и ч — писатель, 55 лет.
Х о х л о в В и к т о р В а с и л ь е в и ч — техник хлебозавода, муж Варвары, 26 лет.
А н т о н — парень из партизан, 20 лет.
К а п и т а н К о р н и е н к о, 28 лет.
З а х а р И в а н о в и ч — директор хлебозавода, 35 лет.
Г р и ш а — товарищ Хохлова по работе.
З о я }
К л а в а } — подруги Варвары Хохловой.
А н н а И в а н о в н а — мать Кати, 45 лет.
Г л а ш а — соседка, 50 лет.
Л а н с к о й — художник, 60 лет.
С т а р и ч о к с м а ш и н о й.
«П о л и ц а й», 40 лет.
Д в а н е м е ц к и х с о л д а т а.
Л е т ч и к и, ш т у р м а н ы, ж и т е л и г о р о д к а.
ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ
Землянка на аэродроме. Тяжелые балки, беленые стены. Топится трофейная печурка. На столе горит лампа из снарядной гильзы. На стене два портрета. Сталин в маршальском мундире и Марина Раскова. Лестница в пять ступенек ведет вверх, к выходу. Оттуда, из-за двери, слышен звук авиационных моторов. В а р в а р а сидит у печурки, она что-то читает. Т о с я над столом разбирает письма.
Т о с я. Ни в один полк столько не пишут, сколько нам… Варя, почему нам так много пишут? Смирновой… Елениной… Пасько… Ермолаевой… Еще Ермолаевой… Тихомировой… Кате Ермолаевой… Лейтенанту Ермолаевой… Лейтенанту Ермолаевой… Господи, сколько Кате Ермолаевой пишут, ужас!.. Она, конечно, красивая, но нельзя же столько писать, правда, Варя?.. Старший лейтенант Хохлова, вы меня слышите?
В а р в а р а. Ты послушай, Тося, что он пишет: «Ты за меня, пожалуйста, не беспокойся. Я нахожусь в тылу, со мной ничего случиться не может. Димочка здоров. Хлопочу насчет детского сада, если выйдет, то буду стараться на фронт, а то меня тут заботами окружают, называют семьей фронтовика, просто сил никаких нет…» До чего ж у меня супруг беспокойный?
Т о с я. А чего ж ты удивляешься? Жена — летчик, дважды орденоносец, а муж — в тылу, на хлебозаводе работает… У мужчин ведь тоже самолюбие имеется, странно…
В а р в а р а. Я ему писала, объясняла… «Витя, мы делаем общее дело, я воюю здесь, а ты там, и каждая твоя буханка хлеба — это снаряд…» Прямо так и написала.
Т о с я. Очень хорошо… Ага, мне письмо… Почитаем сейчас… Из института… Вот тоже пишут: «Весь наш факультет гордится тобой, дорогая Тося. Возвращайся с победой, кончай вуз…» — и так далее, и так далее… Знаешь, я сейчас вспомнила, когда в октябре сорок первого девушки из нашего института пошли добровольно на фронт, нас на вокзале все провожали и один наш студент с исторического, помню, сказал: «Вы, Говоркова Тося, типичная Жанна д’Арк!..» Ничего сказал, да?..
В а р в а р а. Красиво сказал.
В землянку входят две л е т ч и ц ы.
Т о с я. Лейтенант Ветрова, вам письмо.
В е т р о в а. Давай, давай, скорей.
Т о с я. Младший лейтенант Токарева, вам письма нету, но вам пишут.
Т о к а р е в а (проходит к печурке). Ладно. Подождем.
Т о с я. Ну, что погода?
Т о к а р е в а. Бывает хуже, но редко… Третья ночь, и все такая погода… Прямо надоело.
В землянку входит К а т я Е р м о л а е в а. Комбинезон, унты, шлем, сдвинутый чуть набекрень.
Т о с я. Товарищ лейтенант, вам девять писем…
К а т я (вздыхает). Опять?..
Т о с я. А как же?.. Ты красивая, твоя фотография в журнале была, тебе все и пишут…
В а р в а р а. Ты на разведку погоды ходила?
К а т я. Да.
В а р в а р а. Ну что?..
К а т я. Ничего хорошего. Над аэродромом и по маршруту на цель — ясно. В десяти километрах западнее аэродрома начинается туман. В общем, цель закрыта. Чаю Фрося не приносила?
В а р в а р а. Нет еще.
Т о с я. Что пишут, Катя? Прочти…
К а т я (просматривая письма). Что мне могут писать? «Многоуважаемая Катя, хотя мы с Вами и незнакомы…» Ну, это понятно. Дальше… «Товарищ Катя, когда я увидел Вашу фотографию, я понял, что нам обязательно нужно встретиться…» Слыхали, обязательно ему нужно со мной встретиться!.. И чего мне столько пишут, а?..
В а р в а р а. Нравишься, вот тебе и пишут…
К а т я. Ну да, вот этот — увидал мою фотографию и все забыл на свете, что у него есть работа, что сейчас война и что сейчас не такое время, чтобы вздыхать и в любви объясняться!..
Т о с я. Начинается…
Ветрова и Токарева выходят. Катя смотрит им вслед.
К а т я. Видала, Нина Токарева пошла. Выкрасила подшлемники в голубой цвет. Это, видите ли, ей к лицу… Ерунда какая… Вот. Еще письмо… Смотрите — стихи…
Т о с я. Кто же это пишет?..
К а т я. Ефрейтор Захаркин… Первый раз слышу.
В а р в а р а. Чего ж он пишет, Захаркин?
К а т я. «Здравствуй, небо голубое, здравствуй, белы облака, здравствуй, гвардии девчата, вам привет из артполка. Как у Гитлера машина скоро вся разломится, разрешите, девушки, с вами познакомиться…» Видали, куда тянет?
Т о с я. Дальше, дальше.
К а т я. «…Со своей артбатареи посылаю вам привет. И прошу вас, дорогие, чтобы дали мне ответ. Сам я парень неженатый, не поэт и не артист, вам хорошего желаю и душой всегда я чист…»
В а р в а р а. Ай да Захаркин, вы смотрите, какие стихи писать наловчился.
К а т я. Писать-то он наловчился, а вот стрелять-то, пожалуй, вряд ли… (Откладывает письмо. Его берет Тося.)
Т о с я. Что ж ты не дочитала?.. «Сам я на фронте с июля сорок второго, имею орден Славы третьей степени и медаль «За отвагу». Видишь — отважный жених, а ты читать не хочешь!..
К а т я (читает новое письмо). Вот… пожалуйста — работник финансового сектора, предлагает руку и сердце. Извольте радоваться…
Т о с я. Надо ответить.
К а т я. Кому?
Т о с я. Да вот хотя бы ему, этому финансовому… А то, знаешь, человек расстроится и начнет на нервной почве не те цифры ставить… Давай ему ответим, Катя…
К а т я. Хорошо. Пиши. Я тебе буду диктовать. (Достает папиросу и кресало. Высекает огонь и закуривает.) «Уважаемый товарищ! Ознакомившись с вашим письмом…»
Т о с я. Как, как? Ознакомившись? Это что-то очень официально.
К а т я. Пиши, а то вообще не буду отвечать.
Т о с я. Хорошо, хорошо, пишу.
К а т я. «…Я хочу сказать вам, что в наши суровые дни — все свои силы…»
Т о с я. …и всю свою страсть…
К а т я. Ладно «…и всю свою страсть нужно отдавать работе в тылу… На вашем финансовом участке. Желаю вам успеха. С приветом. Гвардии лейтенант Ермолаева».
Т о с я. Охо-хо!.. (Вздыхает.)
К а т я. Что?
Т о с я. Может, добавить насчет выполнения плана?
К а т я. Можешь добавить. (Уходит.)
Т о с я. Слыхала?
В а р в а р а. Да.
Т о с я (рвет письмо). Не будем расстраивать работника финансового сектора. (Смотрит на часы. Садится на скамеечку у печурки.) Странно как получается. Наверно, и у мужчин тоже так: не летаешь — о доме думаешь, о любви, о жизни, какая она была и какой еще будет… Это, наверно, так — от свободного времени…
В а р в а р а. А вот Катя о любви совсем не думает. А я ей не верю. Это она нарочно… Не пойму я этого все-таки. Мне думается — я и летать бы не могла, если б той жизни и той любви, о которой думаем, не было.
Т о с я. Смотри, ведь красивая, а она все другой казаться хочет… «Девочки, для всего придет свое время». Не могу я ее слушать. Чего-то вдруг курить начала. Кресало себе какое-то завела, высекает огонь. За ней не доглядишь, она себе, пожалуй, чего доброго, и усы отпустит…
В а р в а р а. А помнишь, она рассказывала, когда еще в техникуме училась — влюбилась в одного парня в первый раз в жизни. Такой это был замечательный парень, с ней вместе учился. Как его звали, сейчас вспомню.
Т о с я. Павел.
В а р в а р а. Да, да, Павел. И вот война их разлучила, и все кончилось…
Т о с я. Могли бы переписываться.
В а р в а р а. Она его след потеряла. Может, он где на фронте или в тылу — поезда рвет, а может, погиб. Иначе чего ж не пишет…
Т о с я. Он-то, может быть, и мог бы писать, но ведь она, знаешь…
В а р в а р а. А что?
Т о с я. Здравствуйте, чего ей переписываться, когда, говорит, сейчас время ненавидеть, а любить, говорит, время придет потом…
В а р в а р а. Да… характер.
Т о с я. Жанна д’Арк. Прямо даже обидно, честное слово!
В землянку входит Д е в у ш к а из столовой. Она принесла чай.
Д е в у ш к а. Товарищ старший лейтенант. У нас сейчас «дуглас» сел на вынужденную.
В а р в а р а. Ну?.. Пошли, штурман, посмотрим.
Уходят.
Девушка расставляет посуду и что-то напевает. Может быть, это — «Только раз бывают в жизни встречи». В землянку входят К а п и т а н, С у в о р и н, П а в е л, В а р в а р а, Т о с я, В е т р о в а, Т о к а р е в а.
Пожалуйста, проходите. (Девушке.) Фрося, обеспечьте еще чаю.
Д е в у ш к а (уходя). Есть.
В а р в а р а. Садитесь, пожалуйста, товарищи.
К а п и т а н. Благодарю. Будем знакомы. Капитан Корниенко.
В а р в а р а. Гвардии старший лейтенант Хохлова. Знакомьтесь, младший лейтенант Говоркова, лейтенант Ветрова, лейтенант Токарева.
Знакомятся.
С у в о р и н. Суворин, Сергей Николаевич — писатель или корреспондент, как вам будет угодно.
П а в е л. Шарохин.
К а п и т а н. Хорошо у вас здесь. Порядок. Чистота. Цветы. Товарищ писатель, видите — цветы…
С у в о р и н. Да. Здесь много женщин, а отсюда, видимо, все качества…
Д е в у ш к а вносит чай и уходит.
В а р в а р а. Кто хочет чаю?
К а п и т а н (ему все здесь нравится). Все хотят чаю. Как же мы можем отказаться от чаю в таком прекрасном обществе? Правильно я говорю, товарищ писатель?..
С у в о р и н. Разумеется. Нас к вам сюда привели небесные силы. Туман, знаете, вот мы здесь и сели…
К а п и т а н. Я всю войну воюю, а вот туману сегодня впервые, можно сказать, обрадовался…
Т о с я. Да?.. А нам туман совершенно ни к чему.
К а п и т а н. Это как же вас понимать?
Т о с я. Очень просто. Когда туман — мы работать не можем.
С у в о р и н. Простите, а вы в качестве кого работаете?
Т о с я. Я штурман. Штурман экипажа старшего лейтенанта Хохловой.
С у в о р и н. Простите, что же это, это, значит, вы, так сказать, непосредственно летаете?
Т о с я. Ага.
В а р в а р а. Она непосредственно летает, непосредственно водит самолет по курсу и непосредственно бомбит немцев…
С у в о р и н. И это самое… И давно вы это так?..
Т о с я. Давно. Почти два года.
В а р в а р а. У младшего лейтенанта Говорковой четыреста девяносто боевых вылетов.
С у в о р и н. Четыреста девяносто боевых вылетов у этой девушки?..
В а р в а р а. Точно.
С у в о р и н. Ну, я вам скажу…
К а п и т а н. Вот вы и растерялись, товарищ писатель. Понятное дело… Я про себя скажу. Когда я узнал, что такой необыкновенный полк имеется, я подумал и сам себе сказал: Корниенко, это несерьезно!.. А потом, как поглядел я на их работу, как эти девушки немца бьют, и сам себе сказал: Корниенко, бери свои слова обратно…
Т о с я. Ну и что, взяли их обратно?
К а п и т а н. Взял, товарищ младший лейтенант.
Т о с я. Вот и хорошо.
К а п и т а н. А вы чего ж улыбаетесь?.. Вы знаете. Я вообще вам могу признаться, что на меня девушка может оказать огромное влияние…
Т о с я. Да что вы?..
К а п и т а н. Точно. Вот приведу вам пример. Однажды ночью, когда наши части стояли в обороне на реке Миус, над линией фронта низко-низко прошел самолет типа «У-2». Над самыми окопами летчик убрал газ, и вдруг мы слышим сверху пронзительный женский голос: «Вы чего там сидите, черт вас возьми?.. Мы бомбы возим, бомбим фрицев, а вы не наступаете!..»
Ну, не знаю, конечно, поэтому или не поэтому, но в эту же ночь подразделение нашей пехоты перешло в наступление, захватило несколько блиндажей и дотов противника… А после командующий приказал найти девушку, которая нас сверху ругала, чтобы объявить ей благодарность… И между прочим, девушки этой мы не нашли. Это, случайно, не вы были?
Т о с я. Нет, не я… Но это была девушка из нашего полка. Катя Ермолаева.
П а в е л. Как вы сказали?
Т о с я. Катя Ермолаева.
П а в е л. Понятно.
С у в о р и н. Вы знаете, я вас слушаю и, кажется, чего-то все-таки не понимаю.
К а п и т а н. А вы, товарищ писатель, еще слушайте, смотрите и удивляйтесь. Такая уж у вас служба.
В а р в а р а. А чему ж тут удивляться?..
С у в о р и н. Помилуйте, это как же — чему удивляться? В нынешнюю войну я впервые выезжаю на фронт. Но я бывал на той войне. Пятнадцатый и шестнадцатый годы я провел на фронте, будучи корреспондентом газеты «Русское слово». Помните, была такая газета?
Т о с я. Здесь никто не помнит эту газету, товарищ писатель. Мы все родились позднее…
С у в о р и н. Да… Ведь я вдвое старше вас. Видите как, вас еще на свете не было, а я сидел в штабе генерала Брусилова, писал корреспонденции… И уж конечно не подозревал, что через три десятка лет забросит меня судьба вот сюда, к вам… Объясните вы мне, ради бога, откуда вы такие появились?
Т о с я. Мы пришли отовсюду — из Осоавиахима, из гражданского воздушного флота, из вузов, из техникумов… Пришли такие молодые, как, например, Нина Токарева, ей было семнадцать лет, вон она сидит, и пожилые, в основном двадцатидвухлетние… У нас тут много москвичей и саратовцев. Были из Киева, из Керчи, из Калинина. Все мы по призыву ЦК Комсомола собрались в городе Энгельсе, на Волге, чтобы потом под Моздоком воевать за Сталинград и Москву, а на Таманском полуострове драться за Керчь и за Киев… Вы слышали про Марину Михайловну Раскову?
С у в о р и н. Разумеется.
Т о с я. Вот она и создала наш полк… Мы все ее любили очень. Хорошая она была — строгая и ласковая… Вот и все. Видите, как я вам много рассказала… А вы, значит, в основном военный корреспондент?..
С у в о р и н. Нет. В основном я писатель, беллетрист, прозаик…
В а р в а р а. А можно вас спросить, какие вы книги написали?
С у в о р и н. Пожалуйста… Я вам кое-что и покажу. Что с собой захватил. Вот. (Передает девушкам несколько своих книг.)
В а р в а р а. Эту книгу вы написали? Это ваша книга?
С у в о р и н. Моя.
В а р в а р а. Да мы же в полку все ее читали. Мы очень любим эту книгу…
С у в о р и н. Приятно слышать.
Т о с я. И это ваша книга? Хорошая книга. Я ее два раза читала.
К а п и т а н. Видите, товарищ писатель, оказывается, вы здесь, на фронте, человек известный. Вас здесь все знают, любят…
С у в о р и н. Вы уж, товарищ капитан, меня не захваливайте.
К а п и т а н. Я вам даже завидую, честное слово. Написали книгу и завоевали любовь…
Т о с я. А вы попробуйте, товарищ капитан, может, и вы сумеете…
К а п и т а н. Что? Завоевать любовь?
Т о с я. Нет. Написать книгу.
Все смеются.
Т о с я (Павлу). А вы тоже писатель?
П а в е л. Нет. Я в основном читатель.
Т о с я. Вы военный?
П а в е л. Да нет…
Т о с я. А почему вы не военный?
П а в е л. Да так уж… Был военный, а теперь невоенный.
Т о с я. Почему?
П а в е л (уклончиво). А я это… освобожден.
Т о с я. Почему?
П а в е л. По состоянию здоровья.
Т о с я. Да? По какой статье?
П а в е л. Вы до войны не прокурором работали?
Т о с я. Нет. Я училась в университете… Так по какой же вас статье освободили?
П а в е л (тянется за сахаром). По десятой… Больше вопросов нет? (Улыбается.)
Т о с я. Нет.
С у в о р и н. Когда я еще в Москве был, мне говорили: на этом участке фронта вы увидите много интересного. Это, значит, вас имели в виду… Скажите, а нельзя ли?..
В а р в а р а. Что?..
С у в о р и н. Нельзя ли связаться как-нибудь с политотделом армии, чтобы мне разрешили задержаться у вас?
В а р в а р а. Можно, конечно.
С у в о р и н. А вы не возражаете?
В а р в а р а. Я не возражаю, но это не от меня зависит. Поговорите с командиром полка.
С у в о р и н. А он у вас строгий?
В а р в а р а. Не он, а она.
С у в о р и н. Как «она»? И командир полка «она»?.. Знаете что, капитан, я остаюсь здесь. Я отсюда пока никуда не поеду.
К а п и т а н. Так… Один попутчик отстал. Это все туман наделал. Скорей бы уж он рассеялся, а то я чувствую, я отсюда один полечу.
В землянку входит К а т я. Останавливается, отдает честь.
К а т я. Здравствуйте, товарищи. (Снимает шлем.)
С у в о р и н (капитану). Небесное создание!
Варя и Тося переглядываются.
К а т я (достает папироску и кресало). Погода постепенно налаживается… (Высекает огонь. Вспыхивают две зажигалки.)
С у в о р и н и К а п и т а н. Пожалуйста.
К а т я. Спасибо. Я сама. (Новые попытки. Наконец фитиль загорелся. Прикуривает.)
С у в о р и н. Садитесь, пожалуйста.
К а т я. Ничего, благодарю вас. Не беспокойтесь. (Курит и обеими руками поправляет волосы.)
Павел встает, подходит к Кате, вынимает у нее изо рта папиросу и гасит ее о выступ балки.
(Растерянно.) Вы что это?.. (Отворачивается.)
П а в е л. Не надо вам курить. Это вам не идет. Красивая, молодая девушка — и вдруг курит…
К а т я. Вы извините, но это мое личное дело. (Берет вторую папиросу.)
П а в е л. Катя. Не надо тебе курить. (Берет ее за плечи.)
К а т я. Что еще за Катя?
П а в е л. Катя, не надо тебе курить.
Она резко оборачивается, смотрит на него и всплескивает руками.
К а т я. Павел!.. Паша!..
Тося и Варвара одновременно встают и сразу садятся.
С у в о р и н. Мне подсказывает мой жизненный опыт, друзья мои, что мы являемся свидетелями необычайной встречи…
П а в е л. Да, вы не ошиблись, товарищ писатель. Произошла удивительная встреча. Правда, Катя?
К а т я. Да… Я уж прямо не знаю. Что это?.. Откуда ты явился?
П а в е л. Да вот прилетел.
К а т я. Мы вместе учились в семилетке и в техникуме… А вот сейчас встретились…
П а в е л. Видите, как получилось.
К а т я. Да… Неужели это ты? Прямо не верится, честное слово…
С у в о р и н (встает). Мой жизненный опыт подсказывает мне, что часть присутствующих должна пойти проверить, не рассеялся ли туман…
К а п и т а н. Точно.
Все, кроме Кати и Павла, выходят.
К а т я. Смотри, как получилось, а?.. Чего-то все ушли…
П а в е л. А ты мало изменилась… (Любуется ею.)
К а т я. Нет, это тебе кажется… Я очень изменилась…
П а в е л. А я не вижу.
К а т я. Мало ли что.
П а в е л. До чего ж я удивился, Катя, когда узнал, что ты здесь, в этом полку…
К а т я. Чему ж ты удивился?
П а в е л. Да ведь я раньше за тобой никогда не замечал ничего такого…
К а т я. Чего такого?
П а в е л. Ну, такого, военного.
К а т я. Да. Раньше мы были совсем другие. Учились, задачи друг у друга списывали, песни пели. А сейчас все другое. И мы сейчас уже не те. Мы строже стали, Павел.
П а в е л. Да уж я вижу, вот ты какая…
К а т я. Какая? Самая обыкновенная… У нас все такие, в полку. Все любят Родину, и все ненавидят фрица, и никто не жалеет своей жизни… А ты, наверно, думаешь — девчонки, да?
П а в е л. Нет. Я этого совсем не думаю.
К а т я. А я смотрю — ты все такой же.
П а в е л. Нестрогий, довоенный, да?
К а т я. Не знаю. Но я все равно очень рада, что мы встретились.
П а в е л. Вот и хорошо. А у тебя никаких… этих… изменений?..
К а т я. Что?
П а в е л. Ты, может быть… замуж вышла?
К а т я. Замуж? Действительно… Знаешь, Павел, когда враг еще не разбит, об этом вообще говорить не надо. Что ты на меня так смотришь?
П а в е л. Ничего. Просто так… Сколько же мы с тобой не виделись?
К а т я. С сентября сорок первого…
П а в е л. Долго.
К а т я. Да… А ты что, на фронте не был? (Распахивает его куртку.)
П а в е л. Как тебе сказать? Вообще-то…
К а т я. Понятно… Кого-нибудь из ребят видел?
П а в е л. Да так, кое-кого.
К а т я. Да?
П а в е л. Угу.
Пауза.
Как воюешь? Награждена?
К а т я. Да. Три ордена у меня.
П а в е л. Молодец.
В дверях появляется Д е ж у р н а я.
Д е ж у р н а я. «Дуглас» выруливает, товарищ лейтенант.
К а т я. Хорошо. Идите. Видишь, как получилось. Нашелся и опять потеряешься. Прилетел и опять улетаешь.
П а в е л. А тебе не хочется, чтобы я улетал?
К а т я. Не знаю… А если не хочется?
П а в е л (спокойно). Тогда я останусь.
К а т я. Действительно? Как же это ты, интересно, останешься?
П а в е л. Да так, останусь… Ведь у меня здесь родные недалеко, в станице. Поживу у них и обратно поеду.
К а т я. Я тебя не понимаю. Ты это, может быть… из-за меня остаться думаешь, то ты учти, что это не техникум, Павел, и не семилетка, а война.
П а в е л. Да, об этом я знаю. Из газет.
К а т я (протягивая ему руку). Ну, ладно, Павел. Я понимаю, ты шутишь. Мы сейчас с тобой расстанемся, но мы обязательно встретимся. Слышишь?
П а в е л. Знаешь, Катя, я вот сейчас еще подумал и решил все-таки остаться…
На пороге появляется К а п и т а н.
К а п и т а н. Пошли в машину, летим.
П а в е л. Счастливого полета, капитан.
К а п и т а н. Что?
П а в е л. Я остаюсь здесь!
К а п и т а н. Слушайте, товарищи. Я ж так всех попутчиков растеряю. Писатель остался, вы тоже… (Уходя.) Девушки, срочно ведите меня к самолету, а то я тоже останусь.
Дверь закрывается.
К а т я. Что это происходит? Я ничего не понимаю.
П а в е л. Ничего особенного. Твой старый товарищ Шарохин Павел Федорович решил с тобой не расставаться.
К а т я. Послушай, Павел, что это за шутки?
П а в е л. Пойдем, Катя, проводим самолет. (Выходит.)
Катя растерянно идет за ним. Дверь закрывается.
В землянку входит Д е в у ш к а. Она убирает посуду.
Д е в у ш к а (запевает). «Только раз бывают в жизни встречи, только раз кружится голова…»
Входят Т о с я и В а р в а р а. Тося взволнована.
Т о с я. Ты знаешь, что такое десятая статья?
В а р в а р а. Нет. А что?
Т о с я. Сядь.
В а р в а р а. Что?
Т о с я. Сядь. Десятая статья это острое психическое расстройство.
В а р в а р а. Что?
Т о с я. Человек ненормальный. Это печально, но это факт. Хоть бы он скорей улетел, а то наломает дров напоследок.
В а р в а р а. До чего же мне Катю жалко… А может быть, ты ошиблась, Тося?
Т о с я. Сама читала расписание болезней пять минут назад.
В а р в а р а. Только не надо Кате говорить. Чего зря расстраивать.
Т о с я. Конечно.
Слышен гул пролетающего «Дугласа».
В а р в а р а (идет к двери). Сейчас будем выруливать. Пошли.
В дверях появляется К а т я.
К а т я. Девушки… Я что-то ничего не понимаю.
Т о с я. А что?
К а т я. Павел остался. И почему остался, не могу понять.
Т о с я. Что ж тут не понимать? Лично нам все ясно.
Занавес.
Горница в станичной хатке. Чисто побелены стены. Стол командира полка и рядом второй, длинный, для летного состава. На стене карта-десятиверстка. В углу кабинета — хозяйский буфет. На столике у окна в банке ветка цветущей яблони. За окном — сад. Вечереет. В кабинете за столом над картой — командир полка гвардии майор В о р о н ц о в а — черный кожаный реглан, берет со звездочкой, ярко начищенные сапоги. Входит капитан Т и х о м и р о в а — начальник штаба.
Т и х о м и р о в а. Товарищ майор. Телеграмма от полковника Черевичного с НП.
М а й о р. Давай. Ну, что он? (Читает телеграмму.) «Полк работал хорошо. Бомбили эффективно. В 2.25 и 4.10 отмечены взрывы большой силы». Начальник штаба, чьи экипажи бомбили в 2.25 и 4.10?
Т и х о м и р о в а (смотрит в журнал). 2.25 — Хохлова, Говоркова, 4.10 — Речнева, Олейникова.
М а й о р. Ладно. Что-то я хотела тебя спросить. Да. Как там писателя устроили?
Т и х о м и р о в а. Все в порядке, товарищ майор. Он очень обрадовался, когда узнал, что генерал разрешил ему у нас побыть. Не думал, говорит, не гадал, что буду жить в гвардейском женском полку.
М а й о р. Ты знаешь, все-таки приятно, что это настоящий писатель. А то, помнишь, был этот корреспондент, и все его одни сенсации интересовали. Писатель — он поймет этот, ну, как тебе сказать…
Т и х о м и р о в а. Внутренний мир.
М а й о р. Вот именно, внутренний мир, душу девушек наших, понимаешь?
Т и х о м и р о в а. Да. Когда мы шли, я его провожала, он меня все расспрашивал. Почему-то очень удивился, когда узнал, что я добровольно ушла на фронт с четвертого курса МГУ. «Вы, — говорит, — удивительные все, вы, — говорит, — девушки доброй воли». Расспрашивал, что всего трудней было. Я ему говорю, что всего трудней руководить было, когда назначили начальником штаба. Ведь в вузе какая демократия была, и вот я ему говорю, нужно было привыкнуть к тому, что при моем появлении все вставали, отдавали честь, просили разрешения обратиться… Вообще я сказала, что трудности были.
М а й о р. Ну, а он что?
Т и х о м и р о в а. Он вопрос задал, товарищ майор. Интересно, говорит, с момента, как вы ушли на фронт, ваши интересы, вкусы, стремления не изменились? Не стали ли вы сугубо военным человеком?
М а й о р. Ну-ну… Все этим интересуются, между прочим.
Т и х о м и р о в а. Я говорю, что я стала военным человеком, одела погоны, но, когда приехала в Москву, в отпуск, выяснилось, что все в порядке, все по-прежнему. И интересы не изменились. Волновало все то, что волновало и интересовало раньше — и музыка, и книги, и театр.
М а й о р (улыбаясь). Ну, как он, успокоился?
Т и х о м и р о в а. Вполне… Потом спрашивает — а как, не скучаете по дому? Ведь девушкам, говорит, свойственны такие эмоции…
М а й о р. Ну-ну, интересно.
Т и х о м и р о в а. Я ему говорю. Когда ночью сидишь на старте, льет дождик, ветер, нет погоды, вдруг чувствуешь — хочется домой, но не уехать, не оставить военную службу, свой штаб, нет, — а просто так, ну наивно как-то, по-девичьи — хочется домой. В смысле «к маме»… А вообще я ему говорю, жить в тылу я бы, кажется, сейчас не смогла.
М а й о р. Интересно. А ты знаешь, что он мне вчера ночью сказал. Он пришел на КП, у меня все экипажи ушли на задание — вдруг он говорит: «Я слышал, — говорит, — что ваш муж рядовой инженер?» «Да», — говорю. «А вы, — говорит, — майор, у вас четыре ордена, у вас, — говорит, — военная слава. Кто же теперь в вашей семье главный?» Я говорю: «В моей семье главный — муж. Я, — говорю, — я не хочу быть главной в семье…» Он говорит: «Почему?» А я говорю: «Вот если бы вы были женщиной, вы бы это поняли, всю мою психологию…»
Т и х о м и р о в а. А он что?
М а й о р. А он засмеялся и говорит: «Ну, если б я был женщиной, да еще молодой, я бы не занимался психологией, а записался бы в ваш полк и летал бы немцев бомбить».
Входит Т о с я. Она в гимнастерке, в галифе, в сапогах. С орденом боевого Красного Знамени.
Т о с я. Товарищ гвардии майор, разрешите обратиться к капитану?
М а й о р. Обращайтесь.
Т о с я. Товарищ гвардии капитан! Ваше задание выполнено. Вот карта.
Т и х о м и р о в а (берет карту). Хорошо. Спасибо. (Выходит.)
Т о с я. Разрешите идти, товарищ майор?
М а й о р. Подождите… Вот вас полковник Черевичный хвалит. Телеграфирует, что хорошо отбомбились.
Т о с я. Это, наверно, во второй вылет, в 2.25.
М а й о р. Да.
Т о с я. Приличный взрыв был. Это мы, вероятно, в склад бомбочку положили…
М а й о р. Ладно. А похудела почему?
Т о с я. А я не похудела, товарищ майор. Это я просто спала мало.
М а й о р. Почему?
Т о с я. А я лежала все и думала.
М а й о р. О чем, интересно знать? Садитесь.
Т о с я. Вы знаете, товарищ майор, мне Катю Ермолаеву жалко…
М а й о р. А что такое?
Т о с я. У нее вчера встреча состоялась такая…
М а й о р. Это что, пассажир с «Дугласа»?
Т о с я. Да.
М а й о р. Я его видела.
Т о с я. Да? И ничего не заметили?.. Вы знаете, товарищ майор… Он ненормальный человек.
М а й о р. Ну?.. Я не заметила.
Т о с я. Он сам говорил, что освобожден от армии по десятой статье — «психические заболевания». Очень жаль парня, а еще больше Катю. Помните, она о нем рассказывала, и так вот вышло… Вы знаете, товарищ майор, ей даже, по-моему бы, говорить об этом не надо. Чтобы не расстраивать.
В дверь стучат. Голос Павла: «Разрешите?»
М а й о р. Войдите.
Входит П а в е л.
П а в е л. Здравствуйте, товарищ майор.
М а й о р. Здравствуйте.
П а в е л (видя настороженный взгляд Тоси). У меня к вам просьба, товарищ майор, не отпустите ли вы Катю Ермолаеву домой?.. Жениться на ней хочу.
Т о с я. Разрешите идти, товарищ майор?
М а й о р. Идите.
Тося уходит, оглянувшись на Павла.
П а в е л (достает документы). Очень любопытная девушка. Мной все интересовалась. Спрашивает, почему не в армии. Я ей говорю — освобожден. Даже статью какую-то назвал…
М а й о р (читает документ). Да. Статью вы неудачную выбрали — десятую. Психическая…
П а в е л. Да что вы? Неужели серьезно? Хорош!
М а й о р. Да. Так я вас слушаю.
П а в е л. Разрешите сесть?
М а й о р. Пожалуйста.
П а в е л. В дополнение к приказанию командира дивизии, разрешите вам коротко объяснить свою задачу. Сегодня ночью я буду переходить фронт на ту сторону для связи с партизанским штабом и выполнения одного задания.
М а й о р. Диверсионного?
П а в е л. Точно. Мост и обе узкоколейных ветки. Вот основные коммуникации. (Показывает на карте, лежащей на столе.) Сетищево, малый хутор, западная опушка леса.
М а й о р. Понимаю.
П а в е л. Будем наступать на этом участке.
М а й о р. Да. Ждем.
П а в е л. Так вот — отсюда меня нужно будет взять двадцать второго в два ноль-ноль.
М а й о р. Ясно. Как будете обозначать место посадки?
П а в е л. Здесь, на северной опушке леса, выложим три костра, направлением в одну линию. При подходе самолета старт из фонарей «летучая мышь».
М а й о р. Хорошо. Ясно. Я вижу, вы здесь легко ориентируетесь.
П а в е л. Да. Я хорошо знаю эти места.
М а й о р. Вам, наверно, придется изменить внешность.
П а в е л. Вот бриться бросил. Очки надену. (Надевает простые железные очки.)
М а й о р. Теперь вы сразу стали похожи на сельского учителя.
П а в е л. А чем не учитель? Тем более собираюсь немцев учить. (Снимает очки.) Я, товарищ майор, встретил у вас одну хорошую знакомую…
М а й о р. Знаю.
П а в е л. Она прекрасная девушка. Строгая такая. (Вздыхает.) Сознательная…
М а й о р. Да. У нее своя точка зрения. Она считает, что любовь и все прочее — это потом, после войны.
П а в е л. Я ей записочку оставлю. (Пишет.) Вы ей передайте, пожалуйста, и — ничего обо мне. Дескать, передал, уехал, и все…
М а й о р. Правильно. Девушки любят все загадочное.
П а в е л. Значит, договорились, товарищ майор?
М а й о р. Все. До свидания. Желаю вам успеха, учитель!
П а в е л. Всего хорошего. (Уходит, в дверях сталкивается с Сувориным.)
С у в о р и н. Здравствуйте.
П а в е л. Здравствуйте, товарищ писатель, и до свидания…
С у в о р и н. Что вы меня все «товарищ писатель» зовете? Зовите меня Сергеем Николаевичем.
П а в е л. До свидания, Сергей Николаевич.
С у в о р и н (держа его руку). Я вижу, молодой человек, что вчерашняя встреча не прошла даром, вы даже отказались отсюда улетать.
П а в е л. Разве отсюда улетишь? Какие здесь замечательные люди.
Т о с я (входя). Товарищ майор! Получена задача.
М а й о р. Давайте.
Тося, козырнув, уходит. Входит Т и х о м и р о в а. За ней по одному входят к о м а н д и р ы и ш т у р м а н ы эскадрилий, каждая при входе козыряет и говорит: «Разрешите?» Все в гимнастерках, галифе, сапогах, головных уборах. Все награждены орденами. У Кати Ермолаевой орден Александра Невского и два других, у Смирновой — тоже.
(Стоя.) Товарищи командиры! Наша задача — в ночь на 18 марта с наступлением темноты до рассвета уничтожить живую силу противника в пункте Коренская. 1-я эскадрилья работает по восточной окраине пункта. 2-я эскадрилья по центральной части, 3-я эскадрилья производит бомбометание по западной окраине пункта. Маршрут полета прямой, с обходом районов прикрытия ПВО. Высоты действия — четные сотни. Минимальная высота бомбометания 600 метров. Максимальная 1400 метров. Круг над целью левый. Напряжение максимальное. Бомбовая нагрузка пятьдесят процентов фугасных, пятьдесят процентов осколочных. Прогноз погоды. В период с 18.00 до 6.00 облачность 5—6 баллов. Ветер северо-западный, 6—8 метров в секунду. Видимость 2—4 километра. Задача ясна?..
С м и р н о в а. Разрешите вопрос?
М а й о р. Да.
С м и р н о в а. Есть ли запасная цель, товарищ майор?
М а й о р. Если не сможете пройти к пункту — производите бомбардировку дорог, прилегающих к Корейской.
С м и р н о в а. Ясно.
К а т я. Разрешите, товарищ майор?
М а й о р. Давайте.
К а т я. Если огневые точки будут бездействовать?
М а й о р. Бомбить район их расположения по последним данным разведки. Вопросы еще есть?
Г о л о с а. Нет. Все ясно.
М а й о р. Товарищи командиры! Идите, ставьте задачу летному составу.
Все встают.
Гвардии лейтенант Ермолаева, останьтесь.
К а т я. Есть.
Все уходят.
М а й о р. Садитесь, товарищ лейтенант. Вам есть специальное задание. Двадцать второго в два ноль-ноль надо произвести посадку в тылу у противника в районе Хомутовская и забрать нашего человека. Выделите опытного летчика, отлично знающего район. Лететь придется без штурмана. Пришлите ко мне через полчаса. Я объясню подробно задачу…
К а т я. Товарищ майор.
М а й о р. Что?
К а т я. Разрешите мне выполнить это задание?.. Это ж мои родные места. Ведь у меня там дом и мать…
М а й о р. Давайте вашу карту. Вылет в час пятнадцать. Пролет линии фронта пять километров южнее станции Глуховская, там ПВО слабее, чем на других участках… Вот в этом лесу партизаны выложат три костра. Здесь при подходе вашего самолета зажгут старт из фонарей… Сядете, заберете человека и обратно. Задание ясно?
К а т я. Ясно, товарищ майор.
М а й о р. Учтите, подходите на убранном газу, чтобы не демаскировать площадку.
К а т я. Ясно.
М а й о р. Все.
К а т я. Разрешите идти, товарищ майор.
М а й о р. Подождите… (Встает и включает радиоприемник, стоящий в углу. Звучит музыка.) До чего же я музыку люблю, ой. Что это такое?
К а т я. Не знаю, товарищ майор. Мне стыдно, но я мало в музыке разбираюсь…
М а й о р. Это Чайковский, Катя, понимаешь? Чайковский. Алексей мой хорошо музыку знает. Помню, когда мы с ним познакомились, мы пошли в концерт в Большой зал консерватории. Начался концерт, мы сидим, слушаем, я на него смотрю, а у него глаза закрыты, и видно — хорошо ему… Тоже Чайковского играли… Потом, когда мы поженились и я уже работала на линии Москва — Новосибирск, я ему там пластинки купила в комиссионном, как раз ту самую вещь, что мы тогда в первый раз слушали… Обрадовался он ужасно… А сейчас пластинки все дома — в Москве, Алексей на Урале, а я здесь… Вот и теперь, когда музыку слушаю, мне кажется, что уж очень он хороший, Чайковский. Война-то нас разбросала, а он музыкой своей опять нас вместе свел… Словно мы и не расставались…
К а т я. Хорошо… Вот вы сейчас говорили, я на вас смотрела и Марину Михайловну вспомнила — Раскову… Так я ее ясно вижу, будто мы с ней опять на Волге… Вообще, когда вспомнишь о тех, кого с нами нет, очень тяжело бывает. У меня в эскадрильи дневник хранится Гали Докутович. Стихи она писала. Я последние строчки помню:
…А ведь жить так хочется, родная,
И в огне так хочется любить.
Даже те, кто нынче умирают, —
Умирают, чтоб народ мог жить!..
М а й о р. Хорошие стихи… «И в огне так хочется любить». Это очень верно…
К а т я. А вот этого как раз я и не понимаю, товарищ майор. Я не понимаю, как сейчас любить. Сейчас вот здесь для любви места нет. Там одна злость.
М а й о р. Вот ведь какая ты, а?..
К а т я. Да уж такая… Я не могу сейчас быть чувствительной… Мы ведь не солдатки, товарищ майор, мы солдаты…
М а й о р. Ну ладно, подожди. Варя Хохлова хороший летчик?
К а т я. Отличный.
М а й о р. Больше всего на свете Варя любит своего Димку и мужа. И вот она летает, бомбит фрица… Ты ее планшет видела?
К а т я. А что?
М а й о р. А ты ее планшет посмотри. Там у нее фотография под целлулоидом. А на фотографии она сама, муж и Димка совсем маленький… Так за что же она воюет? Она и за свою семью воюет, за своего Димку, за свою любовь. А выше любви чувства нет… Поняла?
К а т я. Не знаю…
М а й о р. Говорят, ты своего друга вчера встретила?
К а т я. Да. Мы учились с ним. Очень был хороший парень.
М а й о р. И влюблены были…
К а т я. А это вы откуда знаете?
М а й о р. А я не знаю. Просто я догадываюсь.
К а т я. Может быть. Сейчас, к сожалению, он кое-чего недопонимает. Он вчера говорит: Катя, я останусь с тобой. Он, наверно, думал, я плясать начну, на голове ходить.
М а й о р. Ну, ладно. В общем, он уехал. А ты жди — может, другого человека встретишь, новая любовь придет.
К а т я. Почему новая любовь? Может быть, я его полюблю…
М а й о р. Полюблю! А он-то этого не знает. Если б знал он, ему бы эта надежда жить помогла… и воевать…
К а т я. Он не воюет, товарищ майор.
М а й о р. Как не воюет? А что же он делает?
К а т я. Да так, отдыхает, кажется… А он что, уехал и даже не простился?
М а й о р. Он тебе записку оставил.
К а т я. Да? Где?
М а й о р. Вот. Пожалуйста.
К а т я (сначала про себя, потом вслух). «Катюша, может быть, мы еще с тобой встретимся. Желаю тебе всего хорошего. Увидимся, подарю тебе настоящую зажигалку, а то мне жаль твоих пальцев. Хотя, впрочем, тебе не нужно курить. Не поминай лихом. Передай привет Тосе. Павел».
М а й о р. Хорошее письмо.
К а т я. Ничего… А почему вдруг привет Тосе?
М а й о р. Ага, ревность! Вот это одобряю. Это хорошо.
К а т я. При чем тут ревность? Просто странно.
М а й о р. Иди. Выясняй отношения.
К а т я (улыбается). Есть идти выяснять отношения. (Уходит.)
М а й о р. Дежурный!
Входит Т о с я.
Т о с я. Я вас слушаю, товарищ майор.
М а й о р. Вызывайте машину. Поеду на аэродром.
Т о с я. Есть.
М а й о р. Да, вы там беспокоились о здоровье этого товарища, Катиного приятеля?
Т о с я. А что, товарищ майор?
М а й о р. Все в полном порядке. Товарищ выздоравливает…
Занавес.
ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ
Столовая в квартире Хохловых. Накрыт стол. У стены диван, покрытый ковром. Столик с патефоном. Мягкий свет абажура. На одном из стульев висит гимнастерка с орденами.
Из-за двери, ведущей в спальню, слышен женский голос, напевающий колыбельную песню. В столовую быстро входит Х о х л о в. Он в костюме и в переднике. Хохлов возится у стола.
Х о х л о в. Стол в порядке, Варя. Сразу видно мастера. Овладел женской профессией. Вполне свободно могу в домашние работницы наниматься. Лет через сорок на пенсию выйду, поступлю в хороший дом, кухарить буду, за детьми ходить… (Оглядывает стол, снимает передник и бросает его на спинку стула.) Вот. Это форма мужа… А это… (Берет гимнастерку.) А это форма жены… (Оглянувшись на дверь, ведущую в спальню, набрасывает на себя гимнастерку. Любуется своим отражением в зеркале.) Виктор Васильевич Хохлов, специалист по хлебопечению. (Козыряет своему отражению.) Разрешите представиться, муж фронтовика. Кавалер кавалера двух орденов… (Звонит телефон, Хохлов снимает трубку.) Слушаю. Да. Что же вы задерживаетесь? Давайте…
В дверях спальни появляется В а р в а р а. Она в платье, в туфлях на высоких каблуках. Увидев Хохлова, который ее не замечает, она улыбается и скрывается в спальню.
У нас все готово. Мы вас ждем. Приходите, приходите, Захар Иванович. (Кладет трубку, вешает гимнастерку, подходит к столу и принимается открывать бутылки.) Такую, знаешь, обо мне заботу стали проявлять, просто сил нет… Недавно пришли две женщины проверять бытовые условия, в которых живет семья военнослужащего. Если, говорят, у вас будут трудности, приходите, говорят, к нам, в совет жен. А я говорю, ладно — побреюсь и приду в совет жен.
Из спальни выходит В а р в а р а. Осматривает стол. Подходит к Хохлову и целует его.
В а р в а р а. Витя, клянусь, никогда в жизни не поверила бы, что ты все это можешь сделать.
Х о х л о в. Погоди, еще не то увидишь. Скоро я по совместительству кормилицей работать буду.
В а р в а р а. Сегодня Димка мне твою колыбельную рассказывал. Неужели сам сочинил?
Х о х л о в. Сам.
Звонят. Варя идет открывать дверь. Из прихожей слышны женские голоса. Это пришли Варины подруги: З о я и К л а в а. Они входят.
З о я. Здравствуйте, Виктор Васильевич.
Х о х л о в. Здравствуйте, Зоя. Проходите, пожалуйста. Здравствуйте, Клава. Нашего полку прибыло.
В а р в а р а. Видите стол? Это он.
К л а в а. Ну да? Неужели это вы сами, Виктор Васильевич?
Х о х л о в. Сам. Как вышла замуж за этого товарища, так такая хозяйка стала, просто всем на удивление!
В а р в а р а. Ну ладно, довольно. Весь день сегодня меня разыгрывает.
З о я. До чего платье у тебя миленькое. Знаешь, когда я твою карточку увидела в газете, я подумала — какая же она в платье будет…
К л а в а. А тебе в платье не хуже, Варя, чем в военном… Может, даже лучше.
Х о х л о в. Девочки, а как меня находите, ничего?
В а р в а р а. Ну ладно, ладно.
Х о х л о в. Ты знаешь, Зоечка, я так с чулками мучаюсь, просто сил никаких нет.
З о я (смеется). С ним умрешь, честное слово.
Звонят.
Х о х л о в. Звонят, сейчас откроем. (Быстро уходит.)
К л а в а. Знаешь, Варя, он смеется, смеется, а сам, наверно, переживает, что он в тылу, а ты на фронте.
В а р в а р а. Ты бы прочитала, какие он мне письма пишет.
Входит Х о х л о в, за ним З а х а р И в а н о в и ч — директор хлебозавода и Г р и ш а — товарищ Хохлова.
З а х а р И в а н о в и ч. Здравствуйте, Варя.
В а р в а р а. Здравствуйте, Захар Иванович. Здравствуйте, Гриша. Проходите.
З а х а р И в а н о в и ч. О, вы какая. А я думал, вы в военном.
В а р в а р а. У меня отпуска-то один день. И то случайно. В армию прилетела, в командировку. Одела, думаю — надо посмотреть, какая я в платье.
К л а в а. Идет ей платье, правда, Захар Иванович?
З а х а р И в а н о в и ч. Идет. Кажется даже, что вроде нигде и не снимала. Мне вообще, знаете, удивительно женщину в военном видеть.
Х о х л о в. Что, Гриша, молчишь? Удивляешься?
Г р и ш а. Да, честно сказать, удивляюсь. Ведь это ваша гимнастерка?
В а р в а р а. Моя.
Г р и ш а. И два ордена…
Х о х л о в. К третьему представлена. Ясно?
Г р и ш а. Ну да?
В а р в а р а. Ну хватит, довольно. Давайте за стол садиться.
Все усаживаются.
Х о х л о в (с бутылкой). Кому что? Мужчины будут пить водку, а мы, женщины, вино.
З а х а р И в а н о в и ч. А-а-а! Заело Хохлова! Ну, позвольте, уж я скажу тост. Давайте поднимем этот бокал за славных наших советских женщин, за дорогих наших подруг, которые, не жалея сил своих и самой жизни, беспощадно бьют врага. Выпьем за их любовь к нашей Родине, за их смелость, за их красоту!
В а р в а р а. Хорошо вы сказали, Захар Иванович. Спасибо.
Х о х л о в. Каков студень, орлы?
З а х а р И в а н о в и ч. Замечательный студень. Слушай, Виктор Васильевич, ты, может, шефом пойдешь в заводскую столовую?
Х о х л о в. А что же, пожалуйста.
В а р в а р а. Кушайте, кушайте… Вы чего себе ничего не кладете?
Г р и ш а. Спасибо.
З о я. Ты знаешь, Варя, я так рада, что ты приехала, честное слово, прямо ужасно рада.
В а р в а р а. И я рада.
З о я. А тебе не чудно, что я все такая же, что я все время в платье, что я все время в бухгалтерии работаю?..
В а р в а р а. А как же иначе? Думаешь, все должны воевать?
Х о х л о в. Зоя! Мы в тылу тоже воюем. Мне Варя с фронта так написала: «Каждая буханка, которую выпускает твой завод, это — снаряд».
З а х а р И в а н о в и ч. Вот это правильно.
З о я. Подождите. Я сейчас тост скажу. Налейте все вина. У всех есть? Ну вот, слушайте. Давайте выпьем за нас, за девушек, которые в тылу и которые на фронте. И что бы кругом ни было, какие трудности или опасности, чтоб мы всегда были сильными, веселыми и… в общем, женственными. Чтоб нас любили и помнили. Все.
Х о х л о в (чокнувшись). Если б я мог немцам этот тост сказать, я бы так сказал: за милых женщин, прекрасных женщин, бомбивших вас хотя бы раз!
З а х а р И в а н о в и ч. Вот это сказал! Ну, будем здоровы.
Х о х л о в. Слушай, Захар Иванович, смех смехом, а я тебе так скажу. Я в войну не играю. Ты сам знаешь, что мое место там. Мне необязательно на строевую должность. Я могу по интендантской линии. Так?
К л а в а. Ну вот, пошли деловые разговоры. Давайте лучше потанцуем. (Встает и заводит патефон. Звучит танго.) Пошли, Захар Иванович, танцевать.
З а х а р И в а н о в и ч. Видишь, отрывают. (Встает и танцует с Клавой.)
Г р и ш а (Варваре). Разрешите вас пригласить?
В а р в а р а. Да уж я не знаю. Я, наверно, разучилась. Я даже забыла, когда я в последний раз танцевала.
Они танцуют.
З о я. Ну, что же, Виктор Васильевич, пошли?
Х о х л о в. Попробуем.
Танцуют.
(Захару Ивановичу в танце). Во-первых, в армии есть походные хлебопекарни. Это тебе известно?
З а х а р И в а н о в и ч. Ну, известно.
Х о х л о в. Во-вторых, там нужны специалисты.
З о я. Опять хлебопекарня? Вы музыку лучше слушайте и танцуйте, а то вы все время сбиваетесь и на ноги наступаете…
Х о х л о в. Виноват, Зоечка, виноват. (Танцуя рядом с Захаром Ивановичем.) Думаешь, они там полностью кадрами обеспечены?
З а х а р И в а н о в и ч. Думаю, что обеспечены. Эта как пластинка называется?
К л а в а. Это танго «Не уходи, побудь со мною».
Х о х л о в. Ну, как же, Захар Иванович?
З а х а р И в а н о в и ч (поет). «Не уходи. Побудь со мною…»
Х о х л о в. Захар Иванович, возьмите у меня бронь и скажите — желаю удачи, товарищ Хохлов…
З о я. Ой, опять на ногу наступили!
Х о х л о в. Виноват, Зоя. (Захару Ивановичу.) Скажите — действуйте, товарищ Хохлов, воюйте.
З а х а р И в а н о в и ч. Все это очень хорошо. Но боюсь, что это дело не выйдет.
Х о х л о в. Ладно. Вот одену эту гимнастерку и убегу ночью на фронт.
З а х а р И в а н о в и ч. А Димка куда денется? Кто Димку качать будет?
Все смеются. Пластинка кончается.
В а р в а р а. Вы знаете, Виктор замечательную колыбельную песню сочинил.
Х о х л о в. Ладно, ладно, довольно.
В а р в а р а. Вот слушайте: «Спи, малютка, будь спокоен, наша мама храбрый воин, бьет врагов она в бою, баю-баюшки-баю…»
Все аплодируют. Хохлов мрачно раскланивается.
З а х а р И в а н о в и ч. Толково написал: «Бьет врагов она в бою. Баю-баюшки-баю…» Замечательно. И главное — политически правильно.
Х о х л о в. Что же будет, Захар Иванович?
З а х а р И в а н о в и ч. Спи, малютка, будь спокоен!..
Г р и ш а. Клава, погодите заводить патефон. У меня имеется предложение.
К л а в а. Что? Опять тост?
Г р и ш а. Нет. Не тост. Давайте попросим хозяйку что-нибудь нам рассказать из свой боевой жизни.
З о я (аплодирует). Правильно! Правильно! Пусть Варя расскажет.
В а р в а р а. Ну вот, здравствуйте. Вы пришли в гости, пришли ужинать, а я вам буду тут рассказывать…
Г р и ш а. Вы знаете, ужинаем мы каждый вечер, а таких женщин, как вы, встречаем очень редко, так что вы уж не отказывайтесь.
Х о х л о в. Я вам могу Варины письма прочитать. У меня их сто тридцать две штуки.
Г р и ш а. Нет, письма эти личные.
Х о х л о в. Там такие эпизоды есть, чудак.
К л а в а. Варя, что это за подушечка? Я у тебя раньше ее не видела. (Хохлову.) Неужели это вы, Виктор Васильевич, вышивали?
Х о х л о в. Если он меня еще полгода не разбронирует и не пошлет на фронт, я такие подушки буду вышивать, что будь здоров!
В а р в а р а. Нет. Это не он. Это я вышивала.
К л а в а. Что? Неужели там?
В а р в а р а. Там… Днем-то ведь есть время свободное. Кто вышивает, кто письма пишет, кто книгу читает. Кто что…
З а х а р И в а н о в и ч. Вы смотрите, что делается на фронтах Отечественной войны! А? Нет, я чувствую, что тебя действительно надо на фронт посылать.
Х о х л о в. Вот это правильно.
З а х а р И в а н о в и ч. Приедешь на фронт, вышивать будешь.
Х о х л о в. Все шутите, Захар Иванович?
Г р и ш а. Товарищи, давайте послушаем хозяйку.
З о я. Да, да, Варя… рассказывай, рассказывай.
В а р в а р а. Да я уж и не знаю, честное слово, что рассказывать?..
Г р и ш а. Какой-нибудь эпизод…
В а р в а р а. Ну, я не знаю… Рассказать вам, как я бомбила дом номер семь?..
З а х а р И в а н о в и ч. Интересно. Расскажите.
В а р в а р а. Ну ладно, слушайте. Это было в апреле, кажется, мы тогда больше по дорогам бомбили. Немец уходил. В ту ночь двум экипажам дали специальное задание. В одной станице должно было ночью происходить какое-то собрание у фрицев. В общем, показали нам на карте эту площадь и квадрат дома. Надо было ударить точно и внезапно. Набрали мы с Тосей высоту. Тося со мной штурманом летала. Она со мной и сюда сегодня прилетела, обещала зайти, попозже… Ну, набрали мы высоту и пошли на цель. Дом номер семь — он так на карте был обозначен. Ну, подошли мы, я газ убрала и втихую, на планировании, стала этот домик искать. Знаете, как в песне: «Где эта улица, где этот дом?..» Ну, нашли. Ночь лунная была, дом белый, черепицей крытый, хорошо видно… Саб бросать не стали, чтобы фрицы раньше времени не разбежались…
З а х а р И в а н о в и ч. Это что ж такое саб?..
В а р в а р а. Это светящаяся авиационная бомба. Висит и светит, как люстра. Да. Ну, Тося отбомбилась… Тут фрицы, те, что уцелели, забегали, и такая пошла стрельба. Из всего стреляли. Даже, наверно, из пистолетов… Мы с Тосей жалели, что подробно рассмотреть не успели… А девушка одна, что после нас летала, говорила, что в дом попали точно. В общем, возили бомбу с доставкой на дом. Вот и вся история.
Г р и ш а. Замечательно.
Х о х л о в. Какова супруга?
З а х а р И в а н о в и ч. Супруга у тебя знаменитая.
Х о х л о в. А ты мне скажи, может это мужчина спокойно слушать?
Слышен звонок. Хохлов выходит.
В а р в а р а. Это, наверно, Тося. Налейте вина. Мы ее сейчас встретим.
Не раздеваясь, входит Т о с я. Ее встречают аплодисментами. Тося, едва улыбнувшись, кивает.
Т о с я. Здравствуйте… Варя, можно тебя на минуточку.
Варвара встревоженно идет за Тосей в прихожую.
З а х а р И в а н о в и ч. Видели как? (Встает и пускает патефон. Звучит быстрый фокстрот.) Не иначе — военная тайна!
Входит В а р в а р а, берет гимнастерку и проходит в спальню. Хохлов идет за ней. Т о с я стоит на пороге.
Вы к столу проходите. Закусите чего-нибудь. Куда вы?
Т о с я. Спасибо… Мне ничего не хочется.
Выходит В а р в а р а. Она уже в реглане и в сапогах. Хохлов стоит на пороге спальни. Варвара пожимает всем руки.
В а р в а р а. Вы меня извините… Кушайте, пейте… А мне надо. У нас в полку несчастье случилось, Катя Ермолаева — лучшая летчица нашего полка, погибла… Она не вернулась с задания…
Варвара и Тося уходят. Захар Иванович останавливает патефон.
Пауза.
Занавес.
Комната в домике Кати в городке по другую сторону фронта. Обстановка очень скромная. Маленький старомодный буфетик, стол, сундук в углу. В правой части — кровать за занавеской. На стене несколько фотографий. Горит коптилка. За столом сидят две женщины — А н н а И в а н о в н а — мать Кати и Г л а ш а — ее соседка и сверстница. Женщины пьют чай из большого, видавшего виды чайника.
А н н а И в а н о в н а. И без того уж беспокойно, а после взрывов-то этих еще страшней стало.
Г л а ш а. А ты взрывы-то слышала? Прямо средь ночи как ахнет. Один, другой, третий…
А н н а И в а н о в н а. И близко, видать, совсем.
Г л а ш а. Ну да, у Сетищева. Мост подорвали.
А н н а И в а н о в н а. Я улицей шла, видела — немцы объявления понаклеили. Дескать, если виновные не объявятся, кто эти взрывы-то учинил, то народу соберут сто человек и расстреляют…
Г л а ш а. Объявятся им виновные, держи карман шире. Да они и ждать не стали. По лесам, к Малому хутору — по всем местам на машинах разъехались, партизан ищут…
А н н а И в а н о в н а. Я смотрю, для них партизаны все равно что армия. Боятся они их. А в народе вон уж поговаривают, что дело-то немецкое швах…
Г л а ш а. Уж это ты никак не по-нашему сказала — швах.
А н н а И в а н о в н а. Тьфу! Да пропади они, немецкие эти слова, да и сами они… Чайку-то еще выпьешь?
Г л а ш а. Спасибо. Он и чаем-то зовется, что из чайника налит. Я уж и цвет-то чая забыла, как его пьют, да еще с сахаром…
А н н а И в а н о в н а. У меня Катя чай пила. Бывало, положит четыре куска и тянет… Я говорю: «Катя, и как ты такой сладкий пьешь?» А она отвечает: «Я, — говорит, — мама, очень сладкое люблю».
Г л а ш а. Ну чего ж, Аня, плакать-то. Всего не оплачешь…
А н н а И в а н о в н а. Да ведь одна у меня дочка-то… И не судьба мне увидать ее до самой смерти. Как война-то началась, она и ушла с техникума в этот вот, в аэроклуб… После в полк записалась. Часто писала. Все пишет: мамочка, не волнуйся. (Идет куда-то в угол и вынимает связанную шнурком пачку Катиных писем.) Вот пишет: «Дорогая мамочка! Ты можешь мною гордиться. Мое желание исполнилось. Меня записали в авиаполк. Теперь я буду летать и буду нести на своих крыльях смерть ненавистному, проклятому врагу… Привет тебе от моих боевых подруг Вари Хохловой, Тоси Говорковой, а также от командира полка Евдокии Матвеевны Воронцовой… Целую тебя крепко-крепко, твоя Катька». Вот.
Г л а ш а. Война-то ведь не закончилась. Еще гляди, бог даст, и увидитесь…
А н н а И в а н о в н а. Немец-то, если его погонят отсюда, ведь он народ угонять станет… За собой людей потащит, на каторгу…
Г л а ш а. В лес уйти можно, укрыться… Ну я пойду, Аня, а то патрули…
А н н а И в а н о в н а. Да ведь и идти-то тебе через дорогу…
Г л а ш а. Все равно пойду… Ты не расстраивайся, свое здоровье береги, она еще, гляди, жизнь, вернется. (Закутавшись в платок, выходит.)
Анна Ивановна закрывает за ней дверь, подходит к столу и, склонившись над коптилкой, принимается перечитывать Катины письма. Она беззвучно шевелит губами и покачивает головой. Кончив читать, она прячет письма на прежнее место и начинает разбирать постель. Постелив постель, она гасит коптилку и ложится. Неожиданно раздается тихий стук в дверь. Анна Ивановна встает в темноте и подходит к двери.
А н н а И в а н о в н а. Кто там?
Стук повторяется.
Кто там?
Г о л о с. Откройте, мамаша, свои…
Лязгает запор, и на пороге появляется фигура. Вспыхивает луч карманного фонаря. Теперь мы видим вошедшего. Это молодой п а р е н ь в полукрестьянской одежде.
П а р е н ь. Есть кто еще?
А н н а И в а н о в н а. Никого… А вы кто такой?..
П а р е н ь. Сейчас, мамаша, минуточку… (В дверь.) Давайте сюда…
Анна Ивановна зажигает коптилку. Становится чуть светлей.
Г о л о с. Гаси фонарик, Антон…
В комнату входит человек. На нем ватник, сапоги, шапка. Давно не бритое лицо, простые железные очки. Мы узнаем П а в л а. Он вносит на руках К а т ю. Она без сознания. На ней комбинезон, унты, шлем, пистолет на поясе.
А н н а И в а н о в н а (еще не узнав дочери). Это что ж такое? Что же это, а?
Павел несет Катю на постель и укладывает ее. Возвращается.
П а в е л. Вас, кажется, Анной Ивановной звать, так ведь?
А н н а И в а н о в н а. Анна Ивановна…
П а в е л (берет ее за плечи). Анна Ивановна, это Катя… Это ваша дочь…
А н н а И в а н о в н а (кричит). Что?.. (И сразу шепотом.) Что? Ты что сказал-то? (Бросается к дочери. Смотрит ей в лицо и падает на колени. Плечи ее трясутся от рыданий.)
П а в е л. Анна Ивановна, успокойтесь… (Парню.) Иди. Я сам приду.
Парень уходит.
А н н а И в а н о в н а. Катя… Катенька моя… дочка… Катя… Это что же…
П а в е л. Прежде всего ее раздеть надо и свое чего-нибудь надеть. Быстро.
Анна Ивановна задергивает занавеску. Слышен ее прерывистый голос и плач: «Дочка ты моя… Катенька… Что же это… Катя…»
Быстрей.
Анна Ивановна выносит Катину одежду.
(Скатывает одежду в узел.) Дайте ей что-нибудь ваше.
А н н а И в а н о в н а. Да у ней и свое ведь есть.
П а в е л. Выбирайте что похуже.
А н н а И в а н о в н а. Почему похуже?..
П а в е л. Вы меня слушайте и делайте, как я говорю.
Анна Ивановна проходит за занавеску.
К а т я (в бреду). Тося… Еще что… за новости… Болит… Люба… От винта… О-о…
А н н а И в а н о в н а. Ведь умирает она… Катя умирает… (Отдергивает занавеску.)
П а в е л. Ничего. Ничего. Все будет хорошо. Она сильно ушиблась при посадке.
К а т я. Никому… Зачем… зачем… вон прожектор… Не надо.
А н н а И в а н о в н а. Это как же она здесь?.. Откуда?..
П а в е л. Она вам сама все расскажет. Полежит у вас, поправится… А потом за ней придут.
А н н а И в а н о в н а. Кто придет?.. Немцы?..
П а в е л. Да не немцы. Наши придут, русские.
А н н а И в а н о в н а. О господи…
П а в е л. Анна Ивановна, слушайте меня внимательно. Ни одна душа об этом не должна знать. Ни соседям, ни соседкам, никому ни слова! Слышите? Никому!..
К а т я. Пустите… я сама… куда…
П а в е л. Одежду, весь этот узел, надо сжечь. Вот документы, ордена, пистолет. Уберите в самое тайное место. Когда очнется, скажете, куда спрятали.
А н н а И в а н о в н а. Ладно… Ладно… (Уносит вещи).
Павел склоняется над Катей. Он с тревогой вглядывается в ее лицо.
П а в е л. Надо ж так случиться!..
К а т я. Не буду… Не буду… Куда…
П а в е л. Упрямая. И сейчас упрямая… Посидите с ней, Анна Ивановна.
Анна Ивановна садится на кровать. Павел встает. Он вытирает рукой лоб. Видимо, он смертельно устал. Он проходит в центр комнаты и замечает на стене большое групповое фото. Он снимает его со стены и рассматривает.
Выпуск школы-семилетки… Интересная фотография. О! И я здесь, между прочим, красуюсь… Ничего вид, глуповат, конечно, малость, но ничего. Приятная память. (Вешает фотографию на место. В дверь стучат. Быстро хватает узел с Катиным обмундированием и сует его под кровать. Проходя мимо Анны Ивановны, тихо говорит.) Спокойно, только спокойно. Это ваша больная дочь. Лихорадка у нее. (Прячется в соседней комнате. Уходя, вынимает финский нож.)
В дверь снова стучат. Анна Ивановна идет к двери.
А н н а И в а н о в н а. Кто там?
Г о л о с. Полицай. Отворяй!
Она открывает. На пороге стоит человек лет сорока в поддевке, в башмаках, в ушанке, с немецким автоматом в руках.
П о л и ц а й. Почему долго не отворяла?
А н н а И в а н о в н а. Извиняемся.
П о л и ц а й. Почему средь ночи лампа горит?
А н н а И в а н о в н а. Да ведь вам отворять зажгла, господин полицай.
П о л и ц а й (оглядывается). Чужих людей не видела? Только не бреши, а то сейчас тебя с автомата.
А н н а И в а н о в н а. Да ведь они откуда же у нас, чужие-то люди?.. Это что ж, сбежал кто, ищете, господин полицай?..
П о л и ц а й. Тут давеча самолет русский подломился. Упал… А тебе все знать надо?..
А н н а И в а н о в н а. Да ведь мы что ж…
П о л и ц а й. Самолет сгорел, а летчика не нашли. Скрылся летчик… Немцы кругом ходят, ищут… Все тебе знать надо…
К а т я. Я сама… я сама…
П о л и ц а й (подходит, отдергивает занавеску). Кто такая?
А н н а И в а н о в н а. Дочка… Хворая лежит… Лихорадка у ней. Почти что неделю мается… Горит вся…
Полицай рассматривает Катю. Катя шевелится, и кажется, что она сейчас откроет глаза.
П о л и ц а й. Тиф у ей… Тиф…
А н н а И в а н о в н а. Возможная вещь, что и тиф.
Полицай обходит комнату. Открывает сундук. Тыкает туда автоматом. Подходит к кровати. Шарит ногой. Что-то нащупал.
П о л и ц а й. Это чего там?
А н н а И в а н о в н а. Да белье грязное, постирать собрала…
П о л и ц а й (идет к двери и, задержавшись на пороге, говорит). Тиф. Не иначе — помрет скоро…
Он уходит. Анна Ивановна запирает дверь. Выходит П а в е л.
А н н а И в а н о в н а. Думала — смерть пришла…
П а в е л. Замечательно все разыграли, как по нотам… А этот-то холуй здешний?
А н н а И в а н о в н а. Нет… Не иначе как с ними пришел…
П а в е л. В медицине тоже разбирается… «тиф у ней». Сволочь! (Подходит к кровати. Некоторое время смотрит на Катю. Достает из-под кровати узел.) Сожгите его. Как можно быстрей… А Катю берегите. За ней обязательно придут. Ну, до свидания…
А н н а И в а н о в н а. Куда ж вы уходите? Ведь поймают вас.
П а в е л. Ничего.
А н н а И в а н о в н а. Свежо на улице. Ночь.
П а в е л. Ничего.
А н н а И в а н о в н а. Погодите. (Роется в сундуке и достает синий в клеточку шарф.) Нате вот, наденьте.
П а в е л. Ну что же, спасибо.
А н н а И в а н о в н а. Звать-то вас как, милый человек?
П а в е л. Петром. Петр я.
А н н а И в а н о в н а. Уж я и не знаю, спасибо вам сказать или как… (Обнимает его и целует в лоб.) Счастливо… (Крестит его.)
Павел выходит. Анна Ивановна провожает его за дверь. Пауза. Катя открывает глаза. Приподнимается на локтях.
К а т я. А?.. Что это?
Входит А н н а И в а н о в н а. Она бросается к дочери. Сильный стук в дверь. Катя ложится… Мать идет к дверям.
А н н а И в а н о в н а. Больная ты. Лихорадка у тебя. Лежи.
Она открывает дверь. На пороге появляются два н е м е ц к и х с о л д а т а. Они оглядываются по сторонам. Анна Ивановна медленно отступает.
Занавес.
Общежитие летчиц. Большая горница — светлая и просторная. У стен невысокие нары, на них ряды аккуратных постелей. На каждой три-четыре подушечки. Вышивки. Здесь опрятно и совсем не по-фронтовому уютно. На стенах висят шлемы, планшеты. На окнах занавески из крашеной марли. В углу висит гитара. В центре — большое фото Кати — обложка «Огонька», обрамленное печальной зеленью.
На нарах сидит Т о с я. Она разговаривает с С у в о р и н ы м. В углу примостилась Т о к а р е в а. Она что-то вышивает.
Т о с я. …Вот не могу и не могу… Не могу я себе представить, что Кати нет с нами… Вы ее мало знаете, Сергей Николаевич, а ведь я больше двух лет вместе с ней провоевала… Мы с ней знаете сколько всего видели, Сергей Николаевич. Вот я никогда не забуду. Помнишь, Нина, когда мы на Крымскую ходили?
Т о к а р е в а. Конечно, помню…
Т о с я. Я тогда с Катей летала, штурманом… Помню — зашли на цель, вдруг пулеметная очередь с воздуха. Мотор сразу заглох. Я отбомбилась, а мотор перестал работать. Я ракетой выстрелила, чтобы землю увидеть… В общем, приземлились мы, а нас, наверно, заметили и начали с земли обстреливать. Мы из машины выскочили, взяли документы и поползли. Часам к четырем утра выбрались на поле, а оно все время обстреливается наугад. Мы ползем, а Катя пистолет достает и говорит: «Тося, у меня обойма пустая». Я смотрю свой, вижу, все в порядке — с патронами. Ползем, вдруг болото, кусты маленькие. Только мы к кустам — вдруг откуда-то очередь из автомата… Бросились мы в сторону, где кусты побольше… Сели мы там и просидели до самого рассвета. Как раз Первое мая наступило сорок третьего года. Катя говорит: «Тося, а раньше-то мы Первое мая по-другому встречали. Ты, — говорит, — думала в мае сорок первого, что через два года в болоте сидеть будешь, а?..» Сидим мы с ней и, верите, Сергей Николаевич, сидим и смеемся. Вспоминаем, как сели, как ползли…
С у в о р и н. Боже ты мой!.. Как же вы еще смеяться могли?
Т о с я. Не знаю. В общем, поползли дальше. Ползем, о своих думаем, как они там… Так целый день и ночь опять. Так до леса доползли. Это второго мая было. А у Кати второго день рождения. Я у себя в комбинезоне семь семечек нашла. Я вам забыла сказать, что мы не ели ничего… Я Катю поздравила, поцеловались мы и дальше пошли. Впереди Катя, а сзади я с пистолетом… Тогда Катя говорит: «Тося, а если фрицы?» Я даже ответить не успела, она сама говорит. «Если, — говорит, — фрицы нас увидят, из пистолета мне в затылок стреляй… В общем, сначала меня, а потом себя…»
Токарева закрывает лицо руками.
Нина!.. Перестань, слышишь?
С у в о р и н. Тяжело это слушать…
Т о с я. Тяжело?.. А ведь это было, Сергей Николаевич… Так мы с Катей и договорились, сначала ее, а потом себя, только не к немцам в плен… Идем мы так, идем. Вдруг Катя ко мне поворачивается и говорит: «А ведь ты меня не убьешь, Тося. Я знаю, ты меня не убьешь…» А я говорю: «Как тебе не стыдно? Ты ведь знаешь, как я тебя люблю. Я тебя больше всех на свете люблю. Я тебя обязательно убью, обязательно…» В общем, шли мы, видим большое дерево. Катя говорит: «Полезай, посмотри, что видно». Только я влезла, слышу голос Кати: «Стой! Стрелять буду», а пистолет у нее без патронов. Я смотрю — военный идет в погонах, а на погонах кресты. Тут я чуть с дерева не свалилась. Вдруг слышу, он говорит: «Ну-ка, девушка, убери пушку», по русски говорит. Я опять смотрю, а у него не кресты. Это у него артиллерийские значки — пушки перекрещенные… Привел нас артиллерист в свою часть. Накормили нас, а мы скорей домой рвемся. На попутных машинах добрались до станицы. На базаре семечек купили, стаканов десять… Не знаю, почему мы так много купили… К вечеру добрались к себе. Нас увидели — все вскочили, целуют, обнимают, плачут. Майор пришла, говорит: дорогие вы мои — и тоже расплакалась. Тут уж и я заплакала, и Катя, и такое пошло…
С у в о р и н. Успокойтесь, ведь еще, может, обойдется. Все будет хорошо.
Т о с я. Нас не надо утешать, Сергей Николаевич. Мы уже большие.
С у в о р и н. А почему вы думаете, что я вас утешаю? Может быть, я больше себя утешаю?
Т о к а р е в а. У меня смешно было. За мной один человек ухаживал. Ну, как ухаживал? Не ухаживал, конечно, а любил просто. И сейчас любит. Он на штурмовике летает, на «ИЛе». Сережей его зовут. Они тут стоят недалеко, в восемнадцати километрах. Он всегда над нашим аэродромом проходит, в мою честь виражит или пикирует. А знаете, от штурмовика гром какой! Вот как-то мы лежим, у нас личное время — отдыхаем, а он над нами: у-у-у — и прошел… А Катя засмеялась и говорит: «Нинка, он тебя, — говорит, — когда-нибудь так ветром сдует, и улетишь ты неизвестно куда, жертва любви…»
Т о с я. Рассказывать много можно, Сергей Николаевич. Вы запомните, что мы вам рассказали, и напишите о Кате в газету или в книгу, куда лучше… А сейчас извините нас, Сергей Николаевич. У нас занятия штурманов будут. Нам идти надо.
С у в о р и н (встает). Пожалуйста, пожалуйста. Я понимаю.
Все выходят.
Некоторое время сцена пуста. Из левой двери появляется К а т я. Она в юбке, кофточке, платке, в деревенских башмаках, с узелком в руках. Она оглядывается. Замечает свою фотографию, обрамленную зеленью.
К а т я. Вот как… Мне уж и венок сделали. (Неожиданно начинает утирать слезы.) «Ты ушла от нас, боевая подруга!» А я не ушла, я домой вернулась… Хорошие слова, наверно, обо мне говорили… (Достает из чемоданчика под нарами гимнастерку, надевает ее поверх кофточки.) «Вот оно, перед нами, ее красивое лицо, ее синие глаза…» А я, может, не хочу, чтобы у меня были синие глаза… Я хочу… чтоб стальные глаза…
В дверях справа появляется В е т р о в а. Ахнув и всплеснув руками, она скрывается. Через несколько мгновений с криком, визгом, со слезами врываются девушки — Т о с я, В а р в а р а, Т о к а р е в а, В е т р о в а, С м и р н о в а. Кто-то прибежал в одном унте, кто-то в наполовину надетом комбинезоне. Объятия, слезы, голоса.
— Катя! Катенька!
— Катя вернулась! Ермолаева!
— Девочки, девочки, Катя дома!
— Нина! Катя пришла!
Катя обнимает подруг. А девушки плачут, обнимают друг друга и снова бросаются к Кате. Входит С у в о р и н. Тося бросается к нему.
Т о с я. Сергей Николаевич! Катя пришла. Смотрите, кто пришел? Катя наша пришла!
С у в о р и н (взволнован). Позвольте уж мне, как самому старшему. (Целует Катю.) Девочка вы моя дорогая… Небесное создание… (Вытирает слезы.)
Т о с я. Катя, Катя, смотри! Писатель тоже плачет, беллетрист, прозаик… Все плачут. Почему ты не плачешь?
К а т я. И я плачу, Тося.
Т о с я. Пожалуйста, плачь. Все плачут.
К а т я. Тося, а где майор? Где начальник штаба?
Т о с я. Они на аэродроме. Они скоро приедут.
В а р в а р а. Я на тебя смотрю и не верю. Неужели это ты?
К а т я. Это я, Варя. Честное слово, я.
Т о к а р е в а. Совсем живая… Как была!
К а т я. Ну уж не как была. Смотри, обмундирование…
В а р в а р а. Через фронт перешла?
К а т я. Да.
В а р в а р а. Помогли?
К а т я. Партизаны помогли… Девочки, я дома была… Я маму видела…
В а р в а р а. Нет, ты подожди. Ты все расскажи. По порядку.
Т о с я. Катя, ты, наверно, голодная. Пошли в столовую.
К а т я. Нет. Я сыта. Меня кормили.
Т о с я. Ну, тогда рассказывай. Все рассказывай…
К а т я. Ну, садитесь все…
Все усаживаются вокруг Кати. Она сидит в центре под самым своим портретом.
С у в о р и н. Вы уж и мне разрешите.
К а т я. Конечно, Сергей Николаевич, садитесь.
Т о с я. Ну, рассказывай, рассказывай.
К а т я. Как все было?.. Ну, миновала линию фронта благополучно. До места посадки осталось минут десять. Вдруг по самолету луч, потом второй, третий. Схватили и повели. Зенитчики сразу открыли обстрел. Кругом начали рваться снаряды… Я стала маневрировать по курсу… Вдруг самолет резко подбросило, и я почувствовала, как его начало лихорадочно, прямо трясти… У меня сразу мысль — разбит винт… Ну, я выключила зажигание и перешла на пологое планирование. Смотрю — прожектора выключились, зенитки замолчали. Кругом такая тишина, я даже слышу, как сердце бьется…
Т о с я. Ой, Катя, я не могу.
В а р в а р а. Погоди. Ну, ну?..
К а т я. Да… Ну высота была еще тысяча двести. Район я хорошо знала — ведь это мои места, родные. Оврагов там полно. Ну, думаю, теперь как земля встретит…
В дверях, никем не замеченный, появляется П а в е л. Он снова выбрит, опрятен. Он такой же, каким мы его видели в полку. Он задерживается на пороге.
Смотрю на высотометр — стрелка идет к нулю… (Замечает его.) Павел!..
Все оборачиваются. Тося прыгает с нар и, бросившись к Павлу, в порыве радостного волнения неожиданно целует его.
Т о с я. Смотрите! Вот она… Ой! Катя (Тосе.) Я рассказываю, а ты целуешься… Странно… Здравствуй, Павел!
Он подходит к Кате. Он кажется очень спокойным.
П а в е л. Здравствуй, Катя… Здравствуй…
Т о с я. Господи, да поцелуйтесь, же.
П а в е л. А что случилось?
Т о с я. Девочки, он ничего не знает… Смотрите! (Указывает на Катино фото, обрамленное зеленью, вскакивает и бросает ветки.) Вот. Мы думали, что она погибла. А она жива. Ее там подбили. Она фронт перешла…
П а в е л. Фронт перешла? Это как фронт перешла?
В а р в а р а. Подождите. Она все расскажет.
К а т я. Сядь, Павел. Вот сюда…
Он садится.
Да… Ну, смотрю я на высотомер, стрелка идет к нулю. Вот уже остается пятьдесят метров. Приземлилась я и не успела еще удивиться, что мягко села, сразу чувствую правый крен, глубже и глубже… Потом треск, а дальше уж я и ничего не помню. Потом мне рассказали, что правое колесо попало в овражек и самолет перевернуло кверху колесами.
В а р в а р а. Это кто ж тебе рассказал?
К а т я. Партизаны… Вот сейчас слушайте. Слушай, Павел. Сейчас будет самое интересное. Ты сейчас удивишься…
П а в е л. Ну-ну?..
К а т я. Подобрали меня партизаны. Я без сознания. Это уж я потом все узнала. Отнесли меня домой. Там переодели в гражданское, и я лежала как больная дочка мамина. В первую же ночь немцы пришли. Летчика они искали. Они, конечно, не знали, что летчик — летчица… Немец один, противный, руки потные, меня за лицо взял, все рассматривал… Потом чего-то сказал второму по-немецки. Я немножко поняла, что я грязная… А я лежу и думаю: ну и слава богу, что я грязная… В общем, немцы ушли. Ну я отлежалась, потом за мной ночью партизаны пришли и вот провели сюда, через фронт…
П а в е л. Ну и как?
К а т я. Что?
П а в е л. Ну, как провели?
К а т я. А? Хорошо. Все благополучно. Но интересно-то не это. Интересно другое.
Т о с я. Чего другое? Говори скорей.
К а т я. Домой меня принес человек, а когда я без сознания лежала, он со стены фото снял, знаешь этот групповой снимок, выпуск нашей семилетки, себя на этом снимке нашел и говорит маме: и я, говорит, здесь красуюсь. А мама говорит: «А как вас звать?» А он говорит: «Меня звать Петром».
П а в е л. Петром? Это какой же Петр?
Т о с я. Ой, девочки, как интересно…
К а т я. Вот слушай. Человек пришел… Принес меня, позаботился и ушел, как в художественной литературе. Загадочно…
П а в е л. Скажи пожалуйста, романтика.
К а т я. А чего ты улыбаешься? Ты зря улыбаешься…
Т о с я. Вы зря улыбаетесь.
К а т я. Ведь это хорошо как. И красиво, правда?..
П а в е л. Ничего…
К а т я. Ты считаешь, что это ничего?.. Я взяла фотографию и стала гадать — какой же это может быть Петр… Думаю — Звонков. Потом вспоминаю — нет. Он на Северо-Западном. Потом думаю — Шаповалов. Опять — нет. Он на Урале. Тогда у меня остается один Петр, один Петя. Петр Иванов. Ты понимаешь?
П а в е л. Петька Иванов? Да кто ж его знает?.. Ведь он, помнится, в школе тихий был, прилежный…
К а т я. Ну и что ж?.. Ты-то ведь в школе озорник был, стекло в учительской разбил… А вот видишь. Все в жизни меняется…
С у в о р и н. А это случается, поверьте мне. Растет мальчик этакий флегматик, нюня, а потом проходит срок, мальчик начинает бриться и совершать невероятные подвиги. Так бывает.
К а т я. Сергей Николаевич прав.
В а р в а р а. Правильно. Еще говорят: в тихом омуте черти водятся.
П а в е л. Не знаю. Возможно.
К а т я. А ты спрячь самолюбие на минуточку и подумай: способен Петя Иванов на такую историю?..
П а в е л. Я вам так скажу. Я сперва сомневался, но Сергей Николаевич сказал убедительно. Действительно, человек тихий-тихий, а оказывается не тихий… Это уже интересно.
К а т я. Павел. Паша, миленький. Как бы его найти, Петю?.. Хоть бы встретить его, обнять, хоть бы простое «спасибо» сказать ему!
Т о с я. Знаете, девочки, даже я и то, может быть, его бы поцеловала!
К а т я. Ну тебя! Ты какая-то дежурная поцелуйщица.
Т о с я. А он ничего, этот Петя?
К а т я. Как ты считаешь, Павел, ничего он?
П а в е л. Да как вам сказать? Ничего, в общем. Это, конечно, не Абрикосов. Но вообще ничего. Мне лично не очень нравится.
К а т я. А ты ревнуешь, Павлик. Сознайся, ревнуешь? Сергей Николаевич, вот вы писатель, психолог. Ну, скажите, ревнует он?
С у в о р и н (Павлу). Как ваше отчество, простите?
П а в е л. Федорович.
С у в о р и н. Мой жизненный опыт, Павел Федорович, подсказывает мне, что эмоции Отелло вам не чужды…
Все смеются.
К а т я. Ага! Ага! Ага!..
П а в е л. Я молчу. Что я могу сказать?..
К а т я. Павлик, дорогой… (Берет его за плечи и ласково смотрит на чего.) Ты не ревнуй, ладно? Ты лучше скажи, как его найти?
П а в е л. Да я уж и не знаю, право. Ведь он там — на той стороне…
К а т я. Там.
П а в е л. Вот наступать будете. Партизаны из лесов выйдут, и встретишь его, если живой будет.
Т о с я. Обязательно он живой будет!
П а в е л. Ну еще бы! Раз вы обещали его поцеловать, он обязательно будет ждать. А вот когда вы его поцелуете — тогда он может спокойно умереть…
Т о с я. Почему?
П а в е л. Как почему? От счастья!
Т о с я. Да?.. Ничего смешного.
В а р в а р а. Подождите, я придумала. Надо ему написать письмо. Ведь есть связь с той стороной. Может, ему и передадут…
К а т я. Правильно, Варя. Это хорошо. Павлик, давай напишем ему сейчас письмецо. (Берет бумагу и карандаш и склоняется над столом, все окружают ее.)
К а т я. Ну что мы будет писать, Павел?..
П а в е л. Не знаю. Ну, может быть… «Дорогой мой, горячо любимый, единственный на свете Петечка!..»
К а т я. Это, по-моему, немножко чересчур.
П а в е л. Пожалуйста. Можно так: «Уважаемый товарищ Иванов!..»
Т о с я. «Ознакомившись с вашим подвигом…»
К а т я. Еще чего!..
Т о с я. Ага!.. А бухгалтера помнишь? Он тебе в любви объяснялся, а ты ему как?
К а т я. Сравнила — бухгалтер. У бухгалтера, видите ли, любовь. А у Пети совсем… другое чувство.
П а в е л. Какое другое?
К а т я. При чем тут любовь? Он меня спас, как… ну, как… советскую летчицу, как офицера.
В а р в а р а. А может, он тебя любит?
П а в е л. Интересная мысль. Может быть, он тебя действительно любит?
К а т я. Не думаю. С чего это вдруг?
С у в о р и н. Вы меня извините. Я опять вмешиваюсь. Вы напишите ему просто: «Дорогой Вася!..»
К а т я. Почему Вася? Он Петя…
С у в о р и н. Простите. Петя. «Дорогой Петя. Ты очень много сделал для меня. Ты спас мне жизнь…»
К а т я. Хорошо. Я пишу. Подождите…
С у в о р и н. «Мне хочется встретить тебя, пожать твою руку…»
П а в е л. Нет. Это немножко сухо.
С у в о р и н. Ну, хорошо… «Мне хочется встретить, обнять и расцеловать тебя, мой далекий и близкий друг». И подпись: «Катя…»
К а т я. Хорошо. Коротко и хорошо.
Т о с я. И еще припиши: тебе кланяется и тебя целует моя боевая подруга Тося…
К а т я. Все. Бумага вся. Не умещается.
Т о с я. Видите, какая у меня большая любовь. Даже на бумаге не умещается.
К а т я. От тебя напишу привет, Павел.
П а в е л. Напиши, Катенька. Парню приятно будет. Все-таки школьные товарищи, вместе учились.
К а т я (складывает письмо). Павлик, Павлик!.. Только бы его увидеть…
Входят М а й о р и Т и х о м и р о в а.
В а р в а р а. Встать! Смирно!
Все встают.
М а й о р. Вольно, пожалуйста. (Подходит к Кате, обнимает ее.) Здравствуй, здравствуй, родная моя…
К а т я. Здравствуйте… товарищ майор… Гвардии лейтенант Ермолаева находилась в тылу врага. Вернулась в часть…
М а й о р. Все знаю. Доложили мне. Похудела ты, девочка…
Катя обнимается с Тихомировой.
Т и х о м и р о в а. Можешь мне поверить. Даю тебе честное слово. У меня была интуиция. Я знала, что ты придешь…
Т о с я. Что же вы, товарищ капитан, знали и никому не сказали?
Майор замечает Павла. Она делает уже удивленно-радостное лицо, но Павел едва заметно прикладывает палец к губам.
М а й о р. Сергей Николаевич, запишите в свою записную книжку: нет на свете дружбы крепче, чем дружба, которая на войне родилась.
С у в о р и н. Да, я вижу это.
М а й о р. Девушки, дорогие! Сегодня нам предстоит большая ночь…
В а р в а р а. Наступление?
М а й о р (улыбаясь). Не знаю.
Т о с я. Как ваша интуиция, товарищ капитан?
Т и х о м и р о в а. А вдруг?..
Все встают. Неожиданно с оглушительным ревом проносится штурмовик. Все оборачиваются и многозначительно смотрят на Токареву.
Т о к а р е в а. Ну, что я могу с ним сделать? Я ему говорила, говорила…
К а т я. Твой Сережа пошел! Штурмовики!.. Павел, мы должны найти Петю Иванова. Помоги мне его найти!
П а в е л. Хорошо. Я сделаю все, что от меня зависит…
Врывается музыка. Стремительная тема наступления.
Занавес.
ТРЕТЬЕ ДЕЙСТВИЕ
Кабинет председателя горсовета освобожденного городка. Кабинет обставлен с пугающей роскошью. Разностильная мебель, картины, ковры. Здесь при немцах была квартира бургомистра, куда натаскали все лучшее, что было в городке. На полу стоит вывеска: «Канцелярия бургомистра». Над столом висит пустая рама. Выбиты стекла. Окна заставлены фанерой. С улицы слышен шум проходящих машин, стук повозок, далекие раскаты артиллерии. У стола стоит молодой парень А н т о н. (Мы видели его в 4-й картине.) Он разговаривает по телефону.
А н т о н. Слышу, слышу, не кричи. На водокачке саперы работают, ясно?.. Когда вода будет? Вода скоро будет. Нету председателя. Он на электростанцию уехал. Скоро будет. Я говорю — скоро будет. (Кладет трубку.)
Снова звонок.
Секретарь горсовета слушает. Так. Так. На хлебозаводе одни женщины работают. Кто руководит? Товарищ Хохлов руководит. Ему это дело поручено. Энергичный, энергичный… Председатель? Скоро будет…
В кабинет входит С т а р и ч о к. Снимает шапку.
С т а р и ч о к. Извиняемся. Здравствуйте…
А н т о н. Здравствуйте, папаша. В чем дело?
С т а р и ч о к. Председатель мне требуется.
А н т о н. По какому вопросу?
С т а р и ч о к. Насчет машины…
А н т о н. У меня машин пока нет. Иди к коменданту. Тебе что, полуторку, что ли?
С т а р и ч о к. Какую еще полуторку? Мне швейную машину требуется получить…
А н т о н. Чего-то я не пойму.
С т а р и ч о к. Чего ж тут понимать? В этой квартире при немце бургомистр жил, и он себе в квартиру всего натаскал со всего города. Наворовали, а увезти не успели — как их прогнали. Ты глянь, кругом имущество какое. Ведь это у народа забрано. У кого что. У одних ковер, у других стол с креслом, у кого картина, а вот у меня машину швейную унесли. Не иначе она где-нибудь здесь…
А н т о н. Понятно. Ищи, папаша, по комнатам.
Старик уходит в соседнюю комнату. Звонит телефон. Антон снимает трубку.
Секретарь горсовета слушает. Так. Так. Сейчас запишу.
В кабинет входит Ж е н щ и н а. Она оглядывается. Видит кресло. Молча берет его и направляется к выходу.
Гражданочка, одну минуточку. Вы куда кресло тянете?
Ж е н щ и н а. Сынок, ведь это мое кресло. У меня из квартиры немец забрал…
А н т о н. Понятно. Берите. (В трубку.) Да, да, слушаю.
Через кабинет проходит Старичок. Он уносит швейную машину.
Пишу. Там и ребят размещать будете? Ладно. Все. (Кладет трубку.)
В кабинет входит председатель горсовета. Это П а в е л Ш а р о х и н. Сбрасывает куртку. Он в полувоенном костюме, с орденом Ленина на гимнастерке. На шее — синий в клеточку дареный шарф.
П а в е л. Ну что, не зашился еще, секретарь?
А н т о н. Покамест ничего. Насчет воды звонили.
П а в е л. Вода будет. (Подходит к столу.) «Я знаю — город будет, я знаю — саду цвесть, когда такие люди в стране Советской есть!» Знаешь стихи? Это Маяковский написал.
В кабинет входят пожилой М у ж ч и н а и Ж е н щ и н а. Бегло оглядываясь, они находят свой ковер.
М у ж ч и н а. Товарищ председатель, разрешите коврик нам, а?..
П а в е л. Куда? Куда?..
А н т о н. Павел Федорович, здесь, в этой квартире, все ворованное. Здесь бургомистр проживал, ясно?
П а в е л. Понятно. Берите, пожалуйста, ковер. Берите все. Мы завтра к себе переедем.
Мужчина и Женщина скатывают ковер и уходят. Звонит телефон. Павел снимает трубку.
Шарохин слушает. Да. Талаев, слушай-ка. Там хлебозаводу помочь надо. Ну?.. Там одни женщины работают. Нет. Они справляются. Но им на тяжелые работы мужчины требуются… А ты выдели человек пятнадцать. Найди… А как же?.. Вот так. (Кладет трубку.) Антон! Смотри сюда. Вот сюда, на эти объекты, надо людей подсобрать. Много не надо. Человек шестьдесят…
А н т о н. Ясно. Население?
П а в е л. Конечно, население. Кого же еще?.. Смотри, к концу дня здесь одни стены останутся.
А н т о н. Хорошо бургомистр обставился…
Входит Ч е л о в е к в кепке.
Ч е л о в е к. Товарищ председатель?
П а в е л. Я.
Ч е л о в е к. Захаров — фамилия моя.
П а в е л. Слыхал. Электромонтер, да? Слушайте, дорогой. Давайте-ка скорей на электростанцию. Там вас вспоминали. Машину надо пускать.
Ч е л о в е к. Понятно.
А н т о н. Вашего ничего здесь нет, товарищ Захаров, из обстановки?
Ч е л о в е к. Нет. (Уходит.)
А н т о н. Удивительно.
П а в е л (просматривая бумаги). Сейчас девушек встретил троих из авиаполка. Они рядом стоят — в Глушковской. Перебазировались сюда… Удивились, когда узнали, что я здесь, да к тому же еще и верховная власть. Теперь, говорят, понятно, почему вы у нас сидели, чего дожидались…
А н т о н. Это что ж, тот полк, откуда девушка была?
П а в е л. Катя Ермолаева?.. Тот самый… Слушай-ка, Антон. Если спрашивать тебя будут про тот случай, когда мы девушку, Катю Ермолаеву, домой приносили, ты давай помалкивай, ясно? Ты меня там не видел, вроде меня там и не было. Понял?
А н т о н. Понял. Значит, я один там был?
П а в е л. Да, да. Ты один был. Все на себя принимай, а потом разберемся.
А н т о н. Есть такое дело.
В кабинет входят М у ж ч и н а и Ж е н щ и н а. Муж и жена.
М у ж. Можно к вам, товарищ председатель?
П а в е л. Можно. Мебель?
М у ж. Точно так. Шкафчик наш…
Ж е н а. И фикус вот. До чего жаден был, на фикус польстился. А я его из маленького растила.
П а в е л. Берите свое добро, берите…
М у ж. Вот спасибо.
Они выносят вещи. В кабинет входит Х о х л о в. Он в полувоенном, с пистолетом на поясе. Вслед за Хохловым входят три женщины: А н н а И в а н о в н а, Г л а ш а и т р е т ь я — незнакомая.
Х о х л о в. Привет, товарищ Шарохин. Хохлов моя фамилия.
П а в е л. Здравствуйте, знаю. (Заметив Анну Ивановну, которая его не узнала, быстро и незаметно для нее снимает шарф и прячет его в карман.)
Х о х л о в. Знакомьтесь, товарищ Шарохин. Вот актив наш по линии хлебопекарни… товарищ Ермолаева, товарищ Грушко и товарищ Мигалина…
П а в е л. Здравствуйте… Что у вас, товарищ Хохлов?
Х о х л о в. Товарищ Шарохин. Мне поручено пустить хлебопекарню…
П а в е л. Знаю. Ну?..
Х о х л о в. Хлеб городу нужен?
П а в е л. Нужен. И как можно скорее.
Х о х л о в. Мне народу не хватает, товарищ Шарохин.
П а в е л. Ведь у вас женщины есть.
Х о х л о в. Это правильно. Мы, женщины, то есть они, женщины, — это большая сила. Это верно.
П а в е л. Так в чем же дело?
Х о х л о в. Дело вот в чем…
А н н а И в а н о в н а. Разрешите, я поясню, товарищ начальник.
Х о х л о в. Пожалуйста.
А н н а И в а н о в н а. Народ по работе стосковался, и вот мы, женщины, тоже… Нам бы уж скорей месить да хлебы печь, а ведь там подорвали все, до печей не доберешься. Нам завалы разбирать, кирпич таскать — народ нужен…
П а в е л. А что же женщины?..
Х о х л о в. Это дело неженское.
П а в е л. Почему неженское?.. Теперь женщины все делать умеют. Даже немцев бить и то отлично научились…
А н н а И в а н о в н а. Это мы знаем, товарищ председатель. У меня у самой дочь летчица.
Х о х л о в. Это правда, между прочим. Моя супруга, так сказать — моя жена, она тоже в авиации, гвардии старший лейтенант… боевой летчик.
П а в е л. Видите, как хорошо.
Х о х л о в. Это-то хорошо, но народу нам все-таки не хватает…
П а в е л. Ну вот что. К вам часам к трем пополнение придет. На тяжелые работы я вам людей выделю. А вы пока работайте. Что можно делать — делайте.
Х о х л о в. Понятно. Значит, люди будут.
П а в е л. Будут, товарищ Хохлов. Не теряйте времени. Вы ведь муж фронтовика — пример должны показывать…
Х о х л о в. Ладно, договорились. Пошли…
Женщины выходят. Хохлов задерживается.
Ведь у меня, товарищ Шарохин, особая трудность еще…
П а в е л. Какая же это особая трудность?
Х о х л о в. Понимаете, ведь в нашем женском деле нужна деликатность, знаете, вежливость. Не могу же я на женщин кричать и слова произносить… А вот когда у меня мужчины будут, там я развернусь…
П а в е л. В смысле слов?
Х о х л о в. Конечно. Мужчине я могу сказать: ты что же это… И так далее.
П а в е л (смеется). Ладно. Пришлю мужчин. Идите.
Х о х л о в. Договорились. (Уходит.)
А н т о н. Активный товарищ.
П а в е л. А как же? У него жена боевой летчик, а он вдруг с работой не справится. Мужское самолюбие — это не шутка…
Входит пожилой м у ж ч и н а в черном пальто с бархатным воротником и пенсне.
М у ж ч и н а. Простите, можно видеть товарища председателя городского Совета депутатов трудящихся?..
П а в е л. Я председатель.
М у ж ч и н а. Очень приятно. Моя фамилия Ланской. Я сам живописец. Сейчас я пишу лозунги и рисую плакаты. Я вам хочу показать один эскизик…
П а в е л. Давайте.
Л а н с к о й. Вот видите. Это одна восьмая натуральной величины. Это пока в карандаше. Видите? Вот наш боец ударяет прикладом немца, и внизу подпись. Это я сам сочинил… Я, конечно, не поэт…
П а в е л. Хорошо. А что за подпись?.. Я не разбираю.
Л а н с к о й. «Бей захватчика, бей немца, негодяя чужеземца!» Вот так. Я, конечно, не поэт, я понимаю…
П а в е л. Нет. Это неплохо. Только вот «негодяя» — это слабо.
Л а н с к о й. Можно «прохвоста» или «мерзавца». Размер позволяет…
П а в е л. Да, размер-то позволяет. Время не позволяет. Вы так сделайте, товарищ Ланской. «Бей захватчика, бей немца, бей бандита-чужеземца!»
Л а н с к о й. Можно. Это хорошо. Теперь у меня еще одна просьба. Видите, здесь висят мои три картины. Одна моя, вот — «Терраса под солнцем», затем вот Шишкин — «Рощица» и Айвазовский — «На взморье». Очень прошу — сберегите мои картины. Они мне дороги как память.
П а в е л. Будьте спокойны, товарищ Ланской. Все будет в порядке. Ваши картины будут целы. Работайте. До свидания.
Л а н с к о й. До свидания, благодарю вас. «Бей бандита-чужеземца!» — очень хорошо. (Уходит.)
А н т о н. Хороший человек. Ланской Евгений Максимович. Его все в городе знают.
П а в е л. Да, интеллигентный человек. Приятно.
А н т о н. Павел Федорович, можно вам вопросик задать?
П а в е л. Можно вопросик задать?
Звонит телефон. Павел снимает трубку.
Шарохин слушает. Да, товарищ Захаров? Ну, что на электростанции? Ну?.. Хорошо. А я скоро сам приеду. Есть. (Кладет трубку.)
А н т о н. Так вопросик можно?
П а в е л. Ну-ну…
А н т о н. Почему, когда к вам женщины пришли, вы шарфик сняли и в карман спрятали?
П а в е л. Все тебе знать надо. Ты наш уговор помнишь?
А н т о н. Насчет того, чтобы молчать?
П а в е л. Да. Молчать до особого распоряжения.
А н т о н. Есть молчать до особого распоряжения.
Стук и голос из-за двери: «Разрешите войти?»
Войдите. Опять, наверно, насчет мебели.
В кабинет входит Т о с я.
Т о с я. Здравствуйте, товарищ председатель горсовета.
П а в е л. Здравствуйте, товарищ гвардии младший лейтенант…
Т о с я. Уже не младший лейтенант, а просто лейтенант. Вы уже второй раз ошибаетесь.
П а в е л. Да что вы? Извините. Поздравляю.
Т о с я. Спасибо…
Звонит телефон. Антон снимает трубку.
А н т о н. Горсовет. Да… Ну?.. Сейчас спущусь, посмотрю… (Выходит.)
Т о с я. Кто это?
П а в е л. Секретарь мой. Так сказать, адъютант. Из местных партизан…
Т о с я. Чего это у вас такая роскошная обстановка?
П а в е л. Это не я. Это бургомистр обставлялся.
Т о с я. Вы знаете, Павел, когда я в полку рассказала, что вас встретила и что вы здесь председатель, — удивились все… А Катя…
П а в е л. Что Катя?
Т о с я. А Катя говорит: «Не может быть… ты, наверно, все напутала». А я говорю: «Ничего я не напутала. Все так и есть. Он предгорсовета, у него орден Ленина».
П а в е л. А что Катя?
Т о с я. А Катя говорит: «Не может быть». А я говорю: «Вот тебе и не может быть!..»
П а в е л. Ну-ну…
Т о с я. Потом она говорит: «Вот почему он у нас маскировался. Теперь все ясно».
П а в е л. Ага. Ну, а еще что?
Т о с я. Еще что?.. Она вас очень повидать хочет… очень хочет вас повидать.
П а в е л. Как председателя горсовета?
Т о с я. Нет. Я бы не сказала. Скорей, как Павла…
П а в е л. Да?
Т о с я. Да. И еще она просила вас спросить: вы не нашли этого человека?..
П а в е л. Какого человека?
Т о с я. Ну того, который принес ее тогда.
П а в е л. Ах, этого… Иванова, что ли?
Т о с я. Да, да, Иванова.
П а в е л. Как вам сказать?.. В общем, кажется, нашел.
Т о с я. Честное слово?.. Ой, господи, где же он?
Звонит телефон. Павел снимает трубку.
П а в е л. Шарохин слушает. Да. Иду, иду сейчас.
Т о с я. Где же он? Где его можно повидать?
П а в е л. Это мы организуем… (Надевает куртку.)
Т о с я. Подождите. Еще не все. Сегодня вечером у Кати дома будет небольшая такая встреча. Катя просила, чтобы вы обязательно пришли.
П а в е л. Хорошо. Спасибо. Обязательно приду.
Т о с я. Я вам адрес оставлю…
Входит А н т о н.
П а в е л. Вот, вы оставьте адрес ему. Он мне передаст. А вы, кстати, с ним поговорите. (Пожимает ей руку и уже на пороге говорит.) Его фамилия Иванов…
Т о с я (встает). Что?
Павел уже вышел.
Здравствуйте…
А н т о н. Здравствуйте…
Т о с я. Ваша фамилия Иванов?
А н т о н. Иванов.
Т о с я. Ой!..
А н т о н. Что?..
Т о с я. Вы… вы партизанили здесь, в районе, да?
А н т о н. Было такое дело.
Т о с я (подходит к нему). А вы… а вы нашу летчицу одну, Катю Ермолаеву, не знаете?
А н т о н. Слыхал. Немножко знаю…
Т о с я. Ой!.. (Вдруг целует его.) Ой, ой! Ой, какой вы!.. Слушайте, что я вам скажу. Вот… вот вам адрес. Вы вечером обязательно приходите. С ним приходите, с Павлом…
А н т о н (смущен). А что такое?
Т о с я. Не задавайте никаких вопросов. Я вам все равно ничего не скажу. Тайна. Вы придете, и все… Господи, что с Катей будет!.. Ой, вы какой!
А н т о н. Какой? Обыкновенный…
Т о с я. Нет, вы необыкновенный. Вы ничего не понимаете…
А н т о н. Это верно…
Т о с я. Вот вам адрес… Непременно приходите. Слышите. Обязательно, в восемь часов.
А н т о н. Придем обязательно…
Т о с я (трясет ему руку). А он говорил — «не Абрикосов». Вы, может, в сто раз лучше. До свидания. (Быстро уходит.)
А н т о н (некоторое время растерянно смотрит ей вслед). Полное затмение, ничего непонятно… «Лучше абрикосов»? Какие абрикосы?..
В кабинет входит очередной В л а д е л е ц в е щ е й.
В л а д е л е ц. Чуть с ног меня не сбила…
А н т о н. Кто?..
В л а д е л е ц. Да вот военная от вас сейчас убежала. Напугали вы ее, видать? Хорошая девушка.
А н т о н (вздохнув). Девушка хорошая…
В л а д е л е ц. Позвольте, я стульчики свои?..
А н т о н. Берите стульчики.
В л а д е л е ц. И вот коврик со стеночки…
А н т о н. И коврик берите со стеночки… Хорошая девушка. Честное слово, хорошая девушка.
В л а д е л е ц. Невеста, что ли?
А н т о н (сурово). Какая невеста?.. Скорей давайте, папаша. Мне работать надо.
В л а д е л е ц. Иду, иду. Всего хорошего.
А н т о н. До свидания.
Владелец уходит. Антон читает адрес.
«Продольная, дом шесть. Ермолаева…» А ее, интересно, как фамилия.
В кабинет входит П а в е л.
П а в е л. Антон! Скоро будет свет…
А н т о н. Павел Федорович, тут такое было!
П а в е л. А что?
А н т о н. Вот адрес. Прийти велели обязательно.
П а в е л. А мы и придем!.. Мы обязательно придем… к Кате Ермолаевой…
А н т о н. Она меня тут поцеловала, между прочим.
П а в е л. Кто? Катя?
А н т о н. Да нет, вот эта девушка.
П а в е л. Ах, Тося?..
А н т о н. Ее Тосей зовут? Красивое имя!..
П а в е л. Очень красивое.
А н т о н. Меня интересует, Павел Федорович, как вы думаете, она меня как парня поцеловала или как партизана Отечественной войны, а?..
П а в е л. Конечно, как партизана!..
А н т о н (печально). Да?..
П а в е л. Точно. Когда нас ждут, Антон?
А н т о н. К восьми часам.
П а в е л. Долго.
А н т о н. Очень долго.
В кабинет входит новый Х о з я и н в е щ е й.
Х о з я и н. Разрешите вещички забрать, товарищ председатель?
П а в е л. Бери, дорогой! Все бери! Кроме картин! Все свое имущество!
Занавес.
Декорация четвертой картины. Комната Кати. Здесь прибрано, кажется даже, что комната стала больше. Вечер. Горит несколько керосиновых ламп. Стол покрыт скатертью. Скромное угощение на столе. Здесь готовятся к приему гостей. А н н а И в а н о в н а и Г л а ш а перетирают тарелки. К а т я переодевается за занавеской.
А н н а И в а н о в н а. Город наш при немце будто спал сном тяжелым, а сейчас проснулся — и радость какая, солнце светит, сады цветут, и все для нас…
Г л а ш а. Жизнь вернулась. А ты мои слова припомни — чего я говорила. Не усидеть немцу на нашей земле, обломали ему спину.
Из-за занавески выходит Катя. Она в туфлях, в легком весеннем платье.
К а т я. Ну как, мама?
А н н а И в а н о в н а. Господи, красота-то какая!..
К а т я (строго). Вообще-то я, конечно, рановато все это надела. Не время сейчас. (Смотрится в маленькое зеркало. Она явно довольна собой.) Сейчас война… А синенькая ленточка, пожалуй, лучше будет. Да, мама?..
А н н а И в а н о в н а. Это ты уж сама выбирай, как лучше.
Катя уходит за занавеску.
Видела красавицу?..
Стучат. Глаша открывает дверь. Входит Т о с я. Деловито вынимает из кармана бутылку вина и банку консервов. Ставит все на стол.
Т о с я. Здравствуйте.
К а т я. Тося пришла? (Выходит.) Познакомься, мама… Это Тося Говоркова, лейтенант, подруга моя.
А н н а И в а н о в н а. Тося?.. (Обнимает ее.) Вот вы ведь какая, оказывается. Мне дочка про вас много рассказывала.
Т о с я. И я про вас все знаю.
Г л а ш а. Выходит, вы старые знакомые.
Т о с я. Катя. Я тебе ничего не говорю, но ты готовься.
К а т я. К чему?
Т о с я. Готовься. Будет у тебя сегодня большая радость, но я тебе больше ничего не скажу.
К а т я. Ой!.. Тося, ну скажи.
Т о с я. У тебя сегодня будет встреча с одним человеком. С каким — не скажу.
К а т я. Ну кто это, кто? Тося?..
Т о с я. С человеком по фамилии Иванов. Все, больше ничего не спрашивай.
К а т я. Ты его нашла, Тося?
Т о с я. Да, нашла. Лично я.
К а т я. Тося, Тося, Тосенька!..
Т о с я. Подожди. Кто я? Штурман?
К а т я. Штурман.
Т о с я. Ориентируюсь я прилично?
К а т я. В воздухе? Замечательно.
Т о с я. И на земле не хуже. Иду — вижу справа по борту — Иванов. Засекаю и приглашаю в гости. Все.
Г л а ш а (Анне Ивановне). Слыхала? Кого-то засекла. Строгая, видать.
А н н а И в а н о в н а. А как же…
Входит В а р в а р а. Ставит на стол бутылку вина, пакет с печеньем.
В а р в а р а. Здравствуйте. (Козыряет.)
А н н а И в а н о в н а. Это вы кому ж честь отдаете?
В а р в а р а. Вам, Анна Ивановна. Давайте знакомиться, Варвара Хохлова.
А н н а И в а н о в н а. Ведь я про вас, девушка, все знаю. Только вот вижу вас впервые…
К а т я. Варя!.. Тося нашла его. Спасителя моего.
В а р в а р а. Ну?.. Посмотрим.
К а т я. Ты знаешь, до чего я волнуюсь, даже рассказать не могу… Мама, знаешь, кто придет?
А н н а И в а н о в н а. Кто?
К а т я. Тот, кто меня принес сюда. Кто мне жизнь спас, мама.
А н н а И в а н о в н а. Господи, радость-то какая.
Входят М а й о р, Т и х о м и р о в а, С у в о р и н.
К а т я. Мама, смотри, кто пришел. Вот, мама, это наш командир полка.
М а й о р. Здравствуйте, Анна Ивановна.
Они обнимаются.
А н н а И в а н о в н а. Вы меня все и по имени знаете…
М а й о р. Знаем…
С у в о р и н. Очень рад познакомиться. (Целует ей руку.)
А н н а И в а н о в н а. Ой, что вы, милый человек…
С у в о р и н. У вас удивительная дочь, Анна Ивановна, удивительная, как все подруги ее, как весь полк, как его командир…
М а й о р. Что-то вы нас захвалили совсем, Сергей Николаевич…
С у в о р и н. Прошу прощения. Сейчас здесь обстановка невоенная. Я старше вас лет на тридцать, так что уж потрудитесь, пожалуйста, меня не перебивать…
М а й о р. Слушаюсь.
С у в о р и н. …Я обошел сегодня весь городок. Я видел, как обнимались и плакали от волнения взрослые люди, когда над городком взлетел наш первый флаг. Это было знаком того, что жизнь вернулась. Свободная, прекрасная жизнь, право на которую мы сегодня снова завоевали. Все мы — и вы, и вы, и даже я…
М а й о р. Почему «даже я»?..
С у в о р и н. Извольте, я объясню. Я уже немолодой человек и, простите меня, не умею стрелять из автоматического оружия.
М а й о р. Мне кажется, Сергей Николаевич, что вы можете оставаться воином, делая свое дело.
С у в о р и н. Не знаю. Может быть. Некоторым это удается. Я вот сегодня видел на хлебозаводе человека. Он восстанавливает завод. Он так свирепствует на работе, что просто удивляешься, почему у него кирпичи не стреляют. Фамилия его, кажется, Хохлов.
В а р в а р а. Правильно. Это мой муж.
С у в о р и н. Ваш муж?.. Впрочем, да. Я знаю.
В а р в а р а. Откуда вы знаете?
С у в о р и н. Я не подозревал, что речь идет именно о вас, но я слышал, как он подгонял работавших под его началом. «У меня, — кричит, — жена немцев бомбит, ее правительство орденами наградило, я ей в глаза посмотреть не смогу, если мы сегодня дело не сделаем! Дайте, — кричит, — жизни! На меня сверху жена смотрит!» — и так пальцем сделал, будто имел в виду минимум самого господа бога… Он вас любит, вероятно, ваш муж…
В а р в а р а. Наверно, любит.
С у в о р и н. Я же говорю, что это настоящий человек.
Входит Х о х л о в. Он пришел с работы.
Х о х л о в. Здравствуйте, товарищи. Здравствуйте.
К а т я. Вот. Легок на помине.
Х о х л о в. Как бы мне умыться, а?
А н н а И в а н о в н а. Пожалуйте. (Уводит его.)
С у в о р и н (Кате). Погодите, я вас только что по-настоящему разглядел. Вот вы какая. Значит, не зря я вас назвал небесным созданием. Вот вы сегодня и попались…
К а т я. Почему попалась?
С у в о р и н. Я сразу, знаете, разгадал в вас этакое наивное желание быть похожей на мужчину. Спешу вас огорчить. У вас вся эта суровость не получается.
К а т я. Я этого не делаю специально.
С у в о р и н. Не хитрите, девушка. Одна эта штука чего стоит! (Изображает кресало.) Пустяки!.. От молодости это у вас.
Входит Х о х л о в. Он утирается полотенцем.
Х о х л о в. Ночью хлеб первый пойдет. Сейчас — я на работе вспомнил. Мне в прошлом году в день Восьмого марта как семье фронтовика подарок поднесли — отрез крепдешина на платье…
Все смеются.
А н н а И в а н о в н а. Прошу, дорогие гости, за стол.
К а т я. Давайте сядем, только ужинать подождем начинать, ладно? Еще прийти кое-кто должен.
Т о с я. Должна прийти одна историческая личность.
Х о х л о в. Откуда вина столько, Анна Ивановна?
А н н а И в а н о в н а. Да вот, девушки принесли.
В а р в а р а. Увидал вино и взыграл! Это из военторга.
Х о х л о в. Понятно. «Цинандали» — грузинское вино. Первоклассная вещь.
М а й о р. Кого мы ждем, Катя?
К а т я. Я жду человека, товарищ майор, того самого…
Т о с я. Который ее домой тогда принес, после аварии…
М а й о р. А… Ну, тогда стоит подождать.
Т о с я. Давайте себе вина нальем, а когда он войдет, мы все встанем и его поприветствуем.
М а й о р. Правильная мысль.
Все наливают себе вина. «Разрешите?» — раздается голос.
К а т я. Да, да.
Входит П а в е л.
П а в е л. Здравствуйте.
К а т я. Здравствуйте, Павел. Иди скорее сюда!
Они здороваются.
Т о с я. Садитесь и наливайте себе вина.
П а в е л. А что случилось?
К а т я. Сейчас я тебе все объясню. Иди сюда на минуточку. Извините. (Уводит Павла за занавеску.)
Анна Ивановна вносит самовар.
К а т я (улыбаясь, смотрит на Павла). Ну, ты рад?
П а в е л. Очень рад… Вот мы опять вместе…
К а т я. Нет. Я не о том.
П а в е л. А что?
К а т я. Ты рад, что меня обманул?
П а в е л. Как обманул?
К а т я. Ну, со всей этой историей, что ты невоенный, что ты отдыхаешь и что ты вообще… пустое место. Рад, да? Обманул, как девчонку! Ну, что ты смеешься?.. (Шутливо треплет его за волосы.)
П а в е л. Я попросил бы без фамильярностей с председателем городского Совета!
К а т я. Пошли! (Целует его и быстро выходит к гостям.)
А н н а И в а н о в н а. Садитесь, товарищ председатель.
К а т я. Что, мама, ты его так официально?..
А н н а И в а н о в н а. Ну как же?
Павел сидит рядом с Хохловым. Тот что-то ему нашептывает, вероятно, о своих делах. В дверь стучат.
Т о с я. Встаньте все!
Все встают с рюмками в руках.
Войдите!
Входит А н т о н, растерянно останавливается.
Аплодируйте!
Все ставят рюмки и аплодируют.
Вот он, Катя!
К а т я (с недоумением смотрит на Антона. Павел увлечен разговором с Хохловым). Кто это?..
Т о с я. Это он.
К а т я. Нет… Это он, мама?
А н н а И в а н о в н а. Садитесь, пожалуйста, ужинать с нами. Это секретарь горсовета нашего.
Т о с я (выходя навстречу). Как же? А вы сказали, что вы Иванов…
А н т о н. А я Иванов.
Т о с я. Как это вы Иванов?
А н т о н. Да уж так… С рождения, Антон Иванов.
М а й о р. Иванов, да не тот. Мало ли Ивановых?..
Т о с я. Что ж вы меня обманули?
А н т о н. Я вас не обманывал.
Т о с я. Как не обманывал? Вы сказали, что знаете Катю…
А н т о н. Я сказал, что знаю немножко. Ведь про ваш полк по всему фронту слава идет. А про Катю Ермолаеву я вот от Павла Федоровича много слышал хорошего… Спросите у него.
К а т я. Это что, правда?
П а в е л. Угу. (Смотрит на часы.)
К а т я (укоризненно глянув на Тосю). Ну ладно. Начнем ужинать…
Т о с я. В первый раз в жизни такая ошибка.
П а в е л (глянув на часы). Все мне у тебя нравится, Катя, но вот темно очень.
А н н а И в а н о в н а (выкручивая фитили). Да ведь откуда-то свету быть, Павел Федорович. Немцы порушили все.
П а в е л (встает). А хорошо бы сейчас так… подойти к выключателю, повернуть бы, и чтобы свет. (Поворачивает выключатель. Вспыхивает лампочка.)
Х о х л о в. Электростанцию пустили!
А н н а И в а н о в н а. Свет!
Все встают и аплодируют маленькой электрической лампочке, от которой сразу стало так светло.
С у в о р и н. Свет — это тепло.
Т и х о м и р о в а. А тепло — это жизнь. Давайте выпьем за жизнь!
С у в о р и н. За жизнь!
Все пьют вино. Антон не пьет. Он как завороженный смотрит на Тосю.
К а т я. Как хорошо все… Только мне жалко, что Петра с нами нет. (Павлу.) Не смотри на меня так!..
С у в о р и н. Не грустите, Катя. Будет много встреч. И будет вести вперед страстное желание увидеть своего друга…
Оглянувшись и видя, что на него никто не смотрит, Павел быстро надевает синий в клеточку шарф и железные очки. У него озорное, совсем мальчишеское выражение лица. Хохлов удивленно откидывается назад. Павел прикладывает палец к губам.
Анна Ивановна подает Павлу чашку чаю, поднимает глаза и, едва не выронив чашку, отступает.
А н н а И в а н о в н а. Шарф!.. Катя!.. Катенька!.. Он! Он! Петр! (Бросается к Павлу, обнимает его и плачет.) Что ж ты сидишь, Катя?
Все оборачиваются в сторону Кати, а она почему-то берет папиросу и начинает высекать огонь из кресала.
Т о с я. Ой, что это?.. Дайте я вас поцелую.
К а т я. Подожди… Тося… (Закуривает.)
Тогда Павел подходит к ней, молча берет у нее папиросу и гасит ее.
П а в е л. Не надо тебе курить, Катя…
Катя растерянно отступает. Потом бросается к нему, порывисто целует его и выбегает. Павел идет за ней. Тося пытается сделать то же, но ее задерживает Антон. Пауза.
Т о с я. Товарищи, что же это происходит? Товарищи, почему вы все молчите?.. Почему тишина?..
Возвращаются П а в е л и К а т я.
Товарищи, я не могу! Дайте я кого-нибудь поцелую. Мне уже все равно кого!.. (Целует потрясенного от счастья Антона.)
П а в е л. Вы, между прочим, не зря его поцеловали. Вспомните, кому вы тогда дверь открывали…
А н н а И в а н о в н а (вглядывается). Он!.. Он, Катя, он!..
К а т я. Что?..
Т о с я. Что он?..
А н н а И в а н о в н а. Он. С ним вместе приходил.
Т о с я. Держите меня!..
Х о х л о в. Друзья, я окончательно запутался. Разрешите, я выпью! (Пьет.)
К а т я. Я… ничего не буду говорить… Я ничего не могу сказать… Когда-нибудь потом… (Отворачивается.)
П а в е л. Потом. Правильно, потом… Вот пройдут годы, и станешь ты бабушкой. Тебя внуки окружат и скажут: «Бабушка, расскажи нам что-нибудь». Тогда бабушка наденет очки… (Надевает на нее очки.)
К а т я (входя в роль). …и скажет: «Это было тогда, мои дорогие внуки, когда мы воевали… Летала я тогда на самолете и бомбила немцев, и была у меня авария, и спас мне жизнь один человек, простой один и хороший, самый дорогой мне человек…» (Снимает очки.)
В а р в а р а. А потом бабушка скажет внукам: «Посмотрите, вон в кресле дедушка сидит, спит… Это он самый и есть!»
Все смеются.
П а в е л. Это я не согласен.
В а р в а р а. Что, быть дедушкой?
П а в е л. Нет. В кресле сидеть.
М а й о р. Я предлагаю выпить за встречу… Спасибо вам, Анна Ивановна, за то, что вы воспитали нам такую дочь.
Все пьют.
А н т о н. Как вашу мамашу, Тося, по имени-отчеству зовут?..
Т о с я. Мою?.. Елена Федоровна…
А н т о н. Спасибо вам, Елена Федоровна, за то, что у вас такая дочь.
Т о с я (улыбается). На здоровье, Иванов Антон!..
С у в о р и н. Разрешите сказать мне, друзья мои. Я прожил у вас очень недолго, и завтра я уезжаю дальше. Видел я вас, говорил с вами и понял, дорогие мои, что вы самые обыкновенные советские девушки и в этом ваша сила. Вы совершаете подвиги и пожимаете плечами, когда слышите это слово. Сегодня я стал свидетелем встречи… Поднимем бокалы за нашу ненависть к врагу, за прекрасную силу любви, за расставания и встречи!
К а т я. И еще выпьем за то, что если будут у нас расставания, пусть они будут печальными. Если расстаются друзья — расставание должно быть печальным.
П а в е л. А встречи должны быть веселыми. Обязательно веселыми. И я хочу сказать, как в песне поют: «Когда победный ветер наш развеет дым пожарищ, на долгий путь оглянемся — и скажем мы с тобой: немало нами пройдено, военный мой товарищ, вовек мы не расстанемся, товарищ верный мой!..»
Занавес.
1944